***
Чонгук влетает головой в стремительно открывающуюся дверь лекционной и с грохотом падает на колени, вставая в позу рака прямо у стола завкафедрой, во всю читающего спящим на четвёртой паре студентам доклад. Профессор вздрагивает, роняя маркер на пол; в воцарившейся тишине он закатывается под стол, шурша по паркету. На этом стоило бы закончить, но как бы не так. В этот же миг вся вморфейная часть аудитории отлипает от своих парт и немигающим взглядом смотрит в сторону перекосившегося лицом и перекорёженного телом Чонгука, до сих пор лежащего на полу; его рюкзак лежит у него на голове. Чонгук краем глаза видит, как первые ряды студентов ведут носом и тут же хмурятся. Спасибо, что на первые парты обычно садятся вменяемые заумники, а большинство невменяемых окучивается дома или на задних рядах. В этот же самый момент в аудиторию врывается Намджун, спотыкаясь о развалившегося Чонгука, и падает рядом, громко простонав от боли. Чонгук бы прыснул, но ему пора спасаться, потому что… Когда за Намджуном вбегает откуда-то взявшийся Юнги и с грозным видом рычит «А ну иди сюда, блять!» — вся до этого сидевшая в гробовом молчании толпа студентов взрывается овациями, а преподаватель с выражением полнейшего недоумения на лице падает на стул. — Чонгук, мы же как лучше хотим! — стонет Намджун, пытаясь встать и поднять с собой заодно ещё и Чонгука, но тот лишь отпирается и остаётся лежать на полу, закрыв лицо ладонями, словно защищаясь. — Сам в себя это запихивай, а на меня и не рассчитывай, — шипит в раздражении Чонгук и принимается медленно отползать от надвигающегося Юнги, но теперь ещё и в сопровождении Намджуна. — Мне это без надобности, знаешь ли, а тебе твоя, — Намджун кашляет, помня о присутствии преподавателя, — ещё пригодится, — заканчивает он, прыжком подскакивая к Чонгуку. Он резко тянет на себя дрожащее тело младшего и сцепляет руки у него на груди, подталкивая к выходу. Намджун с несколько раз произносит слова извинений за сорванную пару у преподавателя и всех присутствующих, сейчас заметно взбодрившихся и оживившихся, и вываливается вместе со всеми в коридор. — Я в себя это не вставлю! — рычит Чонгук, дёргаясь в попытках вырваться из крепкой хватки Намджуна. — Да я сам в тебя вставлю! — рявкает во весь голос Юнги, резко захлопывая за ними дверь на выход из аудитории. — Бля, Чонгук, не дёргайся. Это не больно, — слышится его голос приглушённо, за чем следует тихий писк и удар следующей по коридору двери — туалета. Преподаватель сглатывает, переводя взгляд с выхода из аудитории на тихо перешёптывающихся студентов, снимает очки, чтобы тут же их протереть, и спрашивает хриплым голосом: — Что за нахер это было? Все присутствующие резко возвышают их зава кафедрой до уровня «свой в доску» и поддакивающе принимаются обсуждать. Лекция однозначно перестала быть скучной. Не зря он всё-таки ошибся аудиторией.***
— Почему так плохо? — шепчет Чонгук еле слышно куда-то в подушку, которую Чимин обсыпал внутри порошком, подавляющим запахи. — Почему вы все так воняете? — Я, конечно, всё понимаю — течка, всё такое, — но иди-ка ты нахуй со своими «воняете», - фыркает обиженно Хосок, доедающий уже вторую пачку мармеладных мишек с мультифруктовым вкусом. Чонгук бы фыркнул и подколол вечножрущего, когда нервничает, друга, но может лишь злобно прошипеть что-то неразборчивое и втянуть в десятый раз полной грудью запах подушки. — И вообще! — не успокаивается Хосок, возмущённо вспыхивая и продолжая чавкать мармеладом. У него в носу торчат ватные тампоны, вымоченные в каком-то травяном растворе, чтобы он не слышал запах Чонгука, пока тот не в норме. — Сам ты воняешь! — Мы в детском саду? — хрипит на это Чонгук, выгибаясь в спине сильнее. Что угодно, как угодно — лишь бы не касаться нижней частью твёрдой поверхности. — Вот довякаешься, — пригрожает с набитым ртом Хосок, кидая на кровать рядом с Чонгуком бутылку воды из холодильника, — и я тебя водой ледяной оболью. Чонгуку не кажется эта идея такой уж плохой, потому что ему пиздец как плохо. Всё его тело горит, а от жара по телу то и дело бегают мурашки, раздражая каждую клеточку тела и побуждая думать о том, что охота просто сдохнуть. Низ живота сводит спазмом, и Чонгук даже не может объяснить, что именно он готов сделать прямо сейчас: разрыдаться, завыть или же вытошнить все свои внутренности. Ему кажется, что всё разом. Последний раз Чонгуку было так хреново, когда он отравился какими-то морепродуктами на Чеджу, куда они с родителями летали, когда он был ещё школьником. Но сейчас травиться было нечем. Сейчас одно его существование — уже отрава. Юнги на подобное изречение назвал бы его эмо-боем и громко поржал. — Да что ж так всё воняет-то, господи, — воет Чонгук, не контролируя себя, и громко дышит тем, чем наполнена с руки Чимина подушка. Сколько