***
Атмосфера в её больничной палате — странная. Вообще и Хёнджон, и Донмин сошлись на мысли, что вся ситуация в целом странная, а в комнате ещё вполне себе нормальная. Они просто не были готовы к тому, что на краю кровати, положив свою голову на мягкую поверхность, спит Бин, а Санха же, бедный мальчик, скрутился в маленьком неудобном кресле. На подоконнике стоят рамки с фотографиями, в основном — Чонгук и Хёнджон, а в вазах вянут цветы. — Эй, парни! Какой идиот принёс сюда хризантемы? Чё это за хрень? Донмин быстрым шагом подходит к окну и вытаскивает из вазы свежие цветы. Парень бросает их в мусорное ведро, пересиливая себя, чтобы не втоптать их на дно, оттого они так сильно его раздражали. Белый цвет чётко выделялся в пустом чёрном пакете, поэтому Ли просто злобно фыркнул и отвернулся, потирая переносицу пальцами. Голова кружилась почему-то ужасно, и боль была то пульсирующая, то глухая — противная. — Может кто приходил? Схуяли ты пристал? Мы так устали, что как вырубились ночью, а ты будишь нас с утра пораньше… Первым стал возмущаться, конечно же, Бин. Но тут же замолчал, виновато опуская голову, когда увидел время на экране телефона, что ему любезно протянул недовольный Ли. — Уже обед? Ну мы и уснули конечно… — Санха посмеялся над собой и встал с кресла, тут же потягиваясь и скуля от тянущей боли, потому что всё тело ныло. — Пойду чего пожевать куплю, да и жвачку нам с Бином. А ты можешь пока остаться со своей ненаглядной, — Юн подмигнул Донмину и скрылся за дверью. Наверное, только у него и получалось сохранять детскую наивность и спокойствие. Ведь грустить умеют все, а улыбнуться в трудную минуту — только двадцатилетний мальчишка. — Дядя сказал, что у неё стабильное состояние. Она может прийти в себя уже на этой неделе. Но если этого не случится, то… — Она умрёт? — Ли взглянул на друга нечитаемым взглядом, игнорируя Хёнджон, которая стоит возле своего тела на дрожащих ногах и снова — плачет так, что слёзы пропадают где-то в воздухе. — Этой фотографии не было вчера, когда мы пришли. Значит, и цветы принёс. О, да тут и конвертик какой-то! — Бин берёт рамку в руки и протягивает другу. Руки Ли всё также дрожат. Муну от этого становится страшно в разы больше, потому что в его взгляде будто скрыта правда — будто О не проживёт дольше этого дня. Чонгук обнимает Хёнджон сзади, положив подбородок ей на плечо и руки сложив в замок на её животе. Они оба смотрят в камеру и улыбаются так, что у самого Ли как-то губы дрожат и уголки слегка приподнимаются. Такое тепло на ней, что Донмин не может поверить в происходящее. В каждую минуту жизнь этой девушки на фото может оборваться и закончиться, а парня, так нежно и крепко обнимающего её, рядом нет. «Если вдруг ты очнёшься, то прости меня, прошу. Не ищи меня, я далеко. И я правда люблю тебя. Я не вынесу твоей смерти. Пойми, пожалуйста. Я правда не хочу видеть твою смерть, а после осознать, что потерял и тебя тоже. Чёрт, прости. Я гавнюк, слабак, уебок — знаю. Просто прости… — Чонгук». — Он не придёт больше, да? — Хёнджон шепчет, и её голос почти теряется на фоне уличного шума, когда Бин открывает окно. Но Ли слышит её — всеми фибрами души ощущает это отчаяние, вырвавшееся из её сердца через голос. Парень складывает бумагу обратно пополам и опускает руку. И если больно Донмину, то он даже и представить себе не может, как больно сейчас О. Ли не хочет ни в чём обвинять Чона, потому что не может оценить его поступок, ни как плохой, ни как хороший. Он просто никакой — от него веет невыносимой болью, он пропитан таким же горестным отчаянием, как у О проскочил в голосе. Он весь идёт из сердца, которое разбилось в ту же секунду, когда Чонгук узнал об аварии. «И если бы не я» — вот, что было единственной мыслью все те дни, что он провёл у дверей больницы, так и не решаясь зайти. Что-то не могло пропустить его внутрь, а сам он не мог переступить через себя и взглянуть на девушку почти что не живую. «Я так тебя