Долг неба

Вечерело. На лес опускались сумерки. Ветер гнал расходящиеся розовые клубы облаков. Поместье тонуло в тёплых лучах уходящего солнца. Где-то вдалеке прокричала большая птица, садясь на ветвь вековой сосны. — Как думаешь, Тсуна, о чем я хотел поговорить с тобой? Они шли по мощеной камнем тропе, меж огромных клумб, полных цветов, которые медленно закрывали свои бутоны, чувствуя близость и холод ночи. Ужин прошёл слишком быстро, хоть и не был нескромным. День близился к своему концу. — О делах семьи? Моих обязанностях, полагаю? О моём… Долге Неба? Старик заливисто рассмеялся, сгибаясь пополам, и хлопая себя по колену. — Долг Неба? Хорошо сказано! Юноша учтиво улыбнулся, но только из вежливости. Если Девятый Дон относился к нему, практически, как к родному сыну, то сам он… Видел в нем лишь смутно знакомого старого человека. «А то, что было в прошлом, и что не сохранила моя память, пусть там и остаётся…» Смех перешёл в хрип, а затем в глухой кашель, сдерживаемый жилистой ладонью. В молчании, Ноно распрямил свои плечи, обращая свой взор куда-то в даль цветника, где виднелось огромное, зелёное поле. — Знаешь ли ты, Савада Тсунаеши, почему в главе каждой Семьи стоит атрибут Неба? Чем он отличен от остальных? Его силу? Слабость? Зависимость.? Тсунаеши прикрыл глаза, ожидая таких медлительных откровений старческого ума. Ему задали риторический вопрос. Не требующий ответа. — Что бы я сейчас не ответил, все это будет не то, ведь так? Это ему говорило чутьё. Это написала на баннере его логика. Губы старика приподнялись в улыбке. — В моей жизни я завел себе правило: бюрократия не должна покидать пределов кабинета. Поэтому сейчас речь пойдет не о делах и контрактах, а именно о тебе, Десятый Дон Вонголы, Савада Тсунаеши. Знаешь, Тсуна, Особняк был построен во времена первого Вонголы. С этих пор в нем ничего не менялось. Ни расположение кабинета, ни комната самого Главы… Сам особняк управляется с помощью пламени главы Семьи. Все, вплоть до положения ложек на столе чайной беседки. Разве не впечатляет? «Больше похоже на телекинез…» — Из поколение в поколение… Один дом. Одни традиции. Одно пламя. Одна воля. Одно бремя… Бремя долга, сковывающее по рукам и ногам. Цепи уз, которые ровня проклятию. Долг того, кто правит. Кто обладает. Но «обладать», тоже надо уметь, верно, Тсунаеши? Странная догадка закралась в голову. Двусмысленность речей Девятого Дона была видна невооружённым глазом. Но, неужели… — Вы… имеете ввиду отношения меня с моими друзьями? Старческие пальцы дрогнули. «Реборн выбрал единственно-верный метод, но все же… Думаю, было бы лучше сразу пролить свет на истину, а не скидывать это на такого дряхлого старика, который уже отжил своё…» Сидящий в гостевой комнате с чашечкой чая в руках, репетитор, чихнул. В старческих глазах тлели угли догорающего огня. — Хранители дона — это не просто друзья. Тсунаеши напрягся. Предчувствие чего-то волнующего сдавило трахею. В голове промелькнул недавний разговор с Гокудерой. То, как говорил его Хранитель урагана… Уголок губ резко ушёл вниз. Странное раздражение кольнуло в душе. — И кто же? Прислуга? — ехидство, словно яд сорвалось с языка. Девятый тяжко вздохнул. Нет, он не сможет сказать это тому, кого по праву считает своим крестником. — Хранители — близкие по пламенному фону и типу воли сущности, Которые… Существуют за счёт пламени Неба. Глаза бегают по строчкам, цепляя слова. «Презренные… Обет… Обесчестие… Недостойные… Разврат… Близость… Сладострастия… Вступая…» Внутри словно что-то, держащееся на одной, тонкой ниточке, оборвалось, падая в глубину бездонного жерла. Он откинул книгу в кусты, согнувшись на пополам, тяжело дыша, со всей силы зажав рот ладонью. Его словно хотело вывернуть на изнанку. Взгляд старика полон сочувствия и надежды на принятие, пока в голове проносится недавний монолог Ямамото, сказанный ещё в Намимори, стоило им остаться наедине. «Знаешь, Тсуна, мне так страшно… Кажется, я снова столкнулся с