Чонгуку не объясняли, он так и не понял, что это за порошок такой, но дышалось из-за него в десяток раз легче — это факт. Но Юнги всё равно выгнали из квартиры Чонгука — это тоже факт. Не только из-за Юнги, взбешённого реакцией организма Чонгука на его запах, но и из-за стошнившего от накатившего на него в троекратном размере сырного аромата, когда Юнги с Намджуном на пару закинули в полусознательном состоянии Чонгука в его квартиру. Тогда буквально через десять минут и десять тысяч ругательств вылетевших из ртов Юнги, Намджуна и Чонгука, в дверь настойчиво позвонили и на порог ввалились взволнованные Хосок и Чимин. От такого обилия разных запахов Чонгука снова вывернуло. Благо, он заранее засел в ванной комнате с включённым душем, затапливающим всю комнату и сидящего в обнимку с унитазом Чонгука. Чимин на эту картину с ужасом в глазах приоткрыл рот, а Хосок вякнул, что Чонгук похож на какого-то эмо-боя. Чонгук тогда мысленно посмеялся с того, что Хосок и Юнги возможно соулмейты (и ничего, что лишь в его голове), но вслух лишь нечленораздельно провыл что-то и взглянул со всей злостью на хихикающего как долбоёб Хосока. К десяти тысячам ругательств от троих прибавилось ещё с три тысячи за минуту, но уже от четверых. Решение оставить Хосока с Чонгуком, чтобы самим уйти штурмовать аптеки в поисках нужных лекарств, принялось скрепя сердце, но единогласно — его запах был мягче, чем у остальных, и не был таким раздражающим. Чимин, как обладатель самого спокойного запаха, остаться не мог, потому что был единственным с какими-то крутыми связями в одной из аптек, где можно было достать сильный подавитель. Запах молочного шоколада надолго станет одним из самых нелюбимых у Чонгука — он уверен. Ушедшая троица решила разделиться: Чимин отправлялся по своим этим «связям», Юнги — в ближайшую аптеку, а Намджун — в ту, что прилегает к больнице, чтобы если что — иметь возможность вызвать одного из врачей в дом Чонгука. Такое разделение было обусловлено тем, что у Намджуна, если что, будет достаточно денег на вызов врача на дом, а Юнги надо быть, как омеге, на всякий случай близко к Чонгуку. Долбанутому Хосоку они доверяли, но перестраховаться было не лишним. Номер Юнги оставили перед уходом на телефоне младшего в открытом виде. На закатывающего глаза Хосока никто, разумеется, не обратил внимания, всучив ему в руки пакет мармеладных мишек и пожелав удачи и стальных яиц в борьбе за здравомыслие. Хосок аж прослезился. Правда, спустя один приток усилившегося запаха вишни, исходящего от Чонгука, и пять сотен ругательств сквозь стиснутые зубы от того же — всё его спокойствие начало давать трещину. Причина — у него аллергия на грёбаную вишню, а у Чонгука в комплект к отсутствию любых омежьих подавителей, как выяснилось, ещё и совершенно закончились таблетки от аллергии. Злобно прошипевший на доебавшегося вонючего друга Чонгук объяснил это тем, что в первые недели своего непонимания от происходящего в мире и раздражения такого аллергика как Чонгук обилием запахов, он подчистил все свои запасы, без них грозясь вычихнуть все внутренние органы. В те первые аллергонедели, когда Чонгук уже оказался посвящён во все подводные камни жизни, будучи «омегой», он искренне не понимал, почему к тому списку проблем, кои вытекают из омежьей сути нового Чонгука (нифига не нового, но вроде как), ему в комплект добавилась ещё и такая хрень, как аллергия. Поэтому сейчас ему искренне жаль страдающего по его вине Хосока, но он этого ни за что не покажет. За неимением лекарств от аллергии, тот довольствуется тампонами, пахнущими мятой, лавандой и чем-то ещё. Правда, спасают они ровно до первого чиха, во время которого оба тампона вылетают из его ноздрей и укатываются куда-то под кровать в Царство Пыли. Чонгук слышит, как стёкла на окнах начинают дрожать, когда Хосок разражается ещё десяткой, проговаривая что-то наподобие «ебучая аллергия» в перерывах между «апчхуй» и «блять». Чонгуку искренне жаль друга, и он предлагает ему выйти из квартиры, на что Хосок, чихая, сообщает, что не может бросить бро, когда тому плохо. Чонгук извиняется за свои слова, касаемо чужой вони, а Хосок ржёт и называет его вонючкой в ответ. Первым в квартиру возвращается — кто бы мог подумать? — Юнги с пакетом — прости, господи, — тампонов (как он вообще их нашёл в ближайших к дому магазинах?), чтобы «заткнуть протечку» (с этой шутки из уст Юнги Чимин тогда тихо хихикнул, в надежде, что его не запалили), и самых простых таблеток от аллергии, доступных без рецепта врача. Хосок благодарно шмыгает на это носом и выпивает сразу две, уходя в туалет смывать с себя этот «блядский запах, кому он вообще может понравиться?». Чонгук на это посылает его нахуй, встречая ответное пожелание со стороны друга. Юнги довольно хмыкает и громко просит Хосока чутка