Мой художник...

      Утром, когда сквозь тяжёлый дурман в моё сознание пробился звон будильника, я медленно поднялся и побрёл умываться. Хотя я и неплохой врач, возможности взглянуть на себя со стороны у меня не было, и я даже не сразу понял, почему мои ноги отказываются меня держать. Зевая, и сонно моргая, я дополз до умывальника, взглянул на своё отражение, вздрогнув от увиденного, и вот тогда я сложил все свои симптомы в один печальный пазл.       Судя по всему, моё вчерашнее лежание на крыльце, если не забывать, что на улице октябрь, не прошло даром, и я по-настоящему заболел. Не вирусно, не чем-то серьёзным, но я точно переохладился и явно температурил. У меня ломило дёсны, создавая ощущение того, что зубы вот-вот начнут качаться, веки были тяжёлые и горячие, сводило мышцы рук и ног, делая меня слабым и окутывая чувством, что я стою и двигаюсь под водой. Я одновременно испытывал и жар и холодный озноб, и едва держался за умывальник. Мне понадобилось пару минут, чтобы вспомнить где в этом доме аптечка и градусник, потом я даже порадовался, что я уже в нужном месте, нашёл всё в ящичке над раковиной и пополз обратно в постель.       Когда я снова лёг мне сразу как-то морально полегчало, и минуту подержав во рту электронный градусник, я равнодушно посмотрел на цифры. Тридцать девять и шесть. Ну, не смертельно, я выживу и даже не требуется вызывать платную скорую. Сильное жаропонижающее, побольше воды, горизонтальное положение и крепкий сон, — точно поставят меня на ноги за пару дней. Сейчас, когда я снова лежал под одеялом, я даже удивился, что только что вставал и ходил, потому что теперь, мне показалось, я уже этого сделать не смогу. Правила работы просты и понятны. Я скинул сообщение своей начальнице, отправил ей фотографию градусника с цифрами, — это не показалось мне странным, у нас были довольно дружеские отношения, она всё ещё не считала мою ориентацию и думала, что я просто очень стеснительный, — и немного поразмышляв, отправил смску и миссис Хадсон, с просьбой принести мне лекарства и графин с водой.       Я слышал, что Шерлок тоже проснулся и шарахался в своей комнате, почему-то уверенный, что боженька на моей стороне и наградит его таким похмельем, чтоб кровь из носа пошла, и до вчерашнего дня я бы и не подумал обращаться к старушке за помощью, но к своему удивлению, его я тоже видеть не хотел. Может я идиот, а может просто тормоз, но сегодня я уже был уверен, что вчера сморозил глупость, как всегда подчиняясь его сумасбродству и собственному решению, никогда не пытаться обуздать и переделать своего эксклюзивного котёнка, и моё запоздалое презрение к нему и к самому себе, настигло меня только сейчас. Я на самом деле пока не хотел его видеть.       Нежные объятия жара качали меня на своих волнах. Мне всё время казалось, что у меня на голове шапочка для бассейна, которая болезненно сдавливает мне голову, тело прошивали холодные судороги и потливые атаки, и когда миссис Хадсон принесла мне мой заказ, похоже она меня даже разбудила. Добрая старушка проявила все свои материнские инстинкты, в которых я убедился ещё вчера. Хоть я и здоровый парень, но вот пить и болеть я совсем не умел. Я и правда смутно помню, как миссис Хадсон усаживала меня, чтобы чем-то напоить, как она снова померила мне температуру и пыталась положить мне на лоб тряпку, пропитанную уксусом. Я как-то этому сопротивлялся, отбиваясь и от лекарств и от мокрых тряпок, но зато я слышал и запомнил тираду, которую она устроила Шерлоку, который тоже крутился где-то рядом.       