преградой, которую не могу преодолеть. Будто бы достиг пика возможных сил. Сколько бы не тренировался, я не вижу улучшения. Результатов…нет.» Старик горько улыбнулся, с солидарной жалость смотря прямо в широко распахнутые в неверии глаза юноши. — Тактильная близость — это то, что отличает Хранителей, от просто друзей. Эти люди… Их сила и воля… Их жизнь… — взгляд старика изменился, с жалостливого, но на радикально-решительный, — теперь в твоих руках, Десятый Вонгола! И только Ты волен решать что делать с Ними: наполнить до краёв или отобрать всё, до последней капли, выпустив из своих рук. Это Долг Небес, Тсунаеши! И ты принял его, в тот момент, когда на твоих руках возникло оранжевое Пламя! Звёзды раскиданным жемчугом сияли на небосводе, ветер качал высокие ели. Где-то моргнув, потух, аллейный фонарь. С трудом выпрямившись, наградив человека перед собой самым презрительным взглядом, Тсунаеши с трудом отнял от лица руку, сдерживающую рвотные позывы, сглотнув. — … Отвратительно. Выдавил он сквозь зубы, со всем ледяным гневом презрения, на который был только способен, поворачиваясь спиной, и быстрым шагом идя в сторону особняка, такого холодного и ненавистного, как и все его прошлые владельцы. Девятый лишь понимающе смотрел ему в след. — Тсунаеши… «Жить с этим знанием с детства, и узнать его за день до совершеннолетия… всё же, ты ошибся Реборн. Это была не лучшая идея, оставить всё в тайне до последнего дня. Мы самолично сажаем дикого льва в клетку… Но даже в неволе дикий зверь останется диким зверем.» *** Люстры лопаются, факелы на стенах взрываются, полыхая пламенем ярости. Посуда и вазы идут трещинами… Тсунаеши не может вспомнить, когда в последний раз был настолько взбешен. Эта ненависть, что охватила его сейчас, не шла ни в какое сравнение с ненавистью, которую он испытывал к своим врагам: К Бьякурану, который не гнушался манипулировать ребёнком. К Занзасу, который вёл себя как ребенок… Эта ненависть была всепоглощающая, растворяющая, похожая на цунами в торнадо с кислотным дождём. Он шёл вперёд, словно опьянённый, голова ныла, перед глазами плыло. В голове черная пустота… из чувств только жар на кончиках пальцев. Но вся спесь резко сошла, стоило только увидеть столпившихся у двери в обеденный зал, друзей. — Десятый! «Хаято…» Поравнявшись со всеми, он глубоко вздохнул. Тошнота прошла. И стало немного спокойнее. Руки иллюзиониста легли на плечи, Рокудо плавно обогнул его, видимо, чувствуя перемены в поведении. — Тсунаеши. Все хорошо? «Да. Я просто снова вытянул не счастливый билет. Меня обманули. Мной подтерлись. Подставили. И вас вместе со мной. Я купил нам всем билет в один конец. В неизвестность. И чем она может оказаться… Я…» Он изогнул губы в слабой, лживой, улыбке. — Все хорошо. Простите за беспокойство, просто… уже поздно. Думаю, время расходиться по комнатам. И хлопнув иллюзиониста по плечу, отвернулся, не в силах смотреть в проницательные глаза разных цветов, поворачивая в сторону комнат. Реохей завертел головой в поисках циферблата, найдя который в напольных часах, ужаснулся. — Савада прав! Уже… Одиннадцать с половиной часов?! Нам экстремально пора спать! И кивнув самому себе, тоже повернул в сторону выхода, бодрым шагом идя вперёд, тут же, Ламбо бегом обогнал его, уносясь к своей спальне. Но Реохей бы не был Реохеем, если бы позволил себя превзойти, поэтому, резво следом сорвался с места. Завязалась молчаливая гонка. Глядя на них, Тсунаеши тихо прыснул в кулак. Ладно Ламбо, но Реохей, который старше его самого на три года… — Тсуна… как твой разговор с Девятым? — голос Ямамото позади вернул его с небес прямо на землю. Улыбка померкла. Досадные мысли вернулись. Тсунаеши медленно обернулся, глядя на друга с лёгкой досадой, но все же переборов себя, выдавил кривую улыбку. «Нельзя поднимать панику. Церемония уже завтра… Не время на глупые эмоции!» — Он рассказал мне… что особняк был построен ещё во времена Первых, и с тех пор в нём ничего не менялось… Даже белье