***
– Что будем делать? – немного растерянно спросил Тао, опускаясь на землю рядом с товарищами. Они уже минут десять пытались дозваться Франкенштейна, но тот сидел молча, не открывая глаз и никак не желая возвращаться в реальность. – Может, это часть задания такая? – предположил М-21, который ничего не смыслил в медитации. – Может, шеф разыграть нас хочет? – Не похоже, – покачал головой Такео, внимательно вглядываясь в спокойное, сосредоточенное лицо. Они, конечно, не сомневались в актерском таланте шефа, но не может быть такого, чтобы на протяжении всего этого времени он никак не выдал себя. От взглядов модифицированных не ускользнуло бы ни одно движение, ни одна мимолётная усмешка. Но на лице Франкенштейна не то, что усмешек не было видно: на нём вообще не отражалось никаких эмоций… – Он дышит ровно, – подал голос Тао. – И пульс тоже нормальный. Такое впечатление, что он просто спит. Но будь это так, он бы продолжал выдавать реакцию на оказанное воздействие. А он вообще ни на что не отвечает. Должно быть, слишком много памяти уходит под что-то другое и мешает завершить работу. М-21 и Такео скосили взгляды на хакера: похоже, он сам не заметил, что его слова о шефе немного смахивали на инструкцию по выключению зависшего компьютера. Впрочем, винить его за это нельзя. Тао чувствовал себя в какой-то степени ответственным за то, что произошло, поэтому соображал на том языке, который был ему привычен в таких ситуациях. Будь Франкенштейн компьютером, он бы знал, что делать. – Может, разбудим? – спросил М-21. – Если он так глубоко задумался, то, может, на него надо чем-то посильнее повоздействовать? – Это как это, посильнее? – запереживал Такео: М-21 что… напасть на шефа собрался? – Нельзя! – замахал руками Тао. – Нельзя грубо прекращать работу! Есть риск потерять слишком много данных. – Что ты хочешь этим сказать? – А вы подумайте сами, – рассудил Тао. – Он же сам говорил: «медитация – ключ к осознанию себя», «способ увидеть глубины своей души». Если шеф и правда умеет это делать – а я уверен, что он может – вы представьте только, насколько глубоко он мог уйти в себя. В его памяти должно быть столько воспоминаний – никакого места не хватит! Это не один век, не два. Это несколько столетий, насколько я могу судить. Всю информацию хранить в активной памяти просто невозможно, поэтому большинство должно быть где-то в резерве, на периферии сознания. Если он сумел сконцентрироваться на каком-то очень глубоком воспоминании, то нам ни в коем случае нельзя его оттуда насильно выдергивать. Это хорошо не закончится. Такео с М-21 переглянулись. Тао, конечно, не оканчивал психологический факультет (хотя кто ж его знает), но друзья не стали с ним спорить. По крайней мере, говорил он достаточно убедительно, чтобы поверить в его компетенции, пусть даже и ориентированные немного на другую область. – А что же делать? – спросил тогда М-21. – Ждать, – заявил Тао. – В конце концов, у него самого больше шансов выбраться из этой западни, чем у нас – его оттуда вытащить. Будем ждать. И три молодых человека снова обречённо сели на землю в безмолвном ожидании. И угораздило же их найти на свою голову проблем! Чтоб они ещё хоть раз просили шефа проводить им урок медитации. Тут до таких воспоминаний домедитироваться можно – не выберешься потом!***
Немного переведя дух, Франкенштейн поднялся на ноги и зашагал по направлению к дому. Природа вокруг буквально сходила с ума. Шторм поднялся знатный. Кроме бьющего по лицу ливня и завывающего в ушах ветра нельзя было заметить ничего. Наверное, любой другой ребёнок испугался бы оказаться в такое время в лесу, тем более что вокруг начало резко темнеть, но Франкенштейн боялся, скорее, обратного: он боялся возвращаться назад. Остаться бы в этом лесу навсегда, качаться вместе с ним под порывами ветра, лететь в безумном танце над поляной, а потом срываться вниз бесконтрольным порывом и кружить над рекой, поднимая к небу серебристые брызги… Только не возвращаться домой. Груз за спиной стал невыносимым. Наступать на ушибленную ногу было больно, и поэтому Франкенштейн прихрамывая шёл по мокрой тропинке, уже даже не стараясь успеть вернуться вовремя. Наказания было не избежать, а потому какой смысл торопиться? Часом раньше, часом позже. Уже не имеет значения. Франкенштейн почувствовал, как душа оцепенела в спокойном, хладнокровном равнодушии. Даже мысли перестали задерживаться в голове, всё его существование свелось к монотонному передвижению ногами: шурх-шурх, топ-топ… Он не помнил, когда вышел на дорогу. Не помнил даже, в какой момент рядом с ним остановилась дорогая крытая повозка. Помнил только, что к тому времени уже сгустились сумерки и можно было различить вдалеке еле заметные расплывчатые огоньки родного города. – Кто ты, мальчик? – спросил низкий мужской голос, принадлежащий владельцу дорогой повозки. – Франкенштейн, – ответил тот, даже не поднимая глаз на незнакомца. – Чей ты? Франкенштейну очень хотелось сказать «ничей», но один раз его уже выпороли за это. Повторять не хотелось. – Покорный слуга лорда де Гвиллима. В карете послышалось шуршание, и секунду спустя, грустно скрипнув, открылась дверь. Франкенштейн поднял глаза и, встретившись с сурово-серьёзным взглядом уже немолодого