посидеть в белых стенах, так как «мелкому пора сменить…» — на что Чонгук орёт ему заткнуться и не позорить его, а Хосок громко ржёт, тут же чихая со звонким «апчхуй» на всю квартиру. Стеклянные двери туалета глухо задвигаются, а из раковины начинает течь вода, сопровождаемая чиханьями Хосока. Чонгуку всё ещё его жалко, так как он понимает, что это такое, но акцентировать на этом внимание не может, продолжая нескончаемо чесаться — он тоже аллергик тут вообще-то, так теперь ещё и с течкой, обостряющей всё в разы! — и неконтролируемо шикать себе под нос. Юнги рывком стягивает с него штаны вместе с трусами, и Чонгуку должно быть стыдно, но ему так похер, если честно, потому что ветер из приоткрытого окна на оголённой коже — это лучшее из того, что он испытывал за последнее время. Только вот Юнги плевать на его какое-никакое наслаждение, и он выливает ему на голову пол бутылки принесённой Хосоком ранее воды, заставляя хоть чуть-чуть прийти в себя и посмотреть ему в глаза. Из-за стекающей по лицу воды взор слегка замутнён, но Чонгук всё равно видит усталое выражение лица старшего, кидающего на кровать рядом с корчащимся в позе рака младшим пачку тампонов, при одном только взгляде на которые Чонгук смущённо краснеет и стыдливо прикрывает глаза, однако, тут же их широко распахивая, когда слышит: — Давай сам. Я же понимаю, как это неловко, когда это делает кто-то чужой. Гиперчувствительный сейчас Чонгук благодарно улыбается и, кажется, у него даже слезятся глаза, на что Юнги лишь коротко смеётся и отворачивается, чтобы не смущать младшего. Ну, почти не, потому что… — Ты только за верёвочку дёргай, а не за свой член, — как ни в чём не бывало, произносит он, скрещивая руки на груди и довольно хмыкая, когда слышит в свой адрес приглушённые ругательства. — Там несложно перепутать, — ругательства перестают быть приглушёнными, но резко замолкают, сменяясь на тихий скулёж. Юнги стоит спиной к задыхающемуся от смущения Чонгуку и протягивает принесённый из прихожей пакет для бумаги, спокойно дожидаясь, пока Чонгук дрожащей рукой выкинет «этот пиздец», чтобы после этого пройти к входной двери и вернуть контейнер обратно на место. Хосок в ванной всё не перестаёт чихать со своими апчхуями. Чонгук слышит, как Юнги издаёт тихий смешок, перекрываемый спустя секунду чьим-то громким стоном словно из-за толщи воды. Через мгновение до Чонгука доходит, что это был он сам. Юнги начинает ржать громче, а Чонгука чуть ли не скручивает от того, как ему пиздец: и стыдно, и хорошо, — что ещё противнее, чем всё происходящее до этого. Ему отвратительно от того, что его так накрыло и оглушило его же собственным, блять, стоном, когда он вставил в себя тампон, затыкая себе задницу от вытекающей из неё же жидкости. Шутка про собаку перестаёт казаться смешной, потому что в данный момент он реально себя таковой ощущает. Хотя бы потому, что ненормально, когда ты взрослый здоровый парень, а у тебя из задницы течёт жидкость, называемая смазкой, и ты несдержанно стонешь, запихивая в себя тампон. Да у него даже девушка ими не пользовалась, а ему приходится! Зачем он вообще её вспоминает? Потому что сам себя какой-то — каким-то, Чонгук, каким-то, — непонятно кем считает? У него крыша скоро поедет от невозможности понять себя. — Да какого ж блядского хуя? — воет он в подушку, натягивая на себя домашние штаны — более свободные и не сжимающие всё — и заваливается на бок, обнимая себя руками за живот. Из прихожей слышатся короткие сигналы, оповещающие, что в кодовую панель вводят пароль. Для отвлечения, Чонгук принимается гадать кто это — Намджун или Чимин? Он отнимает голову от подушки и на свой риск тянет носом воздух. В мешанине запахов из сыра, шоколада и его собственного слышится тонким шлейфом запах жареного мяса, груш и ещё какой-то — еле слышный, но от него Чонгук резко выдыхает и втягивает носом воздух снова, надеясь услышать, понять что это, откуда, от кого, хотя бы. Но всё, что удаётся различить и осознать — это лишь то, как далеко, по видимости, находится запах. Даже не он, нет. Скорее неясное чувство, схожее с тем, когда ты долгое время не дышишь, задерживая в детстве дыхание вместе с героями фильма, занятыми подводными кадрами, и резко вдыхаешь вместе с ними — чувство насыщения кислородом после долгой «голодовки» и своей какой-то победы над самим собой, что ты можешь так же, как и те наикрутейшие герои фильмов. Чонгук чувствует, как у него кружится голова и плывёт перед глазами. Он падает с кровати, предварительно откинув заглушающую запахи подушку как можно дальше от себя, и вплотную прижимается носом к отключённому полу, втягивая его запах. Уже ближе. Он решает открыть пошире окно, подрываясь на ноги в ту же секунду, и игнорируя удивлённые вопросы Юнги о том, что он делает. Чонгука слегка потрясывает, когда