на постели. И западнее есть беседка. Ничего важного, просто обмен любезностями. «В котором меня поэтично послали, если быть более откровенным…» Он презрительно скосил взгляд на свою руку, где обычно красовалось фамильное, гербованное, кольцо, и в глухом гневе сжал зубы. Впрочем, даже гнев его был глухим только отчасти. В руках Реборна буквально разорвало сервизную чашку, в то время, пока Ямамото задумчиво смотрел то на горящие до потолка факелы, то на Саваду, вновь возобновившего шаг в сторону комнат. — Ясно… — в его тоне не было уверенности, от слова совсем. Рассматривая искрящееся и трескающееся пламя в подсвечниках, он двинулся вслед за остальными. Было ясно как день, что этот разговор с Девятым был водой, перелившейся через край бесконечной чаши терпения Тсунаеши. Либо старик решил поупражняться в сарказме, либо неудачно задел за что-то живое, что не досмотрел вездесущий наставник, либо… Такеши померк от самой верной догадки. «Что-то грядёт…» *** - Добрых снов, — бросил Хибари, перед тем, как с мягким хлопком закрыть свою дверь, находящуюся дальше всех остальных, в самом конце коридора. Для Кёи аэропорты, как и все людные места, были почти физически болезненными. Всё же, его чувствительный слух и врождённая вялость, слишком остро доставляли ему дискомфорт в повседневной жизни. И если подростком, под действием избытка гормонов, он откровенно бесился, то став взрослым, просто, тихо переживал дискомфорт. Проводив его отстранённым взглядом разных глаз, Мукуро решил обратиться к стоящему у своих дверей Тсунаеши, но потупившись, и все же, не найдя слов, тихо обронил: — Спокойной ночи, — скрываясь за дверью, которая тут же исчезла в лёгком тумане. Есть с кем-то за одним столом, говорить «спокойной ночи» перед сном, и «доброе утро» с утра, быть частью чего-то, подчинённым кого-то… Для него это всё было так непривычно. Словно для дикого волка лежать на мягкой подстилке возле камина. Непривычно, но… от чего-то по своему… так тепло и приятно. Он с болью посмотрел на свою ладонь в плотной, кожаной перчатке. Рука тряслась и дрожала. «Даже если это отвратная, грязная мафия, я.!?» — Хороших снов, — наигранная улыбка исказила лицо. Ямамото на негнущихся ногах отвернулся к темному дверному проёму, ведущему к своей комнате. Мышцы во всём теле напряглись до предела. Желание, такое сильное чувство недосказанности, сковало, не давая сдвинуться с места. Руки до побеления костяшек сжимали косяк. Чувство, такое острое чувство чего-то плохого. Какого-то ужаса… дыхание подступающей утраты, которое словно стоит за углом. Он сделал глубокий вдох, рвано выдыхая, и сцепив зубы, оттолкнул пальцами плоский уплотнитель дверного проема. Тсунаеши с немым раздражением смотрел на свои ладони. «Как же я мог допустить такое…? Где я ошибся? Что не учёл? Все складывалось так хорошо…» Он пролистывал события свой жизни от первого момента их знакомства с Реборном, до ужина, оконченного менее часа назад, вновь вспоминая каждое чувство, которое испытывал в тот или иной момент, каждый взгляд. Каждое выражение лиц хранителей, пытаясь найти несуществующий ответ. «Я… подвёл их. Подвёл их всех… Как Небо, как Дон… Эта ситуация… в которой просто невозможно победить! Спасти нас всех от позора теперь может только…» Стол бритвенных станков без лезвий, холодная ванна, в ней тело от которого расплывается кровавое пятно. С бортика свисает без движения израненная кисть… Руки кольцом обхватили грудь, сминая пиджак и рубашку. Тело сзади прижалось к другому. Лоб уткнулся в плечо. Тсунаеши пораженно замер, выходя из навязчивых мыслей, непонимающе повернув лицо к плечу, видя черные волосы. Руки отчаянно вцепились в чужие. — Если не хочешь говорить, не говори! — Глаза Савады расширились, — Просто… Помни, что бы не случилось… Я всегда буду твоим другом, Тсуна! — Такеши поднял голову, на его губах играла искренняя, слабая, ломанная улыбка, — Помни это… Хорошо.? Руки разжались. Мечник отступил шаг назад, с горечью смотря