люблю» — Чонгук незаметно прошёл в её палату, замечая знакомые лица. Двое парней не просыпаются, только тот, что на кресле, слегка дёргается и мычит, но глаза не открывает. Чон идёт прямо к подоконнику, замечая ещё одну наполненную водой прозрачную вазу среди остальных. В остальных были цветы, и только в хрустальной — пустота. Он аккуратно вынимает белоснежные хризантемы из газеты и погружает стебли в воду. Смотреть на девушку — больно. Чонгук знает, что, взглянув на неё, уничтожит внутри себя что-то жизненно важное. И без этого важного он просто не проживёт. Но его сердце не может без неё — оно тоскует так сильно, что это превышает любой существующий порог. И Чон останавливается рядом с ней, смотрит пристально и внимательно, будто взглядом прожигая. Будто от этого она откроет глаза и очнётся. Он дрожащей рукой тянется к её волосам, небрежно разбросанным по подушке. Ледяными пальцами касается щеки — тёплая. Чонгук болезненно прикрывает глаза и протяжно стонет. Она жива, и от этого у него сердце пропускает гулкий удар. Ему хочется упасть на пол и пролежать так до своей смерти, но какой-то внутренний стержень всё ещё держит его на ногах. Чон не отрывает взгляда от неё. Она дышит медленно, размеренно, спокойно. Парень не хочет думать о том, что следующий вдох может стать последним. «Прости, я такой слабак. Но я не вынесу ещё одной смерти» — Чон наклоняется и касается такими же ледяными сухими губами её лба. Такая живая, будто спит. Чонгук до смерти хочет отмотать время и оказаться на месте Хёнджон. Чтобы он был на распутье выбора, а не она. О этого не заслуживает — она так долго была его солнцем в пасмурный день. Звезда не может погаснуть. А Чонгук — не звезда, он только её пыль. — Вы чего притихли так? С такими лицами перекошенными, будто призрака увидели. Санха усмехнулся и плотно закрыл дверь, положив полный пакет продуктов на кресло. — Еле как прошёл через всех сестёр. Вот их много тут, пиздец просто, — тишина. — Я сказал что-то не то? Донмин вздыхает и кладёт фотографию с письмом на место, сев на стул, на котором раньше сидел Бин. — Идите пока отдохните. На заднем дворе очень красиво. Санха уже думает возмутиться, ведь он купил еды на троих, а Ли их сразу с порога выгоняет. Но Мун понятливо кивает и, захватив пакет с едой, выталкивает из палаты младшего. — Надеюсь, Чонгук будет счастлив, — еле слышно произносит Хёнджон. — Надеюсь, вы оба будете. Ли на Хёнджон больше не смотрит — на призрака. Смотрит на пикающий аппарат жизнеобеспечения и автоматически берёт девушку за руку. Тёплая — всё ещё тёплая, и от этого у Ли точно также скачет сердце. Он не сдерживает облегченного вздоха и утыкается лбом в край больничной койки. О стоит с другой стороны, пытаясь дотронуться до его волос. — Надеюсь, ты останешься жива. Потому что я не вынесу этого тоже. Хёнджон останавливается и сжимает ладонь в кулак, затаив дыхание. Ли плачет — это слышно по его голосу. Это видно по его дёргающимся плечам. Это чувствуется. Ли плачет, потому что чувствует, как его сердце распадается на части. Разрывается беспощадно на клочья. И О ничем ему помочь не может. — Потому что я люблю тебя.4 — Влюблённость не любовь.
27 февраля 2019 г. в 11:08
— Господи, Хёнджон, ты где? Это срочно! Куда ты пропала? — Донмин, очнувшись от оцепенения, стал бегать по всей квартире, но не мог отыскать уже ставшую ему до боли родной копну тёмных волос, выступающих в контрасте на белой футболке. — Бля, да куда она делась вообще…
Когда Ли остановился на кухне и пригляделся внимательнее — на балконе увидел девушку, когда шторы внезапно будто развевались на ветру, хотя сквозняка не было никакого. У парня от этого холодок по спине пробежался, но отчего-то он был намного спокойнее снаружи. Может, потому что новость о коме хоть немного обрадовали парня. Это вселило в него надежду, что Хёнджон однажды вернётся в своё тело, из мира мёртвых, проснётся в конце концов —да что угодно, только пусть живёт.
