живопись и скульптура

      Парни бессмысленно болтаются по улицам ещё какое-то время, разговаривая обо всём на свете и отвечая друг другу на самые разные вопросы. Так Бен, помимо всего прочего, узнаёт, что Джо любит нектарины и The Beatles, а Маццелло впитывает целую кучу историй из Лондона и выясняет, что у Харди есть собака. Осознание, что Джо всё-таки влюблён в этого парня, следует за художником по пятам, выжидая момент, чтобы обрушиться на его бедную творческую голову. И этот момент, возможно, даже ближе, чем кому-либо может прийти в голову.       Солнце постепенно скатывается к горизонту, начиная отбрасывать яркие всполохи света и окрашивать небо в трепетно любимые Джозефом теплые тона. Харди думает, что это потрясающе красиво. Не так завораживающе, как солнечные блики в каре-зелёных глазах художника, но всё равно безумно живописно. Маццелло заявляет, что абсолютно уверен, куда нужно забраться для лучшего вида (и ракурса для фото, разумеется).       Бен раз тринадцать жалеет, что не воспринял слово "забраться" всерьёз, когда Джо бережно прячет фотоаппарат в сумку, намереваясь войти в сомнительного вида заброшку. Хотя даже "войти" громко сказано, вместо входа здесь просто выбитое окно, и вся конструкция в целом выглядит так, будто обвалится, если ты слишком громко выдохнешь или, не дай бог, заговоришь. — Ты уверен, что это того стоит? Тут написано, что здание в аварийном состоянии. К нему и приближаться-то по-хорошему нельзя... — И тебе совсем не любопытно?— Джо усмехается и включает фонарик на телефоне, заглядывая внутрь. — Любопытно, конечно, — без особого энтузиазма отвечает Харди, — но как-то это... — Страшно? — дразнится Маццелло. — Да ладно тебе, я здесь был раз пятьсот, не меньше. И вроде как живой. — Вроде как... — Ну давай, решайся уже. Кто из нас спортсмен, в конце концов? Считай, что это твоя полоса препятствий. — Полоса препятствий? — скептически отзывается Бен. — А не пойти ли вам куда подальше, мистер Художник!       Джо смеётся и берёт Харди за руку. — Ну пожааалуйста, идём... Я обещаю, что тебе понравится, это правда очень круто. Хотя, в принципе, ты можешь подождать здесь, а я быстренько... — Вот уж нет! — перебивает парень. Так себе перспектива. — Давай залезай уже, скаут чокнутый. — Ура! — Маццелло практически подпрыгивает на месте и целует Бена в щёку на радостях. — Догоняй!       И он ныряет в окно, оставляя Харди в полнейшем ахуе недоумении от жизни. — Пиздец... — вздыхает Бен и спрыгивает следом с чего-то, что предположительно было подоконником лет десять назад.       Внутри заброшки темно, как в аду (хотя даже там, пожалуй, больше света), поэтому подниматься по бывшим лестницам и не внушающим доверия коридорам приходится под безостановочные "твою мать" Бена и смех Джо, знающего наизусть каждый кирпичик и легко лавирующего среди гор обрушившегося цемента и битых стёкол. — Всё, что могло здесь рухнуть, уже давно рухнуло. Не нервничай, мы абсолютно точно выживем. — О, круто. Спасибо, конечно, но вряд ли спокойствие поможет мне не наебнуться с лестницы, знаешь. — Фу, Бен! Держи себя в руках, я же с ребёнком! — смеётся художник. — Будешь дразниться — получишь, маньяк ненормальный. — Очень страшно, я буквально в ужасе, — язвит Маццелло. — Но я ведь всё равно тебе нравлюсь, верно? — Он скрывается на чердаке, чтобы открыть что-то вроде двери. — Верно, — произносит в пустоту Харди и с грехом пополам идёт (или лезет) следом.       Джо буквально выползает наружу из душного и плотного здания, вдыхая свежий воздух, и счастливо улыбается. Бен, нагоняющий его через несколько секунд, поражённо выдыхает. — Охренеть... — Я же говорю, тут круто. Идём, ещё немного. Там есть смотровая площадка. Условно.       