Одержимость

Тишина была вязкой, давящей. Она засасывала, как трясина, но опошлить её звуками Катце не решался. Он вообще не хотел двигаться, не дышал бы, если б мог, замирая в собственном лимбе. Казалось, стоит пошевелиться — и спокойствие, которого удалось достичь с большим трудом, треснет и рассыплется, как рассохшаяся глиняная чашка. Ощутимо потряхивать стало за три часа до визита Ама. Пытаясь поймать желанный дзен, Катце сходил в душ и вымылся до скрипа, справедливо решив, что чистым и благоухающим должен быть не только тот, кого пялят. Задумавшись, начал промывать себе прямую кишку и опомнился, только когда ощутил распирающе-влажную наполненность в заднице. «Боже, что я делаю?» — в ужасе уставился он на стекающую по ногам воду. Нет, убеждённым активом он не был (с анальной девственностью расстался еще в студенчестве), но готовить себя к пассивной роли за пару часов до сессии с Раулем, притом что он, Катце, должен быть в качестве доминанта… Какие-то уж совсем извращённые козни подсознания. Списав собственный неадекват на зашкаливающую нервозность, Катце завершил водные процедуры контрастным душем и удовлетворенно замурлыкал, обернувшись согретой махровой простынёй (был такой грешок — из тепла мокрого укутываться в тепло пушистое и сухое). Нагишом проследовал в спальню и застыл перед большим зеркалом. «Да уж, доминант прям заеб*сь», — иронично хмыкнул, разглядывая жалкую пародию на самого себя. Куда делись расчётливая уверенность в движениях, отрешённое спокойствие и равнодушно-нечитаемый взгляд? Плечи опущены, пальцы подрагивают. Захотелось смыть своё отражение и нарисовать его заново. Катце закрыл глаза и зло выдохнул: — Ты хозяин положения! Ты волен делать всё, что захочешь и будешь наслаждаться этим! — яростно тыкал в своего зеркального двойника, — этой ночью он в твоей власти! Злость внезапно отступила. Последний плевок в лицо отражению отозвался глубоко внутри предвкушающей дрожью. Не очень сильной, но и этого импульса хватило, чтобы перед внутренним взором проступили абрисы эротических фантазий, которые очень скоро материализуются в реальность. Катце относился к Теме спокойно, хотя некоторые BDSM-практики его очень возбуждали. Сопровождая Ясона в тематические клубы, насмотрелся всякого (в том числе на сессиях для своих, хотя своим-то был как раз Ясон, а Катце — так, сопровождением), но, как правило, чувствовал при этом или отстранённый интерес, или эстетическое удовольствие — как от просмотра красивой инсталляции. Тяжёлое дыхание Дома, расчерчивающего геометрическим узором своего нижнего, и благодарно слизывающего с распятого, оргазмирующего тела капли пота — да, красиво и чувственно, но не возбуждало так, чтобы хотелось попробовать. Не представлял себя с плетью в руке и уж тем более — себя под плетью. Другое дело — эстетика шибари или магия сцен с горячим воском и льдом: вот от этого член вставал на раз-два-три. Когда Ясон впервые заметил такую красноречивую реакцию, с ухмылкой подколол: — Да ты латентный адепт BDSM, дружок. Попробовать не хочешь? — Обломайтесь, босс, не интересует, — огрызнулся Катце. — Ну-ну, — с иронией покивал тот, — оно и видно. Однако больше эту тему не поднимал, хотя и продолжал таскать своего заместителя в закрытые клубы. Почему Катце не отказывался сопровождать босса (а ведь мог!), он и сам не понимал. Философией боли проникаться не хотел. Ни доминантом, ни сабмиссивом себя не ощущал. Не состоял, не участвовал, не привлекался, однако посещал, впитывал и запоминал. Зачем? В редкие периоды самокопания Катце приходил к мысли, что его привлекали искренние эмоции. В жизни они, как