Донмин открывает дверь, ведущую на балкон, и оставляет её открытой. Ему хочется открыть все окна, чтобы впустить весенний вечерний ветер. Так парню будет казаться, что он унесет всё плохое в его голове, выбьет из него мысли о смерти девушки, о которой он мечтал каждый день. О отвлекается от панорамы города и пристально наблюдает за тем, как Ли мечется из стороны в сторону, открывает окна и как-то слишком аккуратно обходит девушку.
— Ты ведь понимаешь, что не заденешь меня? — Донмин кивает, закончив со своими делами и встав рядом.
Если бы Хёнджон была в своём человеческом теле, а не в оболочке призрака, то они бы коснулись плечами: Донмин бы отскочил, неловко отводя глаза; О бы улыбнулась и промолчала. Хотя нет — будь О сейчас жива, парень бы никогда не увидел города с пятнадцатого этажа, не стоял бы вот так с девушкой рядом.
Умалчивая о самом главном.
Донмин долго убеждал себя, что влюблённость не любовь, потому что второе чувство для парня было слишком невозможным, эфемерном, призрачном. Что она вообще из себя представляет? И может ли он назвать О своей первой любовью?
Размышлять об этом для парня, как бы глупо не звучало, больно, потому что воспоминания о его, как ему тогда казалось, первой любви, абсолютно отвратительные. Игнорировать своё прошлое — непосильная задача, с которой Ли больше даже не хочет бороться. Но и пустить всё на самотёк у него не выходит, поэтому он застрял посреди этой бури в маленькой хижине из тонких веток. Ещё немного — и всё падёт.
Ли было смешно каждый раз, когда кто-то называл своей первой любовью — мальчишку из садика, девчонку из начальной школы. Разве в таком возрасте можно понимать всю глубину этого чувства? Пусть даже и первого — Донмин это любовью не считал. По его мнению это обыкновенное ребячество, ведь дети хоть души и чистые, искренние — всё ещё ничего не понимающие.
«В этом возрасте тебе от человека ничего не нужно, только его чувства» — самая раздражающая фраза из всех, что Ли только приходилось слышать. Ничего не нужно? В детстве в принципе ничего не нужно. Играясь во дворе, дети даже забывают о приёме пищи в пользу игры с друзьями, что уж там говорить о том, в чём они нуждаются, а в чём — нет. Санха однажды сказал, что дети просто всегда подсознательно ищут любви и внимания, а от кого — совершенно неважно. Главное, что на них обратили внимание. Главное, что их ценят.
Главное, главное — Ли не помнит своих чувств в детстве.
Помнит, как впервые поцеловался на первом году средней школы; как задирал девчонок в начальной, потому что все остальные мальчики так делали, значит — и он должен; как в старшей он влюбился, но его чувства остались безответными; как в университете его сердце разбилось, а он даже не подумал тогда о том, что причинил той девушке ещё больше боли; как он говорил младшему брату, что нельзя бить девчонок, потому что они больно пинаются, а не потому что они слабые и пацанам запрещено их обижать.
Но все это — обрывки. Со временем забываются даже чувства таких важных моментов. Сердце ноет просто потому, что мозг помнит — тогда было больно, неприятно, обидно, хорошо, прекрасно. Но ни душа. Ни сердце. Ни подсознание. Это всё просто забыто, потому что заперто в шкатулке с красной надписью «никогда не открывать». А мозг говорит, что нужно внушить себе от этих проскальзывающих лиц в памяти, будто на старой плёнке.
Просто Донмин не может объяснить эту тупую боль, которая возникает, когда он вспоминает тот злосчастный брелок, а потом за этим сразу Хёнджон. И почему только О перекликается во всех его воспоминаниях, будто банный лист, прилипший к нему?
«Ты же любишь её!» — а в ответ голосу своего разума Ли крутит у самого себя у виска и отвечает простое:
— Это не любовь.