Маццелло поправляет сумку на плече и направляется в сторону, ловко шагая по карнизу и до жути скрипучей крыше. — Да ты ещё и эквилибрист у меня, да? — в очередной раз поражённо-восторженно спрашивает Харди, с трудом поспевающий за художником. — Ага! — весело отвечает Джо. — У тебя, — добавляет он тихо и прячет улыбку.       "Смотровая площадка" не совсем корректное обозначение для такой брошенной крыши, но тут есть ограждение, так что, насколько Джо известно, ещё никто ни разу отсюда не рухнул. И вид открывается шикарный. Кони-Айленд, уже начинающий зажигать огни аттракционов, Манхеттен с его высотками, за которые скоро спрячется солнце, и остальной Нью-Йорк по другую сторону, насколько хватает зрения. Весь город, конечно, не разглядеть, недостаточно высоко, но значительная его часть всё-таки видна, как на ладони. У Бена дух захватывает от всей этой невероятной картины, и он даже ничего сказать не может. Хочется закричать изо всех сил от восторга, как ребёнок, но он держит себя в руках. А Маццелло держит в руках камеру. У него миллионы снимков из этого места, и по ним, наверное, можно отслеживать смену времён года и лет, но художник всё равно делает новые кадры, пытаясь запечатлеть как можно больше и надышаться этим моментом. Он бы даже перелез через ограду и сел на самый край крыши, болтая ногами, но Бен его просто прибьёт за такие трюки, так что это гениальная и манящая идея откладывается в дальний ящик. Маццелло переводит взгляд на парня рядом. — Ты боишься высоты? — Что? — недоумённо отзывается Харди. — Нет, вообще-то, нет. — Тогда можешь отпустить перила, — усмехается Джо, и Бен переводит взгляд вниз, только сейчас замечая, что вцепился в сомнительный заборчик. — Да, конечно, — смущённо отвечает он и прячет руки в карманы джинсов. Маццелло улыбается. — Здесь здорово, правда? — Да... Просто невероятно.... — Я же говорил, — художник снова подносит к лицу фотоаппарат, а Бен смотрит на него. Если бы фотоаппарат был у Харди, он бы снимал исключительно Джо (без обид, Манхеттен).       Художник как будто чувствует на себе чужой взгляд и оборачивается. — Что? — спрашивает он, наклоняется голову вбок. Бен пожимает плечами. — Ничего. Просто смотрю. — Вот как?       Харди кивает и улыбается. Джо улыбается в ответ. А потом сводит брови к переносице, обдумывая что-то, и выдаёт: — Стой, как стоишь, — он вертит головой по сторонам. — Я собираюсь... — Нет, пожалуйста, — перебивает Бен ещё до того, как Джо успевает закончить мысль. — Не надо меня фотографировать. — А тебя не спрашивали. — Маццелло, наконец, определяется с ракурсом и поднимается по пологой крыше, занимая не очень устойчивое (по мнению Бена) положение на склоне. — Моя святая обязанность, как художника, запечатлеть прекрасное. Твоя — закрыть рот и немного побыть прекрасным неподвижно.       Джо меняет какие-то одному ему известные параметры в камере, периодически нацеливая её на Бена, чтобы помотать головой и переключить что-то ещё. Харди тихо охуевает и кричит в себя. — То есть, вот, что ты думаешь? Побыть прекрасным неподвижно? — спрашивает он слегка дрожащим голосом, когда дар речи любезно возвращается к правообладателю. — Я отказываюсь это комментировать, — увиливает Маццелло, пряча за камерой предательски покрасневшее лицо и понимая, что слегка лишнего наболтал. — А ты не уловил суть задачи. Заткнись и не шевелись, будь другом. — Есть, сэр, — смеётся Харди и тоже краснеет немного, но Джо этого не видно против света (возможно, он заметит это позже, когда будет разглядывать редактировать снимки). Маццелло фотографирует парня смеющимся на фоне шикарного заката и мысленно отмечает готовый кадр галочкой "поставить в рамку и молиться". — Большое спасибо, мистер Харди, — язвительно произносит художник, убирая от лица фотоаппарат. Бен вместо ответа показывает ему язык, и они оба смеются.       