Violentine's collection

Вайолет, сама того не ожидая, проводит все эти несколько дней с Клем. Заглядывает к ней перед завтраком, спрашивает у Руби о самочувствии бессознательной девушки, а иногда перехватывает выходящего из лазарета Эй-Джея. Девушка не понимает всего точно, но определённо она хотела, чтобы золотоглазая очнулась. Ей хотелось с ней поговорить, выслушать её, понять её, понять её действия, которые она совершила до этого. И, конечно, если это возможно, то и подружиться. Гидеон все эти полгода думала обо всей этой ситуации в целом и пришла к выводу, что не хочет терять доверия этой девчонки. Было в ней что-то такое, что заставляло блондинку сравнивать их. На подсознательном уровне блондинка отмечала реакцию девушки, её сухой тембр голоса, уверенную походку и понимала, что вроде бы и никаких сходство между ними нет. Вайолет никогда не славилась уверенностью и решимостью, всегда старалась откосить от ответственности, но все же одно сходство было между ними: никогда никому не показывать свою слабость. Что-что, а вот слабость — это настолько личное и приватное, что никто не должен узнать о ней. Они могут видеть её каждый день, но понять, что это и есть та самая вещь, которую человек боится показать другим… нет уж, увольте. Она лучше сбросится с каньона. Но именно в эти три дня, за которые Эверетт не приходила в себя, блондинка видела настоящую беззащитную девчонку, которая не могла сдерживать слез и в бреду бормотала имя опекуна. Так она узнала его имя. Узнала, что Клементина винит только себя в его смерти. Просит прощения. Просит не забывать её, назло её отцу и богине Лето, которая забрала воспоминания Ли перед самым входом на поля. Просит дождаться ее… Вайолет сглатывает при этих словах, но ничего не говорит, наблюдая за задумчивой девушкой. Эверетт приходит в себя, но продолжает молчать как партизан. На любые вопросы просто кивает положительно или отрицательно, а при виде дочери Афины и вовсе болезненно хмурит брови и отворачивается. Это немножко задевает зеленоглазую, но она пытается не обращать на это внимание. Клементина только пришла в себя после такого события. Она должна поправиться. — Но и где же осуждения с твоей стороны? — голос у золотоглазой хриплый и противный. Блондинка чуть кривится, но все же не отворачивается, с неким любопытством смотря на дочь Аида. — Выплесни сразу, а то я уже заебалась сидеть в этой тишине. — А в чем я должна тебя винить? — задаётся вопросом Вайолет, опираясь на стену и смотря на кареглазую. — В чем угодно. Людям и Богам плевать, в чем меня обвинить. Им главное перекинуть ответственность, а на кого — плевать! — в конце голос брюнетки срывается, и она всхлипывает. Вай же опять болезненно хмурит брови у переносицы. Её руки странным образом тянуться к Эверетт и обвивают её плечи. Сердце начинает биться сильнее, а пальцы сжимаются на тканях одежды золотоглазой. — Им всегда плевать, всегда. Главное, чтобы про них не забывали, а на все остальное… Да, нахер им это надо? Они ведь бессмертные… Ли, он не был виноват в этом всем! Он обычный человек, который взял ответственность за такого ребёнка как я! И что он получил? Мучительную смерть и поля асфоделей! Гребаные Боги! Ненавижу их! Вайолет продолжала молчать, крепко сжимая девушку в объятьях. Она хорошо понимала её. Очень хорошо. Именно эти чувства она испытывала, когда хоронила бабушку в тёмной части сада. Когда пальцы болезненно впивались в деревянный штырь лопаты, а земля комками и с глухим стуком отпускалась на ткань, которой она укрыла Викторию. Она ненавидела всех в этом мире: родителей, которым всегда было плевать, недо-друзей, которые забыли о ней сразу же после её исчезновения, да, блять, всех людей, которых она когда-либо встречала! И сидя сейчас здесь и обнимая эту девчонку, она с какой-то тоской и болью в сердце понимала все больше и больше, что они похожи слишком сильно. Боящиеся, ненавидящие, одинокие в собственной слабости. — Это пройдёт, — спустя время подаёт голос Вай, когда всхлипы затихают, а смуглые плечи больше не вздрагивают. В помещении становится тише. — Да, не сразу, но со временем все это пройдёт. Боль не исчезнет, но она притупится. Станет менее заметной. Но знаешь, что будет самым лучшим во всем этом состоянии? Твои воспоминания об этом человеке. Все моменты, которые вы провели вместе, смех, уроки, которые ты вынесла из общения с ним, — все это остаётся с тобой. И будет поддерживать тебя. Тишина, после который, спустя несколько длительных секунд, дочь Аида выдыхает и снова шмыгает носом. Вайолет не спешит убирать руки, продолжая немножко раскачивать девушку взад-вперед. Становится чуточку некомфортно от данной тишины, но дочь Афины старается не поддаться нервозности. — Но все равно я не смогу забыть то, как отец поступил эгоистично, — шепчет в острое плечо дочь Аида. Почему-то эта близость не кажется ей чем-то отталкивающим и