— Тогда что? — Ли застывает на месте и слышит тихий смех девушки. — Так забавно, когда ты начинаешь сам с собой разговаривать!
— Я просто… Просто задумался кое о чём очень личном, — звучит как оправдание, но Ли плевать.
Хёнджон на это пожимает плечами и отворачивается к городу, складывая руки на груди.
— Ты не умерла. Твоё… Тело сейчас в коме. В больнице.
Ли не знает, показалось ему это снова или нет — но по её щекам вновь катятся слёзы. О плачет тихо, совсем бесшумно. Будто хочет скрыть это от парня, но у Ли нет сил отвернуться от неё.
Она такая красивая, что Ли просто замирает в этом моменте. У него кончики пальцев горят от того, как сильно её хочется обнять, погладить по волосам и успокоить. Так хочется стать для неё кем-то большим, чем просто официант, который смог увидеть её как призрака. Хочется, чтобы она ему доверяла, потому что в этот вечер, когда он видит её слёзы и растянутые в лёгкой улыбке губы, Ли думает, что вся его жизнь — в её руках.
— Ты не против, если мы останемся тут? Хочу побыть дома ещё некоторое время.
Хёнджон поворачивается всем телом к Ли и подходит ещё ближе, сокращая до минимума расстояние между ними. Донмин задерживает дыхание, потому что сейчас она непозволительно близко к нему. Его сердце просто не выдерживает того, как она на него смотрит — со всей нежностью, с какой-то потаённой надеждой, или это всё же одно только горькое сожаление.
Ли ни о чём плохом не думает. Просто позволяет О стоять рядом, касаться призрачными ладонями своих рук и груди, пусть даже и не чувствуя совсем ничего. Просто позволяет Хёнджон ворваться в его душу и разворошить всё там, разрушить, вырвать деревья с корнем, потому что она — ураган, а он — простая хижина из веток.
О хочет остаться в этом дне. Ей совсем не хочется делать выбор между жизнью и смертью, но его придётся сделать, потому что оставаться на этой границе, где-то между, — нельзя. А выбирать ну совсем не хочется, потому что рядом с Донмином оказалось намного лучше, чем было где-то ещё во время жизни, и будет где-то ещё, когда она умрёт.
Хёнджон глупо врёт даже самой себе о том, что белый свет впереди — плотный туман, из-за которого не видно города. Хотелось бы вспомнить, как он выглядит в ночных огнях, но всё, что у неё перед глазами — ослепительная белизна, от которой О боится не успеть убежать. И если весь город потерялся, то всё, что имело оттенок, всё, у чего была тень — Донмин, дрожащий всем телом рядом с ней.
Удивительно то, как работает сердце. И совсем не в физиологическом плане, не о том, как оно ежесекундно прогоняет кровь в уже полумертвом теле О.
Хёнджон думает о том, как управлять тем, что осталось при ней — те удушающие чувства, бьющиеся неистово в груди. Видеть бледное персиковое свечение из своей груди, стремящееся к человеку, который смотрит на её слёзы — даже больше, чем просто странно. Это неправильно.
У О есть парень, которого она думала, что любила. А тут Ли стоит, ничего не делает, просто дышит — а у девушки внутри творится черти что. И разве это правильно? Правильно ли влюбляться в чужого человека, когда он живой, а ты просто заблудившийся призрак.
Душу накрывает невозможная тоска, когда они вдвоём лежат на кровати. Ли давно уснул, а О лежит — любуется, пальцем обводит черты его лица, вздыхает в сотый раз от тяжести в груди. Этот свет от неё не отстаёт. Он просто преследует её всюду, и, сосредотачиваясь на этом парне, О может с лёгкостью забыть о свете.
Запросто сделать вид, что его просто не существует.
Хёнджон не хочет уходить. Не хочет умирать, так и не попросив прощения у отца. Не хочет умирать, так и не поговорив в последний раз с матерью и братом. Не хочет умирать вот так — безмолвно и бесследно. Не хочет умирать, так и не поцеловав Донмина в губы, чтобы понять, какие они на самом деле — мягкие, потрескавшиеся, с привкусом бананового молока.
Такие, что хочется целовать всю ночь напролёт.