правило, фальшивы, с оглядкой на обстоятельства, а в клубе тематиков — не ограничены морально-нравственными костылями и меркантильными целями (и никто не оглядывается в страхе «а что подумают?»). Катце нравилось ловить отзвук искреннего удовольствия, доверия между партнёрами и наслаждаться извращенным эротизмом некоторых практик. Ну чем не причина посещать тематические клубы? Тщательно выбирая одежду для ночного BDSM-рандеву с Раулем, Катце осознал, что Ясон был прав: попробовать тематические игры захотелось. И то, что толчком послужила злость на господина Ама сути не меняло: значит именно такой катализатор был нужен — красивый, наглый, опасный. Катце оделся и достал из шкафа большую коробку, содержимое которой приобрел специально для этой ночи. Выложил на кровать флоггер, стек, кожаные наручи и поножи, мотки джутовой верёвки и широкий ошейник с металлическими кольцами для крепления цепей. Медленно огладил главный DS-символ рукой и вспомнил одно из своих самых ярких тематических переживаний. В тот вечер он переборщил с напитками и пошел отлить. Как его потом занесло в другой сектор VIP-зоны, сам не понял, но развернуться и уйти не смог — так и застыл на границе света и тени, наблюдая за безмолвным разговором двух мужчин. Разные, как день и ночь, и по возрасту, и по внешнему виду, они смотрели друг на друга с ошеломившей Катце чувственностью и нежностью. Старший партнёр потянулся рукой к лицу более молодого, очертил кончиками пальцев его скулы, брови, приласкал пухлые губы, спустился к кадыку, а потом плавным движением обхватил шею ладонью. Протяжное, чувственное «да-а» окатило Катце горячей волной, и он прикрыл глаза, ощущая, как наливается кровью собственный член. Нескольких десятков секунд хватило, чтобы прийти в себя, но когда Катце снова посмотрел на мужчин, то увидел… Наверное, это было концентрированное счастье — в двух парах сияющих глаз; в двух парах рук, одна из которых застегивала на шее элегантный тонкий ошейник, а вторая судорожно оглаживала чужие пальцы и ладони; в притяжении двух тел, застывших на грани поцелуя. Они не заметили постороннего. Да и Катце старался себя не выдавать: тихо подался назад, отступая мягко, без шороха. Вернулся к их с Ясоном столику и остаток ночи тупо пил, пытаясь стереть из памяти увиденное. Не получилось. Потускнело со временем, легло на дно памяти странной тоской, но не забылось. Наверное, поэтому и приобрёл ошейник. Очень хотелось узнать, что чувствуешь, когда руки застёгивают на шее партнёра символ полного подчинения. «Уже скоро», — подумал Катце и понял, что совершенно успокоился. Так и замер на кровати, не желая нарушать внутреннее равновесие. Гнетущую тишину разорвал рингтон дверного звонка. Затёкшее тело отказывалось повиноваться, и дорога в прихожую стала настоящей пыткой. Встряхнув головой, как бойцовский пёс, Катце глубоко вздохнул, выдохнул, вытягивая на поверхность необходимое состояние — уверенную отрешённость с каплей злости и равнодушной вежливости. Скосив глаза на зеркало в прихожей и, не найдя изъянов во внешности, холодно оскалился, распахивая дверь. — Я уже думал уходить, Катце. — Долгожданный гость выглядел не менее безупречно. Стильно подобранные брендовые вещи и аксессуары, прическа — волосок к волоску, словно сошёл с обложки модного мужского журнала «GrandX». Рауль хмыкнул, окинув взглядом хозяина квартиры, разулся и без приглашения прошёл в гостиную. Небрежно кинул на диван кожаную сумку-дипломат, смахнул прямо на паркет кашемировое пальто и потянул вверх ультрамариновую водолазку. Медленно оголяя великолепный торс, слегка прогнулся, рванул