человека, обряженного в богатую рясу, поспешно поклонился, но, заскользив ногами по скользкой грязи, рухнул вниз. Аббат неприязненно повёл носом и, глядя на измызганный костюм мальчика, брезгливо спросил: – Что ты здесь делаешь один в такой час… да ещё и в таком виде? – Я, – Франкенштейн запнулся, – заблудился. До дома его везла всё та же повозка. Правда, ехал Франкенштейн не внутри – аббат погнушался впустить его к себе – а на облучке, рядом с возницей. Если раньше у него ещё и был шанс проскочить домой незамеченным, то теперь надежды на это уже не оставалось. Лорд принял аббата с распростёртыми объятьями. На Франкенштейна он посмотрел холодно, как будто нарочно не замечая, и, принуждённо улыбнувшись, поблагодарил гостя за то, что вернул домой «этого несносного мальчишку». Вот только после отъезда аббата настроение лорда сменилось кардинально. – Где ты был, Франкенштейн? – ледяным тоном спросил он, и Франкенштейн понял, что пощады не будет. – Гулял, мой лорд, – почти что одними губами ответил он. – А это что? – мужчина резко дернул всё ещё болтавшийся за спиной мальчика аппарат, отчего расслабленные жгуты лопнули, и Франкенштейн, потеряв равновесие, еле удержался на ногах. – Крылья… мой лорд, – не найдя лучшего ответа, угрюмо отозвался Франкенштейн – за ложь его тоже уже много раз наказывали, уж лучше сознаться сразу – меньше суеты. Как он того и ожидал, сразу же за этим последовала размашистая оплеуха, от которой искры посыпались из глаз. – Крылья?! Ты сошёл с ума! – похоже в отсутствие аббата можно было кричать без зазрения совести. – Сколько раз я ещё должен повторять тебе, Франкенштейн: это происки дьявола! По оцарапанной щеке алыми капельками сочилась кровь. Почему лорд всегда бьёт рукой, на которую надет дорогой сверкающий перстень с камнем в резной оправе. Больно… – Сколько раз я ещё должен выгораживать тебя, щенок? Сколько раз должен быть соучастником твоего греха? Знаешь, что Господь делает с такими, как ты? Он схватил Франкенштейна за шкирку и подтащил к полыхающему огню. – Смотри сюда. Смотри внимательно. Красные языки пламени были настолько близко, что Франкенштейн от страха зажмурился. – Ты бросаешь вызов Богу, а Бог не любит таких людей. Бог карает таких людей, – лорд сжал рукой худую детскую шею, отчего острый камень снова впился в кожу. – Бог сажает таких людей на раскалённую сковороду и поджаривает в адском пламени на медленном огне. Ты этого хочешь, Франкенштейн? – Нет! Оранжевое пламя так близко. Так близко, как будто сейчас проглотит. – Тогда забудь о полётах! – лорд одним взмахом руки отбрасывает его назад, а другой бесстрастно бросает уже порядком изломанные крылья в огонь. – Не-ет! – Франкенштейн вскакивает на ноги, но новая оплеуха заставляет его кубарем отлететь назад. «Пожалуйста, нет…» Франкенштейн сам не заметил, как начал плакать. Ему уже не больно и не страшно. Лёжа на полу, он видит краем глаза, как охваченная пламенем догорает угольками его самая большая мечта и понимает, что никогда. Больше никогда не вернётся к ней.***
Солнце всё выше поднималось над горизонтом, и утро неспешно переливалось в день. Заняться было абсолютно нечем, и поэтому преданная троица модифицированных продолжала сидеть возле шефа и терпеливо ждала его пробуждения. Тао безмолвно перемножал в уме все идущие подряд числа, а потом аналогично делил их, но только в обратном порядке. Делал он это даже не со скуки, а скорее от страха самому погрязнуть в каком-нибудь далёком воспоминании. Ещё совсем недавно он считал, что ни за что на свете не сможет сосредоточиться на своём внутреннем мире, зато теперь (когда уже и не надо было) он никак не мог занять мысли чем-то ещё, поэтому так и приходилось механически переключать внимание на что-нибудь другое. Товарищи его, похоже, были заняты примерно тем же. Вот М-21 наклоняется то и дело из стороны в сторону. Интересно, он таким манером призвать или отпугнуть воспоминания пытается? Такео сидит с закрытыми глазами и задумчиво шевелит губами. О чём он думает? Непонятно. Попытавшись угадать мысли друзей, Тао отвлёкся и сбился со счёта и с досады хотел уже было переключиться на числа фибоначчи, но тут внезапно зазвонил телефон у М-21. По неизменному выражению лица, которое у него возникало только при этих разговорах, Тао сразу же узнал собеседника. – Вы где? – из трубки донёсся тревожный голос Региса: он может и пытался сохранять достоинство в разговоре с М-21, но полностью ему этого не удалось. – А что? – бесстрастно отозвался вервольф: вот уж у кого хладнокровию поучиться можно. – Как что? – затараторил юный Ландегре. – С утра пропали куда-то, даже не сказали, куда. Где вы? Господин директор с вами? М-21 покосился на неподвижного Франкенштейна: – Шеф с нами. – Передай ему трубку, пожалуйста. – Зачем звонить мне, если хочешь с ним поговорить? У него свой телефон есть вообще-то! – а нет, хладнокровию у М-21 тоже лучше не учиться. – Да это не я, – неожиданно смущённо отвечает Регис. – Это Рейзел-ним хочет. – Господин Рейзел? – М-21 чуть не выронил телефон – если уж Мастер забеспокоился о состоянии Франкенштейна, дело плохо. – Да, – совсем уж печально отзывается на той линии Регис. – Он говорит, что у него с ним ослабла мысленная связь. М-21… Что у вас там происходит?