он нараспашку распахивает обе створки, залезая с ногами на кровать, чтобы вылезти головой на улицу сильнее и услышать запах ярче. Его словно глушит. Юнги на периферии рявкает ему живо вылезать из окна и открывает одновременно с этим двери туалета, из которого вываливается перепуганный криками Хосок, переставший чихать. Видимо, таблетки подействовали. Чонгук вылезает из окна почти по пояс, держась руками за раму, и вдыхает полной грудью запах, чуть ли не выстанывая от того, как он ему нравится. Давно такого не было, если не сказать, что никогда. Чонгука за ноги хватают две пары рук, собираясь, было, уже тянуть его назад в оглушённую не теми запахами квартиру, но Чонгук молит их подождать ещё хотя бы пару секунд и втягивает запах ещё раз, и ещё, не в силах прекратить, потому что его, наконец, не тошнит и не крутит. Он слышит, как в квартиру заходят Чимин и тот самый мясной запах, но не концентрирует на них внимание, лишь глубже вдыхая и сильнее запоминая. Он никак не может понять, что же ему напоминает этот аромат, но умереть готов от того, как он совершенен. Чимин кричит что-то про то, что Чонгуку жить, что ли, надоело, а Юнги тихо затыкает его и просит сейчас помолчать. Затуманенным сознанием Чонгук понимает, что все присутствующие в квартире затихли и, по всей видимости, уставились на него. Как же плевать. Чонгук прикусывает губу, чтобы дышать лишь носом и лишь им, и оглядывает доступный обзору угол его дома в поисках хоть чего-то намекающего на то, от чего (кого) так пахнет. Он не знает зачем, но он обязан узнать. Он чувствует. Он, блять… видит. Запах врывается в его сознание новым потоком, заставляя чуть ли не закашляться, как и того человека, что стоит на самом углу соседнего дома, прислонившись спиной к своей машине, и курит, выдыхая клубы дыма в воздух над своей головой. Человек стоит к Чонгуку спиной и вздрагивает, как от резко пробежавших по телу мурашек. У него тёмные уложенные волосы, бежевое распахнутое пальто — конец апреля выдался на удивление холодным, — широкие плечи и какой-то нереально идеальный образ — у Чонгука зрение «-1» на оба глаза, но он прекрасно видит с высоты и дали своего четвёртого этажа то, как этот человек элегантен. Его запах, этот непонятный, не имеющий название в голове Чонгука запах, раздаётся громче, отчего Чонгук едва ли не давится и замечает, как тот парень — мужчина, человек, — снова вздрагивает, закашливаясь и отлипая спиной от машины, и принимается — нет, нет, только не это, — оглядываться по сторонам и словно… принюхиваться. Совершенный профиль, модельный внешний вид. Он видит его слишком чётко для своей близорукости. Чонгук чувствует, как у него сжимается сердце, и когда человек уже собирается повернуться к нему анфас, резко отталкивается руками от рамы, откидывая себя обратно в квартиру, и падает спиной на держащих его за ноги друзей. — Закрой, закрой, хён, пожалуйста! — громко просит он, не обращаясь ни к кому конкретно, и распахивает широко глаза, глядя прямо перед собой и прижимая одну ладонь к грудной клетке, где как заведённое долбится о рёбра сердце. Чонгук в страхе дрожит, не понимая от чего конкретно. Запах слышится тише. Юнги, как самый сообразительный, откидывает от себя ногу кряхтящего под Чонгуком Хосока, придавившего Юнги бёдра, и подрывается на ноги, резво подскакивая к окну и, повторяя действия Чонгука, вываливается по грудь из окна, принимаясь что-то там выглядывать. Сознанием Чонгук догадывается что именно. Он не идиот, а Юнги довольно ясно и подробно умеет рассказывать, поэтому Чонгук понимает, что он пытается увидеть в окне. А точнее — кого. Он не идиот, но прямо сейчас хочет затащить хёна обратно в квартиру, чтобы он не увидел его. Чёртового парня, от запаха и вида которого у Чонгука, раздрабливая его изнутри, бьётся сердце. Как ненормальное. Ненормально. — Это сейчас было то, о чём я думаю? — слышится незнакомый голос за спиной Чонгука, вынуждающий его повернуть голову к говорящему. Высокий, широкоплечий и красивый. Идеальной внешности по всем стандартам. Чонгук бы сказал, что ему кажется, этот человек похож на того, но он солжёт, потому что другая часть его кричит о том, что на того человека, не похож никто. — Меня зовут Ким Сокджин, — представляется парень, чуть склоняя голову в вежливом приветствии, а Чонгука затапливает новой волной вернувшейся тошноты. Слишком много запахов на пару квадратных метров. Чонгук подрывается на ноги, убегая в туалет и сгибаясь над унитазом в очередном приступе. Следом за ним заходит Чимин и гладит утешающе по спине, проговаривая, что скоро станет полегче, потому что он принёс лекарства, а Сокджин-хён — врач, он поможет. Чонгуку кажется, что теперь ему не поможет никто.***