трикотаж через голову, швыряя в угол, как в дешёвой любовной мелодраме, и расплылся в улыбке: — А чего тянуть? Показательное выступление ударило по Катце сногсшибательным коктейлем эмоций: удивление, растерянность, страх, ярость, возбуждение, неуверенность, восторг — в одном флаконе и не смешивать. — На колени, — тихо, но твердо произнёс, глядя в смеющиеся глаза, и чуть не забыл, как дышать, любуясь на плавно опускающегося в позу подчинения Рауля. Расстегнув молнию на джинсах, чуть приспустил их вместе с брифами на бёдра и выдохнул: — Ты знаешь, что делать. Окружающую реальность словно выключили. Словно стёрли ластиком. Остался лишь небольшой кусочек квартиры, где красивый мужчина с зелёными глазами и золотистыми волосами медленно подползает и кладет руки на его бёдра. Взгляды проваливаются друг в друга — властные, жаркие, жаждущие — и разрывают контакт почти с физической болью. Первое прикосновение губ к члену тоже ощущалось как боль, настолько запредельно ярким оказалось тактильное ощущение. Катце сходил с ума. Вселенная сузилась до идеально очерченного рта, куда всё глубже погружался истекающий соками член. Где его обнимали «лодочкой» языка, засасывали вакуумом в тугие недра, нежили чувственными прикосновениями, лёгкой вибрацией и длинными обволакивающе-влажными касаниями. Нестерпимо. Сильные руки подхватили Катце, и он потерянно застонал, лишившись желанной ласки. — Сейчас… Потерпи, — шептал ему в губы Рауль, занося в спальню и укладывая на кровать. Осторожно избавляя от одежды, зацеловывал каждый оголившийся участок кожи, прикусывал каждую косточку. Тело Катце содрогалось в тактильной истерике. Мозг растёкся бесформенной амёбой, отказываясь соображать. Зачем? Ведь сейчас так хорошо. Как тогда, на волнах. И они опять так ласково нежат, нашёптывают. Или это не волны? — Ты не эмоциональный кастрат… Не-е-ет. — Тихий шёпот обволакивает уютным коконом. — Ты просто закрыл свой дом… все двери… все окна… задернул шторы и выключил свет… — Кончики пальцев скользят по телу, прорисовывая каждую мышцу, влажные губы обжигают лицо. — Ты боишься чувствовать… боишься довериться… — Руки сжимают сильнее, нежно-больно плетут свой узор, раскрывая для самых интимных прикосновений. — Впусти меня…Открой дверь… Хотя бы окно. Голос погружал в самые тайные закоулки подсознания, отсекая лишнее, наносное, неважное. Катце уплывал. Подавался навстречу ласковым рукам, награждая за удовольствие протяжными стонами. Он падал в чувственную пропасть. И разбился о её дно, когда шею плотно обхватили тёплые ладони. — Доверься мне. Катце замер на выдохе, с трудом фокусируя зрение. Властный взгляд Рауля подавлял, но в то же время был мягким. Ладони ощутимо сдавливали шею, но пальцы невесомой лаской поглаживали затылок и кадык, даря спокойствие. Катце захлебнулся в противоречивых ощущениях. Эмоции скрутились болезненным спазмом и с тихим всхлипом «да» вырвались наружу. Чтобы порваться в лоскуты в жадном, вытягивающем душу поцелуе и приятном давлении ошейника на кожу. Что чувствует человек, добровольно отдавая себя во власть другого? Теперь Катце знал. Нет, он не излучал концентрированное счастье и любовь, как те двое в клубе, но испытывал не менее сильные эмоции. Настоящие, искренние. Словно прыгнул с высоты, и выросли крылья — сильные, красивые, обнимающие небо. Рауль стал этими крыльями. Катце знал, видел в его глазах. Пусть только сегодня ночью. Но невозможно же всё время летать? Или возможно? — Ты приготовил столько игрушек, — мурлыкнул Ам, отрываясь от заласканного любовника, — но у меня для тебя ещё кое-что есть. — Принёс из гостиной дипломат, вытащил