Волчеягодник

Это было восхитительно. Это было исключительно потрясающе. Это было очаровательно, изумительно, это было просто упоительно безнадёжно! У меня в наслаждении поджались пальцы на ногах. Можете считать, что у меня только что был сухой оргазм. Или его какой-нибудь женский аналог. На меня вымученно смотрел сам Минато Намикадзе, Четвёртый Хокаге. И да, я не оговорился. Именно вымучено. Не обращая внимания на непонимающий взгляд Кушины, неестественно отклоняю голову вбок, преувеличено заинтересовано разглядывай Йондайме. А как же день-то хорошо начинался. Вчера полночи провёл во внутреннем мире, разбирался с вконец обнаглевшим Курамой. Эта шуба из мутировавшей лисятины, значит, взяла и просто внаглую создала себе верных прислужниц кицунэ из остатков чакры Инь-девятихвостого. Большую её часть он, конечно, потратил на себя любимого, но совсем небольшие (по меркам биджуу, естественно) кусочки от каждого хвоста, Курама соединил их между собой. Благодаря генам Узумаки, что остались как в самом теле, так и в моей чакре, а значит, удвоились, смешал с собственной и моей чакрой. Также Ку задействовал маленькие кусочки остальных восьми биджуу, которые ещё сохранились во мне, и создал этих двух… кицунэ. Полностью верных нам, любящих веселье, шутить, разыгрывать людей, гладить мурчащего Кураму, комментировать поведение всех людей вокруг них (вокруг нас, если быть точным), обожающих, как они выражаются «симпатичных мальчиков» и ненавидящих «придурковатых идиотов». Чаще всего «идиоток», кстати. Женская ревность, что ли? Но, к их глубочайшему сожалению, двойняшки не умеют так вставлять комментарии из внутреннего мира как Ку, а могли делиться своими соображениями со мной, только когда я был там, так что он ещё и переводчиком работал. Но Девятихвостый в скором времени обещал их научить. Потом выслушивал мнение Куми, Рами и Курамы насчёт моего образа. «Куми и Рами». Если сложить, то чем-то напоминает «Куруми» или «Кураму». Наверное, поэтому он их так и назвал. Но, возвращаясь к моему образу. Непосредственная и упрямая Куми непримиримо заявила, что это моё видение будущего себя, которое я случайно спроецировал в подсознании. Рациональная и вспыльчивая Рами доказывала, что всё это – результат смешения сознаний и слишком быстрого моего прихода. Говорит, что раз сознания не до конца устоялись у меня в голове, а я уже заявился, то теперь их замкнуло и без каких-то очень серьёзных причин для того, чтобы менять уже устоявшееся осознание себя, именно мой облик не изменится. Хотя Куми говорит, что может отдать мне их с Рами одежду. Рами согласна. Курама всё ещё мурлыкает, а двойняшки благодушны и единогласны. Один я тут порчу идиллию. Кстати, о внутреннем мире. Он представлял собой небо полностью глубокого фиолетового оттенка, чёрные облака, иногда проплывающие на нём, тонкий равномерный слой льда, находящийся над абсолютно всей поверхностью земли, и прерывающийся только над огромными кратерами, расположенными по всей длине бесконечности внутреннего мира, которые, как говорит Рами, оставили метеориты. Но кратеры заполнены водой, потому что… не знаю почему, но Куми рассказывала, что метеориты вроде как были ледяными, а из остатков материи им Ку сделал (!) украшения. Почему это он соизволил оторвать свои лапки от земли и сделать им украшения, не знает ни Куми, ни Рами, но Курама по секрету прошептал, что к женщинам подход нужен. Ну надо же. Но я отвлёкся. Взгляд Йондайме, да. Закончив оглядывать Минато, я откинулся на стуле, смотря в потолок и имитируя задумчивость. Намикадзе смотрел даже без пресловутого сочувствия. Я ведь и сочувствие, и деланную участливость бы перенёс, пусть и было немного неприятно. Но он смотрел не так, нет. В его глазах