Когда, осмотрев трясущегося Чонгука, Сокджин спрашивает у пытающегося растормошить задумчивого Юнги Чимина, купил ли хоть кто-то еды, все дружно замирают, а Сокджин бьёт ладонью по лбу. Оставив придурковатую тройку и трясущегося в полуприпадочном состоянии Чонгука одних, он быстро натягивает на ноги кроссовки и выскакивает за дверь. Хосок открывает запоздало рот и кричит, что можно позвонить Намджуну и попросить купить его, но остаётся, разумеется, без ответа. На тот момент, Сокджин ушёл уже как пять минут назад. Бьют ладонью по лбу уже все. Даже Чонгук. Правда, он пытался просто приложить ладонь к щеке, но из-за дрожащих рук немного не рассчитал силу и траекторию. Спустя десять минут таблетки начинают действовать, а Чонгук может, наконец, дышать без вероятности того, что его вывернет от каждого чуть ярче слышного запаха. Юнги уходит на улицу курить, а Хосок и Чимин, развалившись на кровати Чонгука с самим Чонгуком, лежащим головой на коленях Чимина, листают каналы, в надежде наткнуться хотя бы на что-то не про еду или диванную распродажу. Наконец, остановившись на очередном повторе Потомков солнца, они откладывают пульт и молча смотрят, не замечая, как Чонгук одними губами повторяет все реплики персонажей. Он смотрел эту серию шесть раз. Когда Чонгук спрашивает их, вспомнив один забавный факт, о котором рассказывали ему юнмины, почему Чимин и Хосок ведут себя рядом с ним нормально, хотя оба альфы, а Чонгук — его на этом кривит и вновь подкатывает тошнота, — немного течный омега, то те лишь фыркают и отвечают одновременно. — Мы же не звери какие, а твои друзья. Чонгук понимает, что ничего не понимает, но впервые его это даже радует. Спустя пять минут щёлкает замок, оповещающей о приходе кого-то, кем, думают все, оказывается Юнги, но на самом деле — запыхавшийся Намджун с огромным пакетом в руках и ворохом на голове. На вопрос где Юнги, он предсказуемо удивляется и непредсказуемо говорит, что не видел его у дома. Чимин уже порывается бежать искать своего парня, когда Чонгук вцепляется мёртвой хваткой в его ногу и бубнит, что ему спокойно от его запаха и «посиди так ещё чуть-чуть», на которые Чимин лишь устало вздыхает и принимается гладить ребёнка по голове. Есть пока никто не начинает, дожидаясь самого старшего. Воспитание не позволяет. К счастью, через пару минут в дверь раздаётся стук, из которого все понимают, что это единственный, кто не знает пароль, Сокджин, и Намджун встаёт с подогретого пола встречать его. Все покупки он заранее разложил по полкам и в холодильник. Засыпающий Чонгук чувствует, как у него в животе начинает урчать, а в носу — чесаться от вновь усилившихся запахов. Двух конкретных, если быть точнее. Следом за оторвавшимся от коленей Чимина Чонгука носом ведёт уже он, толкая Хосока локтём в бок, и на его «ой» молча кивает головой в сторону слабо отражающихся в белой поверхности шкафа очертаний замершего у открытой нараспашку входной двери Намджуна и Сокджина. — Ну, ебать, — вдруг раздаётся голос Юнги, от которого все отмирают, а Намджун в отражении смущённо склоняет голову вниз. Чонгук на это резко садится, а Хосок — открывает рот, начиная кряхтеть как призрак из Проклятья. — Хён, зайди уже внутрь. Пройти не даёте нормальным людям со своими переглядками, — Юнги бурчит, но в его голосе Чонгук слышит не меньшее удивление, чем у остальных. Только вот причины его у всех разные. У Чимина и Юнги — потому что они понимают, что сейчас происходит между Намджуном и Сокджином, а у Хосока и Чонгука — потому что Намджун не смущается. Никогда. Тихое «охуеть» вырывается у всех троих, произнесённое следом за фразой одного из героев дорамы: «Врач со скальпелем в руках видит смерть чаще, чем солдат с оружием в руках», — вызывая у зашедшего вглубь квартиры Юнги громкий смешок, чем разбавляет атмосферу, а у Чимина — слёзы на глазах и тихий шёпот «как же я люблю твой смех», глядя прямо в глаза подмигнувшего ему Юнги, плюхнувшегося на матрас и подпрыгнувшего на нём на пару сантиметров. Юнги подползает на одеяле выше и кладёт голову на колени Чонгука, предварительно стукнув пальцем ему по носу, отчего Чонгук удивлённо закашливается, но старшего не прогоняет, устраиваясь поудобнее. Колени Чимина для «поудобнее» годятся идеально. Парочка жареной курицы карри всё ещё стоит в коридоре, но хоть зайдя в квартиру и закрыв за собой дверь. Покупки лежат кучей на тёплом полу, заставляя переживать за них больше, чем за персонажей дорамы. И зачем Намджун вообще подогрев пола вновь включил? В конце концов, Хосок не выдерживает и восклицает, привлекая внимание всех и отвлекая внимание Намджуна и Сокджина друг от друга: — Хоть пожрать спасите! Своими переглядками вы сейчас еду зажарите, а мы от ваших ароматов вообще-то есть уже хотим! Это заставляет Намджуна опустить взгляд на лежащий у его ног пакет с продуктами, принесёнными Сокджином. Чонгук смотрит на них, покусывая свою губу изнутри, и