в спину друга. «Прости меня, Тсунаеши… Я такой эгоист! Сваливая постоянно свои проблемы на тебя… даже если вижу, когда ты чем-то встревожен… Как друг, я могу только подставить свое плечо и быть за тебя до конца. Чтобы нам не приготовила судьба… Как бы отвратительно не выпали карты… Для меня ты всегда будешь… моим единственным Небом и Лучшим Другом.!» Захлопнулась третья дверь противоположной стены. Хаято скривился. «Что ещё на проявление бейсбольно-придурочных чувств?» — И чего это он, — начал было возмущаться Гокудера, но запнулся, взглянув на… — Десятый?! С вами всё хорошо? По щеке из широко раскрытых глаз, медленно стекала одинокая, прозрачная капля. — Всё в порядке… Просто… Тсунаеши с искренней улыбкой, смахнул непрошенную слезу. — Я просто устал. Ничего серьёзного. *** «Нервный срыв…» Он в последний раз разгладил невидимые складки на костюме руками, смотря на него, но не видя. Вид дорогой ткани, и золотых нитей сливался в смутную белую дымку. Он смотрел на него, но, погруженный в раздумьях, не мог отдать ему все свое внимание и восхититься им. Смотрел, но не видел. Он решил не оставлять Дона одного, войдя в комнату под предлогом «увидеть первым ваш церемониальный костюм», и сейчас стоял перед портновским манекеном, трогая его, пытаясь больше сделать вид, что ему интересно, чем на самом деле испытывая восторг. Проведя по рукавам пиджака в последний раз, он нажал в центр чёрной шеи, давая команду кукле вернуться в хранилище. «Что могло так сильно взволновать Десятого? Детчимо, на сколько я помню, остался безучастным к вопросам официальной коронации, только уточнив дату и время перелёта… » Под задумчивым взглядом черная имитация человеческого тела без головы, медленно отъехала назад, в потайное отделение, находящееся в глубине комнаты, выполняющей роль «шкафа». Эхом отдались щелчки многоуровневых замков, сама собою закрылась деревянная дверь. Тсунаеши, на фоне позади Гокудеры, отстёгивал запонки, убирая их обратно в лаковую шкатулку, которую любезные горничные положили на тумбу. Следом стягивая ослабленный галстук. Хаято вздрогнул от резкой догадки, осенившей его. «Возможно ли, что…» Он сжал и разжал кулаки, подбирая правильные слова, но в итоге, уже порядком изведясь, решается, и поворачивается к Саваде, впиваясь взглядом в расслабленную спину, задавая назревший вопрос. — Вам рассказали? Тсунаеши непонимающе нахмурился, отстёгивая наручные часы. — О чём? — Принципе дочернего пламени… Платиновый циферблат со звоном ударил об мраморный пол. Хаято досадно вздохнул. «Я угадал…» Тсунаеши презрительно скривился, словно одной ногой провалившись второй раз в уже надоевшую, грязную лужу. Неожиданно. Мерзко. В пору сказать: «Что, опять?! Да сколько же можно?!» Напряжение молнией возносится вверх, бьёт в голову, прорывая измеритель раздражения в точке максимума и … Ладони с силой ударили по крышке вазона! Подпрыгнули чёрные коробочки. Хаято боязливо вжал голову в плечи. Ледяной ужас сковал тело, пальцы задеревенели. Кажется, он подал голос совершенно не вовремя… Секунды медленно шли с тихим тиканьем настенных часов. Сдвинулась минутная стрелка, встав на двенадцать. Башенные часы за окном, пробили полночь. В тусклом блеске лакового покрытия мебели отразилось лицо искаженное терпящей досадой. Тсунаеши прикрыл глаза, выдыхая. Сил на злость больше не было. Внутри осталась лишь пустота напополам с усталостью и маленькое сожаление, притаившееся в уголке. — …На что… это похоже? Гокудера удивлённо раскрыл глаза, не ожидая подобного вопроса. Но тут же принял максимально невозмутимый вид. Десятый задал ему неожиданный, в пору сказать, «интимный» вопрос. И любому другому Хаято бы без раздумий переломал пару костей за наглость, однако… если само Небо спрашивает такое, то дать максимально точный ответ — его прямой долг как хранителя Урагана. — Вы хотите узнать? Что чувствую Я, как Хранитель атрибута Урагана по отношению к вашему пламени? Тсунаеши сжал руку в кулак. — Да. Гокудера