смешались почти всегда сопутствующие друг другу чувства: смущение, некая стыдливость, приправленная лёгким чувством вины и отчётливое желание отвести взгляд. Вау, какая эмоциональность, Хокаге-сама. Почти на грани возможного справляясь уже со своим желанием – желанием засмеяться, я подумал о том, что причина этих чувств не такая очевидная, как могло бы показаться. Возможно, он и сожалел, что такое произошло с Наруто. Хотя нет, скорее он сожалел, что это произошло с его дочерью, а не с дочерью кого-нибудь другого. А самое интересное, что он не сожалел о своих необдуманных решениях и их последствиях, нет. Если говорить только об его ощущениях конкретно здесь и сейчас, то более всего преобладало над ними смущение, а не сожаление или сочувствие. Сочувствия там, кстати, и в помине не было. Ну нет, было, конечно, но ровно такое, какое возникает при любом мимолётном взгляде на какого-нибудь… ущербного, а, судя по всему, статус у Наруто в семье был именно такой. Такое нормальное, дежурное сочувствие незнакомому человеку, возникающее больше по нравственной общечеловеческой обязанности, нежели по реальным чувствам. Но Минато Намикадзе смотрел со смущением. Ровно с таким смущением, с каким смотрят на… ущербных, опять же, да. Так смотрели на Рока Ли, когда всем сказали, что он больше никогда не будет шиноби. Так смотрят на инвалидов. Так смотрят на неизлечимо больных. О, я знаю это ощущение. Ощущение какого-то подспудного стыда, что ты здоров, что с тобой всё хорошо, что ты, чёрт возьми, будешь жить полной жизнью, а он – нет. Хочется побыстрее отвести взгляд и просто забыть, что этот человек существует. Да, мне хорошо известно, что это за ощущение. А ещё я отлично знаю, что так не смотрят на родную дочь. Не выдерживаю, смеюсь. Быть может, раньше и смог бы, но не сейчас. Её тело слишком подвержено влиянием эмоций. Да и если совсем уж честно, то и не очень хочется мне как-то стараться, чтобы не обидеть моего-вроде-как-теперь-уже-кажется-не-очень-то-и-хорошего-вроде-бы-отца. Смеюсь-смеюсь-смеюсь. Громко, отчётливо, чуть горьковато. Так, что можно резать без ножа. Можно, и Намикадзе не выдерживает. Отводит глаза и как бы оправдываясь, выговаривает: — Ты же говорила, что ей стало лучше, — Кушине. Резко замолкаю, откидываюсь на стуле. И смотрю-смотрю-смотрю, хотя один глаз почти закрыт чёлкой. Как и минуту назад, неестественно наклоняю голову вбок. Сегодня можно и поиграть, всё равно ведь чёртов выходной. — А мне и стало лучше, отец, хочешь верь, хочешь нет. Знаешь, мне сейчас даже слишком хорошо, — подаюсь вперёд, жарко шепча едва ли не ему губы, — мне уже жуть как хорошо. Не знаю, может это уже и агония*, настолько мне хорошо. При агонии у больного на какой-то промежуток времени проясняется сознание, да? Тогда это точно она, потому что сознание у меня прояснилось исключительно донельзя! — и я было хотел продолжить свою трепетную речь, но меня наглым образом прервал Курама: — «Остановись, Наруто. Сейчас ты ничего не добьёшься, только разозлишь их да вызовешь подозрения. Рами и Куми, конечно, тоже возмущены этим… Минато, которого мы видим первый раз за два дня, проведённых здесь, но пока так открыто проявлять недовольство нам ни к чему». Я мысленно цыкнул. — «Да, ты прав, Ку. Прости. Но ты видел как этот… вроде как мой отец, смотрит на меня? Как на прокажённую, не иначе». — «Да, я видел. И ты видел, и я, и даже Куми и Рами видели. Мы все видели. Но потерпи пока, а потом мы ему покажем. Покажем, да?» — «Да, Курама. Мы им всем покажем». Встаю, криво улыбаюсь уголком губ, киваю Кушине, благодаря за завтрак. Когда до двери остаются чёртовы два шага, меня останавливает ледяной голос: — И ты даже ничего не скажешь? О, вы умеете быть человеком со стальным