замечает краем глаза, как все собравшиеся уже давно переключили своё внимание с дорамы по телевизору на ту, что разворачивается прямо перед ними ин риал лайф. Чимин шепчет что-то типа «вот это компашка собралась поддерживать умирающего Чонгука — ничего не скажешь», и фыркает, когда Чонгук на него шикает, продолжая смотреть на разворачивающееся справа от экрана. — Позволите поднять? — спрашивает Намджун тихо у смотрящего на него во все глаза Сокджина и получает в ответ короткую улыбку и тихий шёпот в ответ: — Но не факт, что позволю подняться. На это Хосок хрюкает и принимается аплодировать под дружный хохот всех зрителей этой «дорамы», выкрикивающих дружно: «хён, красава!», «Намджун-хён, ты теперь крабее своих любимых крабов красный!» и «Намджун-а, сочувствую с Сокджин-хёном!». Намджун на это краснеет лишь больше и склоняет голову, чтобы скрыть за спадающей чёлкой свои расширившиеся от волнения глаза. Сокджин сам поднимает с пола пакет и, шепнув что-то Намджуну на ухо, отчего тот вскидывает голову и оборачивается, проходит к плите, принимаясь выкладывать покупки. Каждое его движение провожает пять пар глаз. — Когда свадьба? — фыркает Юнги, у которого какое-то чересчур хорошее настроение, и пинает пяткой Сокджина по заднице. — Эй! — раздаются два голоса, на один из которых оборачиваются все, заставляя его владельца постыдно ретироваться в туалет, чтобы «помыть руки». Сокджин усмехается себе под нос и оборачивается к смотрящей на него с прищуром четвёрке, протягивая Чонгуку набор с готовым ужином. — Сколько я должен? — спрашивает он, принимая с улыбкой еду из рук старшего и с удовольствием втягивая её запах. Лекарства действуют идеально. — Подарок на знакомство, — улыбается на это Сокджин и смотрит в сторону туалета с журчащей в нём водой из-под крана. — А как зовут?.. — он не договаривает, слыша открывающую дверь комнаты и видя заметно успокоившегося парня. — Намджун. Ким Намджун. Приятно познакомиться. Сокджин на это взаимно представляется и улыбается. Намджун предлагает помощь, но завидев уже разобранный пакет и жующего Чонгука, с довольным видом почавкивающего онигири, подходит к кровати, перелезая по ней через ноги буркнувшего про «я же не вырасту!» Юнги, и самостоятельно распахивает холодильник, протягивая Сокджину руку в ожидании, пока тот не начнёт передавать ему продукты, что надо убрать. Юнги бьёт ладонью стоящего в коленно-локтевой Намджуна по заднице, заставляя его вскрикнуть и чуть не свалиться с кровати. Остальная тройка на это довольно смеётся и даёт Юнги «пять». Сокджин признаётся, что купил в основном готовую еду или же быстрого приготовления, потому что в местных супермаркетах товаров «нихрена и меньше» — Намджун недовольно бухтит и, потирая свою пятую точку и возмущённо глядя на довольного жизнью Юнги, говорит, что на полке над холодильником лежит пицца и жареная курица на выбор. Все недоумённо переглядываются, не понимая, когда Намджун успел. Юнги на мгновение жалеет, что ударил младшего по заднице. Когда все наедаются, а Чонгук по настоянию врача Сокджина выпивает следующую таблетку, чтобы пережить первую ночь, Чимин смеётся и говорит, что не зря он взял сегодня с собой Сокджина. У них получается не то мальчишник, не то девишник заранее. Чонгук фыркает, но кивает на первую часть и говорит, что советы хёна спасли ему жизнь. Чимин смотрит на него недоумённо, а потом, словно что-то припомнив, бьёт себя рукой по лбу и восклицает, что совсем забыл про его течку. Чонгук на это фыркает, а Чимин, игнорируя его, говорит, что рад тому, что Сокджин-хён нашёл себе истинного, а Намджун-хён очень классный. Чонгук давится едой и теперь понимает, почему их запахи по ощущениям, смешались. Слышный, словно из бочки, Юнги зевает и тянет, что они самая настоящая аппетитная парочка. Сокджин, сидящий на полу с банкой пива и укутанный в бежевый пледик, заботливо найденный Намджуном на верхней полке в прихожей, ржёт почти так же, как воет с бодуна розоволосый Юнги. У того, кстати, волосы заметно поблекли и стали почти белыми. Месяц прошёл, как-никак. Грёбаный месяц непонятно в каком состоянии и непонятно каком месте. Чонгук закрывает глаза, укутанный пятью парами рук в одеяло, и проваливается в долгожданный сон. Ему снится темноволосый парень в тонком бежевом пальто, который курит сигареты, выпуская дым в воздух над головой, стоя прислонившись спиной к дверям дорогой машины. Его запах заставляет Чонгука улыбаться во сне.***