из него черную повязку и шёлковую, невесомую ткань. — Я хочу лишить тебя зрения, чтобы обострить восприятие. Когда плотная ткань легла на глаза, стало тревожно. Руки Рауля ласково пробежались по телу, прося успокоиться, и Катце расслабился. — Сядь на колени, обопрись на руки, колени и ладони на ширине плеч, — раздался тихий приказ. Лодыжки обхватили поножи, глухо щёлкнули карабины, соединяя прочными цепями ошейник и кожаные браслеты на ногах. Катце запрокинул голову, стараясь уменьшить сильное давление на шею, и выгнулся назад изломанной струной. Было боязно и неудобно, но не до стандартного «красный». Ладонь Рауля надавила на поясницу, заставляя прогнутся ещё больше (до боли в позвоночнике) и пропала. Тишина. Ни звуков, ни движения, ни прикосновений. Можно ли испытывать всепоглощающую боль, чувствуя себя осиротевшим, брошенным? Да. Катце практически выл от ощущения одиночества. Пока кровать не прогнулась под желанным телом. Пока слух не уловил жаркий шёпот: «Как ты красив сейчас». Пока влажной, подрагивающей спины не коснулась прохладная, шёлковая ткань, а члена — тёплая ладонь. — Ты похож на лесного кота. Дикого, страстного, гибкого. Я хочу тебя приручить. Забрать твою душу. Твоё сердце. Твоё тело. Твой дом будет только для меня. Он станет моим, как и ты. Голос Рауля обрывал все связи с реальностью, затягивал в чужой внутренний космос без права возврата. Шёлковая ткань скользила по телу, даря ласку каждому сантиметру кожи — от чувствительных межпальцевых складок на ногах до шейного изгиба. Другая рука перебирала чувствительные точки, даря после нежного прикосновения жгучую боль. Это было так сладко, так нереально правильно и необходимо. Катце превратился в один непрекращающийся стон, в один оголенный нерв, в рыдающую от похоти сучку. И окончательно потерял себя в рвущем голосовые связки оргазменном вопле. Выныривать из тёплого безвременья не хотелось, но что-то большое и ласковое тянуло назад, в реальность. Катце открыл глаза и осознал себя в объятиях Рауля. Он что-то шептал на ухо, щекотал тяжёлыми, растрепанными волосами, порхал по лицу благодарными поцелуями и нежил расслабленное тело. Какая-то мысль не давала покоя, пока не оформилась в осторожное: «А как же ты?» — Я? — засмеялся Рауль и лукаво посмотрел на Катце, — я кончил два раза, рыжее чудовище. Невозможно смотреть на тебя такого, ласкать тебя такого и не кончить. Кот, ты потрясающий. И зачем так долго сопротивлялся, м? — То есть мы… — Это ты правильно сказал, ключевое слово «мы», — взгляд Рауля потяжелел, стал гипнотизирующе-властным и уверенным. — Ответ: «Конечно. Всегда». Ты мой. Я покажу тебе свою бездну. Катце стало страшно. По-настоящему страшно. Ведь он хотел совсем иного: отомстить, поиграть, попробовать — причём совершенно в другой роли. А получилось… Рауль словно почувствовал этот страх. Слегка отстранился, взял лицо Катце в свои ладони, внимательно и напряжённо заглядывая в глаза, и произнёс: — Доверься мне. Я знаю, что ты хочешь. Что мы хотим. Было в этом взгляде и словах что-то настолько искреннее и правильное, что Катце не мог не поверить: всё будет хорошо, Рауль знает, как лучше, ему можно доверять. И ещё понял, что доверие — вещь обоюдоострая. Он тоже готов показать свою личную бездну. Теперь уже не таясь, не рефлексируя, не препарируя трупы неосознанных желаний. Катце невесомо поцеловал Рауля и расслабленно откинулся на подушки. — Ты поможешь Рики? — Да, — просто ответил Рауль, вычерчивая ладонями абрис утомленного любовника. — Да, — выдохнул в полураскрытые опухшие губы, — так или иначе, Катце. Так или иначе. И ему, и Ясону.