стержнем, Йондайме. Не сказал бы, что неожиданно, но, должен признаться, что именно в этом контексте, именно этот вопрос был довольно нежданным. Не оборачиваюсь, но и не иду вперёд и ровным, уверенным, абсолютно спокойным голосом, исключающим то, что я сказала это на эмоциях, проговариваю: — А я всё, что хотела, уже сказала. На гендзюцу, Вы, дорогой Йондайме, не специализируетесь, а благодарить вас, уж извините, мне пока ну откровенно не за что. Выхожу из дома, на автомате ища глазами кого-нибудь. Если сосредоточиться, то слабо ощущались два АНБУ и, кажется… я непроизвольно вздрогнул. Абураме, точно Абураме. Шино Абураме. Какая же у них всё-таки специфическая чакра, право слово. Нахожу глазами таинственное тёмно-серое пятно с очками. — Здравствуй, Шино, — Чуть склоняю голову. Тёмно-серое пятно стало немного менее тёмным, выходя из тени на не слишком светлое утреннее раннее солнце. — Здравствуй, Наруто. Решила ты, наверняка, что неспроста сюда пришёл я. И права будешь, так как пришёл я, Канаэ передать тебе. Канаэ? Что такое «канаэ?» Или… кто? Так… на долю секунды дольше прикрываю глаза, имитируя слишком долгое моргание. Канаэ, Канаэ, Канаэ… хамелеон! Наруто и Шино не то чтобы общались, да, но хамелеон — диковинный зверёк, которого Кушина купила специально для Наруто два месяца назад, — повредил лапку, когда Хикару случайно придавил его дверью. Наруто не знала, к кому обратиться, ведь про хамелеонов население Конохи как-то не очень знает, а Шино сам предложил свою помощь. — О, спасибо Шино-кун! Я так рада, что ты возвращаешь его мне! А лапка уже в порядке? Я вчера не решилась спросить, в прошлый раз ты же сказал, что сам принесёшь его, когда всё в порядке будет. Шино кивнул, одновременно с этим копаясь в сумке. Наконец, нащупав что-то, он вытащил чёрненькую книгу, поставив её в воздух… нет, в невесть откуда взявшуюся кучку… бабочек? Ладно, с этим потом. Затем вытащил какой-то объемный футляр, открыл его и всучил мне в руки Канаэ, мгновенно переползшего мне на плечо. Достал книгу из роя… бабочек (бабочек?) и тоже протянул её мне. Я растерянно взял книгу, не зная, куда её деть. — Замешательство твоё вижу я отчётливо. Зачем же книга? Поясню я: книга эта о Канаэ и сородичах его. Как заботится о нём будешь лучше ты знать. Мельком скося взгляд на книгу, отметил надпись ветвистыми серебряными буквами: «Хамелеоны и всё, что нам о них известно». Я благодарно кивнула и… — Это бабочки, да? Абураме метко сверкнул солнцезащитными очками. Это что… я задел какую-то серьёзную тему? — Да, так это. Заметил я, что пугаются девочки, а бабочек не боятся они. Сторонятся меня и жуков моих, а бабочек милыми считают. Так вот оно что. Ну да, если призадуматься, то Шино ведь всегда был ужасно обидчивым. Наверное, он что-то такое услышал и посчитал, что надо это как-то исправить. Не знаю, никогда не считал жуков клана Абураме чем-то отвратительным. На этом строятся их техники, а потому и образ жизни, вот и всё. — Очень мило, Шино, правда. Но мне и жуки тоже нравились, а ты на всяких там не обращай внимания, не им рассуждать, что хорошо, а что плохо. Все они милые. У них же есть имена, да? Я знал, что есть, потому что во время одной из совместных миссий он назвал одного жука по имени, но мне почему-то показалось, что сейчас это было важно. Шино поправил очки невообразимо довольно (насколько можно судить по нему) и ответил: — Есть у каждого из них имя, и могу я обратиться к любому. В подтверждение своих слов он ткнул пальцем в жучка, крутившегося у дерева, назвал его имя, потом имя другого и так ещё раз восемь. И я могу поклясться, что уголки губ Шино чуть-чуть, едва заметно, совсем неуловимо дёрнулись вверх. Вот это да! А я-то, дурак, всё думал, как к нему