***
Подобрав под себя ноги и усевшись напротив окна, за которым завывают чешуйчатые василиски, а на их коже отражаются оранжевые фонари и фары проезжающих машин, невольно вспоминаю о первом дне в этой русской школе. Полной детей-зевак, глядящих на меня то с ненавистью, то с удивлением, то со страхом. Все эти беглые взгляды жадных глаз, из-за которых я чувствую себя теперь, словно какой-то потешный зверёк в клетке. Кроме одной пары серо-васильковых. Wie heißt er?.. (Как же его зовут?)***
Мы только прилетели, и отец вёл меня по какой-то шумной улице, где я впервые увидел его. Наверное, если бы я гулял там один, то подошёл бы к этому мальчишке, но пришлось смотреть издалека, сквозь множество людей. Смотреть, как закатное солнце ласкает его, гладит песочно-ореховые волосы, а он в ответ прищуривается и улыбается искренне, совсем не так, как улыбался мне, когда я с ним заговорил. Тогда в одной руке он держал смятую бумажку, а в другой нёс пакет, из которого выглядывала буханка хлеба, колбаса, кусочек сыра и ещё какое-то продовольствие, а мне показалось, что он весьма самостоятельный и заботливый. Но из-за того, что я остановился и начал думать, подходит ли он под описание «lebend»(настоящий, полный жизни), высеченное на моей руке, отец грозно шепнул, чтобы я смотрел вперёд и прибавил скорость, дернув за ладонь, поэтому мы стремительно свернули за здание и в следующий раз я встретил его только в том школьном коридоре.***
«Коля Ивушкин!» всплывает в голове его последняя брошенная мне фраза, и я, поражённый этой мыслью, стремительно спрыгиваю со стула и начинаю искать любой клочок бумаги, на котором это можно записать. Получается криво, но более-менее разборчиво, поэтому, когда я слышу шаги у входной двери, прячу надпись в карман формы. Ужинаю я в тишине и, в какой-то степени, в одиночестве, несмотря на то, что отец вроде как сидит напротив, он никогда и слушать не захочет то, о чём я вообще могу ему рассказать. Его максимальная реакция — кивнуть и продолжить делать то, что делал до этого, а я сейчас совсем не в таком собеседнике нуждаюсь. Но всё-таки, жуя холодные овощи, стараюсь думать о том, что за вечер смог выучить несколько русских слов, а завтра встречу мальчишку с чудесным именем, которое поначалу не слишком-то получалось выговорить, и продемонстрирую ему свои новёхонькие навыки. Изнутри греет надежда когда-нибудь увидеть его удивительную улыбку ещё раз, и я, растворяясь в приятном воспоминании, тоже улыбаюсь этому теплу, чему, видимо, не так рад отец, который застал наш с Колей вчерашний диалог. — Was ist passiert? Worüber freust du dich so? (Что случилось? Чему ты так рад?) — Слегка откинувшись на стуле, он внимательно следит тяжёлым, неприятным взглядом, который мне не хочется видеть, поэтому я рассматриваю гладкий полированный пол кухни и собственные серые носки, пока ищу что-то, за что могу зацепиться. — Nichts. Erinnerte mich gerade, wie wir hier geflogen sind. (Ничего. Просто вспомнилось, как мы летели сюда.) — Сдавленно отвечаю я и мне кажется, что звучит это так жалко и даже пискляво, но стул напротив поскрипывает и отец удаляется, ответив что-то, похожее на «gut» (славно), а я собираю уже опустевшие тарелки, чувствуя себя мерзковато, как будто меня только что выбросили на улицу в сильный ливень.***
Утреннее небо без единого облачка напоминало о чём-то приятном, но соединить все мысли воедино и понять о чём именно никак не удавалось. Было свежо, мягко и так по-осеннему, что я не сразу отправился к зданию школы, а попетлял среди деревьев у ближайшего парка, чтобы хоть немного сосредоточиться. В конце концов, войдя, я вдруг вспомнил, что забыл номер кабинета, но чуть дальше заметил знакомые стеклянные двери, а потом и голоса, вчера громко прошуршавшие «не емец», а я, порывшись в паре словарей, так и не понял, чего всё-таки не ел, что они решили так этому удивиться. Дёрнув дверную ручку, я услышал, что весь тот балаган, который пару минут назад так отчётливо слышался вне класса, вдруг затих. Хотелось уже возмутиться тому, что я вполне себе человек и не стоит так уж дивиться моему приходу, когда голос откуда-то из глубины кабинета громко объявил: — Что ж, guten Tag(добрый день), Кляус Яга. И меня отчего-то рассмешило то, что я сразу понял, кому этот голос принадлежал и ответил, отыскав взглядом по-доброму ухмыляющегося Ивушкина: — И тьебе добьрое утро, Коля.