опустил глаза в пол, чувствуя расслабление передающееся ему от пламени Неба, и, сглотнул, наполнившую рот, слюну. Это чистое, мощное, теплое пламя вызывало… — Жажду. — Его взгляд устремлен на полотно Михаэля, встроенное в лепную раму. Тсунаеши медленно обернулся, немного пораженно и чуть непонимающе переспрашивая, словно ослышался: — Жажду…? Хаято прикрыл глаза, медленно шагнув вперёд, не смотря в сторону Дона, рассматривая стены, что были самим произведением искусства, словно он не участник беседы, а прохожий, забредший в картинную галерею. Однако, не смотря на его безучастный вид, слова, пропитанные насмешкой над самим же собой, не были также безучастны, какими бы хотел их выставить он. — …Жизнь вне Семьи многому научила меня. Правилам хорошего тона убийц, этикету криминальной верхушки… а ещё тому, что, если появляется что-то, что тебе дорого, то лучше прятать это на самом видном месте. — Он остановился напротив плотных, не пропускающих света, гардин, обшитых по краям золотыми нитями, отодвинув их в сторону, смотря на свое отражение за стеклом, будто бы его интересовал тёмный вид из окна, — Моё детство было полно разного рода лишений. Круг друзей, одежда, еда, даже внешний вид… Поэтому… простите, Десятый… — он прикрыл глаза, поворачивая голову в сторону стоящего рядом с постелью дона, с сожалением улыбаясь, — Я вырос слишком жадным, — Он повернулся к Дону всем телом отпуская, вновь закрывшую панорамное окно, гардину, — Иногда мне кажется, что я немного тронут умом. И, знаете, я это не отрицаю. Потому что мне мало. Мне, как человеку, как душе… мне Мало. Шаг. — Мало слов. Шаг. — Мало взглядов. Шаг. — Мало запаха. Шаг. — Мало касаний. Шаг. — Мало Пламени. Он остановился в полуметре от Детчимо, глядя прямо в глаза. — Мне мало. Я жажду больше. Больше на столько, чтобы… просто раствориться в этом божественном чувстве, отдаться ему целиком и стать с ним единым. Хаято услужливо улыбнулся, тут же печально отводя взгляд. — Вот что я чувствую, как «зависимый» атрибут. Вам… отвратительно слышать подробное, правда? Тсунаеши молчал. Почему-то, ему казалось, что то, что он спросил, было очень личным. И сейчас, его хранитель вывернул себя перед ним на изнанку, беззастенчиво и открыто. Только ради ответа на какой-то глупый вопрос. На какой-то важный, серьезный вопрос самого Дона. Эта открытость, это полное подчинение… Тсунаеши протянул руку вперёд, касаясь волос цвета пепла, зарываясь в них пальцами, поглаживая, съезжая вниз по виску, и большим пальцем проводя по щеке, под растерянным взглядом редких, зелёных глаз. — Что вы…? «Он не уклонился… А если…?» Рука неспешно переместилась на шею. В глазах пробежал научный интерес. Он пропустил мельчайшую толику пламени в кончики пальцев. Такую незначительную, что его глаза даже не обернулись золотом, а само пламя не смогло бы даже оставить следа на бледной коже. С секунду не произошло ничего, но вдруг… Хранитель согнулся на пополам, обхватив себя руками, сдавленно простонав, и сводя вместе трясущиеся колени, постарался выпрямиться, но потеряв равновесие, плавно осел, продолжая трястись, не поднимая своей головы. Тсунаеши побледнел, резко присев подле него, пытаясь рассмотреть место прикосновения. «Неужели, ожог?!» — Г-Гокудера?! Прости! Ты как?! Больно? Подняться можешь? Я вызову врача! — Тсунаеши поднял голову, взглядом ища телефон, и уже было рванул к выходу, но рука, вцепившаяся в пиджак, заставила замереть на месте. — Все… в порядке… Сдавленным, и как на зло — тонким, голосом, еле выдавил из себя Гокудера. Тсунаеши аккуратно, едва касаясь, сжал чужое плечо, поддерживая согнутый корпус, другой рукой приподнимая склоненную голову, придерживая под подбородком. — Эй, посмотри на… — он запнулся, — меня… Взгляд юноши был мутным, щёки алели маком. Под пальцами пробегала неровная дрожь. Тяжёлое дыхание прерывисто срывалось с губ, которые, стоило взглядам столкнуться, неловко растянулись в странной улыбке. — «Отвратительно» верно, Десятый?