Джо закрывает объектив и перекидывает лямки через плечо, спускаясь вниз. Харди смотрит на него со смесью удивления и восхищения, потому что сам он побаивается даже двигаться лишний раз на этой развалине, а Маццелло чуть ли не сбегает вниз по крыше и... чуть ли не падает носом в землю (в крышу) прямо около Бена. Парень подхватывает художника в метре над холодным металлом. — Ёб твою мать, господи, Джо! Ты живой там? — обеспокоенно спрашивает парень, всё ещё придерживая Маццелло, который, сука такая, просто уткнулся лбом ему в плечо и ржёт. — Хэй, блин! — Знал бы, что ты такой пугливый, — сквозь смех отвечает художник, — потащил бы на американские горки. — Да иди ты в задницу! Я чуть инфаркт не словил, думал, ты всю оставшуюся крышу носом пропахаешь, идиот. — Ну всё, всё, успокойся, — Джо поднимает голову. — Спасибо, что не дал мне умереть. Буквально рыцарь.       Бен только качает головой вместо ответа и возвращает на место съехавший за спину Джо фотоаппарат. — А знаешь, что? — Маццелло ловит взгляд парня, и тот поднимает брови в немом вопросе. — Каждый раз, когда я прихожу сюда, я подскальзываюсь на одном и том же месте. Так что это, вроде как, традиция. Обычно меня, правда, никто не ловит, но... — Поздравляю, сэр, ваша традиция только что стремительно эволюционировала. Я не дам тебе убиться. — Хорошо.       Джо улыбается. Бен улыбается тоже. Вот так просто. Молча и на закате, на крыше посреди Нью-Йорка. Всё это как-то сказочно и словно не по-настоящему.       Маццелло отводит взгляд в сторону через пару минут или, может, часов. Время странно течёт сейчас. Возможно, "сейчас" значит "на закате", а может быть "рядом с Беном". — Смотри! — Бен замечает, как в глазах художника загораются искорки детского восторга. — Там колесо обозрения зажгли. — Что? — Харди оборачивается и натыкается взглядом на мерцающее светодиодами чёртово колесо в центре парка аттракционов. По лицу пробегает улыбка.       Художник уже резво щёлкает камерой. — Джо, — зовёт Бен, поворачиваясь обратно. — Мм? — мычит Маццелло, опуская фотоаппарат и встречаясь глазами с парнем.       Харди качает головой. Ничего. За этим не последует вопроса, но... может всё-таки потребоваться ответ.       Бен прикусывает губу и медленно выдыхает. Сердце Джо ускоряет темп, потому что как-то это всё... ну, знаете... напряжённо. Парень улыбается ему мимолётно, очевидно, что-то для себя решив, и постепенно, будто боясь разрушить момент, приближает своё лицо к его. Маццелло ловит ощущение дежавю и мысленно усмехается. Если сейчас зазвонит телефон, он кого-нибудь убьёт. Но никто никому не звонит.       Бен касается губ (своего) художника своими мягко и очень-очень осторожно. Даже слишком осторожно, может быть. Он замирает на пару секунд и отстраняется так же аккуратно, как и приблизился. Воздух словно прекращает движение и... О. Мой. Бог. Это просто... ААААААААААААА...       Примерно. — Ты только... — шепчет Харди. — Ты только, если будешь бить, не в нос, пожалуйста, мне тренер не простит, — бессвязно тараторит он, и до Джо смысл сказанного доходит не сразу. Секунд через десять. И он просто смеётся. — Идиот... Самый настоящий... — отвечает он, на этот раз сокращая расстояние самостоятельно и целуя парня в ответ. Уже не так осторожно.       Нью-Йорк ведь не взорвался, значит, можно.