чужим. Нет, руки у Вай тёплые и сухие, а сама она соткана из столь знакомых запахов: запах гари, горячего металла и только-только купленной книги. Все эти запахи знакомы кудрявой с самого детства; она также много раз сжигала свою одежду на стене с лавой, наблюдала за выплавкой собственного меча и иногда посещала библиотеку детей Афины. Ей определенно нравилось вновь ощущать это. — Может он просто ревнует тебя? Как отец, я имею в виду, — поспешно добавляет девушка, прикусывая губу и задумываясь сама над этим чуть больше положенного. Если бы они с Клем были чуть ближе, то определенно она бы ревновала ее. Как друга, конечно же. Вай не хотела рассчитывать на большое. Нет, у нее есть Минни. — А где он был, когда я подыхала от гнета приютских детей? Ему все равно на меня, а Ли он отправил на поля, потому что ему просто, блять, так захотелось! — зло хмыкает девушка, продолжая прятать красные глаза на плече новой жилетки. — Не надо переубеждать меня в обратном, Гидеон. Не нужно защищать Богов. Им этого не нужно. Она оттесняется от блондинки и глубоко выдыхает. Становится холодно и непривычно одиноко одновременно для обоих. Но обе девушки просто сглатывают и пытаются засунуть странное чувство куда-нибудь подальше. — Я не защищаю их, — сжимает губы, неуверенно произносит зеленоглазая. Она не знает точно, но почему она должна защищать тех, кого она, считай, никогда не видела? Она просто считала, что глупо обижаться на тех, кто во много раз превышает их в силе и возрасте. Она считает лучшим просто не вмешиваться в это все дерьмо. Целей будешь. — Просто… теперь уже ничего не изменить. Сколько не ругай ты их, Ли ты этим не вернешь… Она знала, что сейчас не тот самый момент, когда стоит говорить эти самые слова. Это осознание должно прийти само, спустя много бессонных ночей, карабкаясь и падая с вершины твоего непонимания. Только спустя длительный промежуток, когда пройдет некоторое время человек начнет понимать смысл. И пусть сейчас с ее уст это срывается как эгоистичное требование, которое Клементина может принять в штыки, но она понимала, чем раньше девушка задумается над этим, тем быстрее начнет возвращаться к жизни. Может быть, она очень хотела в это верить. Эверетт задерживает дыхание, словно силясь что-то сказать, а потом выдыхает и качает головой. Дочь Афины удовлетворенно кивает. — Может быть ты и права… — шепчет девушка, смотря в одну точку на полу. Ее кудрявые волосы сильно спутаны, а руки хорошо перебинтованы. — Только от этого не легче. Но спасибо за эти слова и за то, что пытаешься помочь мне. Я ценю это. Дочь Аида улыбается натянуто, но Вайолет достаточно и этого. Поэтому она встает с кровати и чуть потягивается, мельком смотря в окно. Уже темнело, стоило поторопиться в свою комнату. — Думаю, мне пора, а то еще нарвусь на местных гарпий, — блондинка неуверенно трет шею, оглядывая помещение вновь и только на секунду останавливая зеленый взгляд на оголенных плечах золотоглазой. — Если ты не против, я могла бы зайти и завтра… Если ты не против, конечно… Дочь Аида только качает головой. — Руби обещала отпустить меня завтра утром, — запоздало как-то отвечает девушка. Вайолет списывает все на усталость. — Так что увидимся на завтраке. — Если тебе так удобней… Спокойной ночи, — девушка дергает за ручку двери и выходит за нее, со странным беспокойством вдыхая свежий вечерний воздух. В помещении было слишком душно, наверное, поэтому дышится на улице намного лучше. — Спокойной… — девушка не успевает договорить. Странный озноб пробирается по позвоночнику, а ей снова кажется, что за спиной кто-то стоит. Чуть выпрямившись, она боковым взглядом выглядывает лишнюю тень в этом помещении. Несколько секунд поколебавшись, она опускает ноги с кровати на пол и долго всматривается в неровные очертания. Вопрос рвется наружу, но девушка упрямо сдерживает его, ожидая, когда гость выдаст себя. И спустя время он все же делает оплошность, чуть дернув маленьким кусочком своего очертания. — И как долго ты будешь меня преследовать? — вопрос срывается с губ. Девушка щурится, наблюдая за плавно двигающей занавеской, рядом с которой хорошо было видно лишнюю тень. В комнате виснет тишина, пока скрипучий, словно пенопластом по стеклу, голос не раздается в голове девушки. Эверетт резко дергается, хватаясь за виски и шепча проклятия на древнегреческом, в то время как голос продолжает что-то «напевать». В какой-то момент голос начинает ее до такой силы глушить, что девушка невольно всхлипывает от дурной иллюзии крови из ее собственных ушей. Но стоит ей упасть на пол, чтобы хоть как-то заглушить этот гребаный ад, как она понимает некоторые слова демона: — «… етка станет твоим верным спутником на пути величия…» С последним скрежетом девушка не выдерживает отключается, на автомате прикладывая руку к больному плечу, на котором на мгновение появляются красные очертания небольшого круга.