подступиться, чтобы дружбу завести. А всего-то надо было заставить его почувствовать себя нужным, похвалить его жуков и спросить про их имена. Вот уж точно: никогда не знаешь, что может понравиться тем или иным людям. Наверное, это потому что мы их недостаточно хорошо знаем. Да о чём там говорить, мы иногда и себя, как оказывается, недостаточно хорошо знаем! Когда он перечислил штук уже не восемь, а восемьдесят имён и вдруг решил закончить, то тоже чуть склонил голову в знак прощания: — До свидания, Нами-тян. И ушёл. А я неспешно пошёл на полигон. Дел было много и ещё раз много. Но вот что интересно: если меня кто-нибудь называет «Нами-тян», то это значит что-то вроде какого-то выражения одобрения и приятности, так что ли? *** Итак, начнём тренировку с разминки. Пару упражнений, дыхательная гимнастика, круги по полигону, игнорируем надоедливого АНБУ. Всё стандартно, обычно. Закончив с разминкой и еле отдышавшись от уже восьми с половиной (прогресс, не иначе), приступаю к гендзюцу. Это сложно, честно. Я до общения с Саске не понимал, как вообще в принципе можно тренироваться в этом. Гендзюцу ведь влияет на мозг человека, а без самого человека этому не научишься. Оказалось, что всё проще. Хотя если сравнивать с элементарными тренировками тайдзюцу, то совсем не просто. Нужно научиться передавать чакру. Как в самой обычной «Мистической руке», которую Сакура нередко демонстрировала на миссиях. Но мне, чтобы использовать медицинские дзюцу, надо лишний раз очищать чакру от ядовитой чакры Курамы, а это лишние траты. Это у меня в том мире было чакры немерено, а в этом дела обстоят совсем не так. Вроде бы это не так уж и сложно. Наруто делала гендзюцу множество раз, высвобождала чакру для сенсорики, я – тоже, так что тело должно само всё сделать. Для начала постараться направить максимально расщеплённую чакру в сторону… дерева, да, пока дерева. Получилось на удивление легко. А если как бы попытаться облепить дерево чакрой… есть! Получилось! А если… — «А если Узумаки Наруто продолжит так бурно радоваться успехами в элементарных действиях, даже ещё не гендзюцу, то я подумаю, что это не его сознание главенствующее, а сознание двенадцатилетний девчонки. В принципе, это многое бы объяснило». — «Но Курама! У меня раньше такие тонкие науки как гендзюцу вообще не получались, а ты! Шуба ты синтетическая, вот что!» — «Что?! Это кто тут ещё шуба?! Тем более синтетическая?! Что это такое? Я требую объяснений!» Ну мало ли, что ты требуешь. Я вот требую понимая и уважения к себе, а ты – объяснений. Никто не выполняет условий другого. Назло ему молчу, краем уха улавливая недовольное сопение Лиса. А теперь попробуем направить чакру, скажем, вот в этот листок. Точной, аккуратной струйкой, почти неуловимой для сенсоров, прямо в серединку, распределяя и разветвляя насыщенную инь-элементом чакру по прожилке на листке. Закрыть глаза, представляя перед собой не листок, а мозг человека, вспомнить уроки по углублённой анатомии в АНБУ, максимально ослабить давление на другие участки мозга, выделяя остальные. Если бы это было настоящее гендзюцу и настоящий человек, то осталось бы только сложить печати и, скажем, моментально представить реалистичную картинку перед глазами. Например, заставить себя не заметить. Вместо тебя трава, солнце, воздух и деревья на заднем плане. Отлично, без сомнений отлично. А контроль и передача чакры всегда поможет, даже когда я начну практиковать «Казнь путём поцелуя», но сначала гендзюцу и контроль. *** — Мам, а отец тоже был учителем, да? Он ведь точно учил кого-то, без этого Хокаге он не смог бы стать, я знаю. Я сидел на кухне, поддерживая ладонью подбородок и пиля Кушину выжидательным взглядом. Сначала я как-то не обратил на это