Чонгук просыпается посреди ночи и слышит вокруг лишь вереницу чужих ароматов и громкий храп Намджуна, заставляющий недовольно кривиться. Он хочет уже, было, лечь обратно на мягкую подушку и вернуться в царство Морфея, но что-то заставляет его выпрямиться и напрячься. Ему кажется, он вновь слышит тот запах. Едва ли не сильнее прежнего. Чонгук сглатывает и, собравшись с силами (таблетка почти перестала действовать), аккуратно перелезает через тушки разлёгшихся на его кровати и полу в самых различных позах хёнов. Юнги, кажется, сосёт во сне палец... Чимина, когда сам он в этот момент причмокивает губами и лепечет что-то про мармелад и свой проект. Это бы показалось забавным или стрёмным — одно из двух, — не будь в данный момент так не до этого. Чонгука чуть потряхивает от возвращающихся симптомов этой долбаной течки, которая и то у него проходит как-то ненормально, но он всё равно заставляет себя накинуть на плечи длинное тонкое пальто Сокджина (он надеется, что тот его простит за это) и, обувшись в единственные найденные в коридоре ботинки без шнуровки (его руки заметно подрагивают, не давая возможности взять хоть один шнурок на своих тимбах в пальцы), выходит из квартиры. На его исчезновение никто не реагирует, даже и не слыша щёлк закрывающейся входной двери за громким храпом. Чонгуку это вполне на руку. Он шаркает ногами по кафельному полу коридора, направляясь к лифту, и без конца тянет носом, надеясь услышать и понять что же это. Не просто воздух и не просто запах. Словно… дыхание? Лунатим, Чон Чонгук? Что с тобой не так? Остановись! Яркий свет из открывшегося лифта ослепляет на мгновение, заставляя жмуриться и прикрывать глаза ладонью. Чонгук проходит в кабину и, не глядя, нащупывает по шрифту Брайля (он когда-то учил его для проекта в универе) кнопку первого этажа. Запах чуть заглушается, когда двери лифта закрываются. Что ты делаешь? Чонгук, проснись! Третий этаж. Живот сводит болью, а нос чешется от запахов, что роятся в кабине: сирень, лаванда, кофе, шоколад, лимон, гранат, гвоздика (у Чонгука от неё начинает болеть голова) — ароматы наслаиваются друг на друга и смешиваются в страшную какофонию. В его мире в лифте можно было увидеть разве что мелкие надписи несмываемым маркером или же царапины неизвестного происхождения, а в этом — память лифта строится по ноткам из множества ароматов проезжавших в нём. Второй этаж. Чонгука прошибает осознанием того, что он делает, но трясущееся тело не поддаётся контролю и не может никак дотянуть руки к злосчастной кнопке «стоп». Нет, нет, пожалуйста, что я делаю? — проносится в голове, ровно перед тем, как… чужие запахи замирают, погибая ощущением их где-то на затворках разума, и Чонгук глубоко вдыхает. Первый этаж. Женский голос оповещает о прибытии одновременно с открытием дверей, и Чонгук, словно опомнившись, запоздало оглядывается по сторонам, в надежде понять, как он здесь оказался. Или хотя бы что ему теперь делать. На мгновение, его усталому больному сознанию кажется, что он здесь из любопытства и желания понять, чем пахнет этот запах. Пока в голове лишь приятное спокойствие и избавление от лишнего. Чонгук понимает, что наконец может дышать. Он выходит из лифта, и свет в холле над его головой загорается, заставляя Чонгука вздрогнуть и плотнее укутаться в мягкую ткань пальто. Прямо перед ним стеклянные раздвижные двери, ведущие на парковку и улицу. Втянув носом воздух и выдохнув с наслаждением от долгожданного кислорода, Чонгук делает шаг к дверям и замирает. Под покровом ночи около одной из машин, опираясь о её капот спиной, стоит в тени фигура с развевающемся на ветру бежевом пальто и смотрит наверх, выпуская изо рта подсвечиваемые фонарным столбом клубы пара. На улице холодно. И это не то, что должен думать Чонгук глядя на образ того, чей запах вытащил его из кровати посреди ночи и заставил, наконец, вдохнуть полной грудью без вероятности удушения обилием не того. Душить начинает другим. Человек стоит от него за один столб, один бак с мусором и две машины, на третьей же очерчиваясь искусственным уличным светом во всей красе. Чонгук хмурится и задерживает дыхание, предварительно вдохнув воздуха так много, чтобы сдавливало грудную клетку. Так хотя бы будет понятно от чего. Тёмные волосы чуть растрёпаны то ли от ветра, то ли так, будто их специально взъерошивали, пальцами приглаживая и вновь приводя в беспорядок. Дизайнерский беспорядок — как назвала бы его бывшая Чонгука, создававшая таковой ему по пять раз на дню, словно пытаясь вылепить из его причёски нечто достойное, нечто для себя. Он никогда не понимал, зачем это надо, но стоически терпел, для чего и почему сам не понимая. Что же… теперь он понимает отчасти. Человек повёрнут к нему профилем. У него закрыты глаза и откинута голова, показывая из-за шарфа длинную чуть напряжённую шею. Свет обрисовывает контур его прямого носа и пухлых приоткрытых губ, его густые ресницы и выделяющиеся скулы. Чонгук видит, что человек перед ним довольно крепок телосложением, хоть и достаточно худощав (читать как «строен»), и он совершенно точно мужского пола. Незнакомец открывает глаза, всё также не опуская головы, и смотрит на