внимания, но потом задумался. В памяти Наруто ничего такого не было, сколько бы я не искал. Она не знала не то что учеников Йондайме лично, она их вообще не знала. Да что уж там, Наруто в принципе не знала о самом их существовании: говорить об этом ей никто не спешил, а самой как-то было не до вопросов, нюансов и условий становления её отцом Хокаге. И это странно. Какаши, Обито, Рин, – все они были учениками Четвёртого Хокаге, ещё когда Кушина беременной ходила. По крайней мере, в той реальности точно. Так почему сама Наруто, и, судя по всему, ещё и Хикару тоже, ни слухом, ни духом об этом и не ведают? Между Минато и его учениками всегда были хорошие, близкие и дружественные отношения. Кушина мелко вздрагивает, ставит дрожащую вместе с руками чашку на место и оборачивается на меня. Она почти улыбается, почти получается, вот только один уголок губ немного ниже другого. Совсем не привыкла юлить и увиливать от вопроса, не по ней это. — С чего ты это взяла, милая? Пожимаю плечами, слегка наклоняя голову. — Прочитала. Я заметила, что у всех Хокаге были те или иные ученики, заинтересовалась этим вопросом. Затем нашла сборник нескольких правил и их причин для тех, кто мечтает стать Хокаге. Там было сказано, что только доказавший своё умение обучать и налаживать отношения с другими людьми, может стать достойным Хокаге. — Неужели? Никогда такого не слышала. По-моему, эти правила слишком консервативны, надуманны и совершенно навязаны никому ненужными стереотипами, — голос у теперь-уже-Намикадзе выше, чем нужно, теряет мягкость и мелодичность, резковат и немного срывается. Какой спектр эмоций из-за какого-то вопроса. — Да? Но мне казалось это обязательным условием. Очень разумно ведь, разве не так? Кушина прячет дрожащие пальцы за спиной, прикусывая губы и в какой-то отчаянной панике отводя взгляд, ища глазами правдоподобный вариант ответа. Интересно, но даже как-то жалко её. — Разве? Ну не знаю, может быть раньше и было так. Минато всегда кого-то чему-то учил, он даже в Академии был очень разносторонним, помню, к нему и после выпуска бегали ученики просить совета, — видя мои сомнения, Кровавая Хабанеро решила перейти в привычное для неё амплуа и пойти в атаку, — Знаешь, ты в последнее время какой-то необычной стала. Отцу вон высказываешься, хотя раньше посмотреть на него боялась, вопросы странные задаёшь. — Я ему не высказываюсь, а говорю, что если он настолько хочет видеть во мне лишь ущербную девчонку, то пусть он хотя бы как-то постарается это скрыть, а то практически мне в лицо прокричал это. А вопросы не странные, а уточняющие. У меня вообще-то выпускной экзамен через три месяца, и я хочу как следует к нему подготовиться. Просто я и правда чувствую себя легче, чем… чем когда-либо за то время, что я помню. — Что ты такое говоришь! Минато вовсе не считает тебя… ущербной. Он просто переживает и заботится о тебе, ты же знаешь, что он чувствует себя виноватым, думает, что он причина… всего этого. Ну-ну. Виноватым он себя считает, переживает, заботится. Ищите дурака. — Да-да, мам, я знаю. Но всё же, возвращаясь к теме, я недавно гуляла и услышала, как какие-то две женщины обсуждают кого-то, кого учил сам Йондайме. Мам, если не хочешь говорить – это твоё право, но помни, что в таком случае я могу спросить у кого-нибудь другого. И не факт, что мне скажут всё правильно, а я не буду после этого строить заблуждения на этот счёт. Плечи Кушины как-то особенно безнадёжно задрожали. Она несмело улыбнулась мне, сцепив руки в замок. — Ладно. Ладно, ладно, ладно. Я расскажу, да. Ты у меня девочка умная, надеюсь, поймёшь, что об этом лучше не сильно распространяться. История-то не из приятных. У всех них трёх жизни… не из приятных. Точнее, уже у двух.