небо, растягивая губы. Чонгук смеет предположить, что он улыбается. Интересно, небо сегодня чистое и видны ли звёзды? От долгого стояния неподвижно, свет в холле не горит, и Чонгук искренне не понимает, когда именно он выключился. И сколько он уже так неподвижно стоит. Чонгук собирается с силами, сжимает кулаки и тянет носом воздух, слыша запах как никогда ярко. Первый этаж, пара метров, всего две машины, один столб и один мусорный бак, давай же… Он ненароком делает шаг ближе, включая тем самым свет в холле и отодвигая автоматические двери в стороны. Звуки тихой ночной улицы врываются в его сознание, как и запах, окутывающий всё его тело. Судорожно вздохнув, Чонгук чувствует, как у него подгибаются ноги и он падает на пол. Краем глаза он замечает движение со стороны силуэта и его усилившийся запах. На свет или запах или шум... — Вы в порядке? Достаточно громко произносит это низкий мужской голос, привлекая внимание закрывшего глаза от резко заболевшего живота Чонгука, вынуждая его поднять взгляд и встретиться с двумя бликами от уличного фонаря в глазах незнакомца. Испугавшись, Чонгук позорно перекатывается вбок и прячется за стеной. Он слышит его быстрые шаги и громкий выкрик, заставляющий зажмуриться и с десяток раз возненавидеть себя за то, что он выперся неизвестно куда и неизвестно зачем посреди ночи. Это всё этот чёртов мир, где ему не место. Он говорит себе, что в адекватном состоянии, никогда бы и ни за что не поступил так…. А потом замолкают даже мысли, заглушаясь чужим голосом. — Подождите, пожа… — затихает голос незнакомца, парня, когда двери с тихим шорохом закрываются, отгораживая Чонгука от коротко постучавшего в стекло человека. Он что-то говорит — слишком глухо для того, чтобы быть услышанным, слишком удивлённо для того, кто опасен, — и Чонгука простреливает новой порцией боли. Он засовывает руки в карманы, надеясь наткнуться на что-то, хоть смутно схожее с тем, что поможет Чонгуку элементарно подняться с пола, но в пальто, как не вовремя, совершенно пусто. Запах незнакомца перестаёт сводить с ума, отчего Чонгук вдыхает короткими глотками и тихо просит человека уходить, когда слышит, что тот замолчал, но точно не ушёл — он слышит его всё ещё слишком близко и возможно лишь от этого его не отрубило прямо в холле жилого дома. Его запах держит в сознании. Свет снова гаснет, освещая пространство внутри лишь за счёт света с улицы, пока человек всё ещё там и как-то двигается. Скоро в темноту окунётся и парковка. По всему телу бегут мурашки, и Чонгука бросает то в холод, то в жар, вынуждая снова и снова вдыхать этот непонятный человеческий блокатор этого кошмара; на улице стихает всё и Чонгук понимает, что человек прислушивается. Дышит? Новая волна тянущей боли внизу живота заставляет его крупно вздрогнуть и высунуть кончик носа из его убежища в надежде, что так запах будет слышен сильнее и Чонгука отпустит хоть чуть-чуть. Он чувствует, как блядский тампон в его заднем проходе держится лишь за счет одежды, не выпуская этот непонятный пиздец из него наружу. Чонгук не знает, долго ли его собственный запах слышится так сильно, но додумать об этом не позволяет краткое и еле слышное за дверью: — Я схожу в аптеку и куплю лекарства, ладно? Он понимает, понимает, понимает. Чонгук стискивает зубы и сжимает кулаки, впиваясь ногтями в кожу ладоней. Какого чёрта так больно? Почему он собирается сделать это? Почему делает? — Зачем? — хрипит Чонгук в ответ, пугаясь своего осипшего голоса. Его начинает подташнивать от мысли, что чужие запахи вернутся, а этот их больше не перекроет. — Потому что я могу помочь. Чонгук бы пошутил, что всё это походит на сцену из какой-то сопливой дорамы, но не может и рта открыть, чувствуя, как сердце заходится бешеным ритмом, а живот болит так, словно его изнутри разрезают на мелкие кусочки. Ему так больно не было ещё никогда. — Эй, так мне сходить? — голос незнакомца за вакуумом из боли слышится словно через толщу воды, и Чонгук еле держится, чтобы элементарно не разреветься, блять, от боли. Как позорно и жалко… — Не… — еле выдавливает он из себя, закрывая глаза и еле собирая себя, чтобы не отрубиться прямо здесь. Забыть лекарства на трёх этажах выше как идиот. — Что мне сделать? Короткий вопрос, заданный низким голосом, шуршание открывающихся дверей и тишина. Чонгук открывает ему дверь, приглашая с шорохами ночной улицы запах долгожданного ничего. Последним, что он помнит, становится чужой усилившийся запах, заполняющий лёгкие, холодные мягкие ладони на своих щеке и лбу и тихий мягкий баритон, спрашивающий номер квартиры. Надеюсь, Сокджин-хён не обидится на меня за своё пальто, — проносится в его голове одновременно с открывшимися, словно чтобы что-то сказать, губами. Чонгук не уверен, но ему кажется, что он улыбнулся перед тем, как отключиться.