Это я — наверное слабый, влюблённый и бесхребетный дурак, скрывающий свою любовь и своё отчаяние, а вот боевая старушка оказалась с титановым стержнем, и без стеснения смешала глупого художника с дерьмом, вываливая на него всё своё недовольство его поведением. Конечно, я соображал туго и плохо, запомнил в основном обрывки её слов, но что-то про то, что он урод, точно проскользнуло. Я не видел его, лежал с закрытыми глазами, но точно знал, что он не посмеет послать миссис Хадсон, она провернула то же, что и я, когда громил его кухню, а будет стоять и слушать, пока она не закончит. Он был не совсем дурак, знал когда не прав и умел испытывать вину, просто отлично научился её игнорировать. Я помню угрозы позвонить его матери и брату, какие-то воспоминания из молодости миссис Хадсон и историю про такого же выродка, который вытер об неё ноги, что-то ещё про его тупость, и мне даже захотелось подняться и встать на его защиту. Наверное я даже попытался это сделать, хотя у меня свело ногу и пот заливал всё лицо, но она резко заткнулась, и я наконец-то провалился в сон, где мне и было самое место.       Проснулся я уже далеко после обеда, ну мне так показалось, чувствуя себя жидким и измождённым. Всё, что было на мне — майка, трусы, всё ещё спортивные штаны, — всё было сырым и вонючим, так же как и простынь с подушкой, и я кое-как вылез из-под влажного одеяла, взял из сумки, которую вчера собрал, сменную одежду, и как тварь дрожащая, пополз в ванную. На душ я не решился, но хотя бы умылся, ополоснул подмышки и пропотевшие яйца в раковине, переоделся в чистое, и сходил в туалет. Температура не спала, хотя и значительно понизилась, я уже лучше соображал и даже почувствовал лёгкий голод.       Я вышел из ванной и медленно потащился обратно, когда заметил то, на что не обратил внимание двадцать минут назад.       Все двери, стены и часть мебели были разукрашены чёрной краской, какими-то бессмысленными мазками и линиями, и я совсем остановился, увидев Шерлока, сидящего перед своими картинами. Точнее перед тем, что от них осталось. Его любимая работа — одинокая и скучающая женщина, сидящая в парке в окружении суеты и счастья, — над которой он начал трудиться ещё до нашего знакомства, была уже полностью закрашена чёрным, и он продолжал и продолжал наносить слой за слоем, окончательно убивая весь свой труд. Мы так много спорили и рассуждали с ним, пытались угадать о чём она думает, почему совсем одна и что пытается обрести, находясь в центре самого живого парка Лондона, а теперь от этого не осталось и следа, лишь чёрный квадрат и густые капли краски, капающие прямо на пол. Мать, позволяющая убить своё дитя, красивый пейзаж, обнажённый мужчина, сидящий к нам спиной на крыше высокого дома в окружении облаков, всё, всё было закрашено и уничтожено.       Услышав мои шаги, Шерлок остановился, перестав размахивать кистью, не кисточкой, а прям реально малярной кистью, обернулся и жалобно на меня посмотрел. Он сидел и ждал. Как всегда. Просто ждал, чтобы я сделал то, чего он от меня ждал. Я должен был броситься к нему, любой, живой или мёртвый, вцепиться в его плечи, повиснуть на шее, спросить что случилось, зачем он всё уничтожил, что его так расстроило, но совсем неожиданно для себя, я не захотел этого делать. Он отлично повеселился вчера за мой счёт, умудрился за один вечер разбить тот Олимп, на который я его вознёс, держа его в своих дрожащих руках, и этот похуист и лентяй, даже приложил массу усилий, чтобы доказать мне, а может кому-нибудь ещё, что он не мой и не хочет быть моим. Он сам по себе. Тот самый кот, породистый и своенравный кот, который гуляет сам по себе и делает только то, что захочет.       Я снова попал под магнетизм его глаз, его облика и какого-то тягучего одиночества, но мне самому было слишком плохо, чтобы я был способен его утешать. Да и от чего утешать? Он снова выглядел передо мной бедненьким и несчастненьким, но я точно знал, что он не был таким. Я посмотрел по сторонам, на убитую гостиную, на его чёрные квадраты, в окружении которых он сидел и ждал от меня внимания и раболепного преклонения, и неожиданно обрадовался, что всё кругом такое мрачное. Наверное, если бы я сейчас увидел, как он радостно рисует радугу, я бы его убил.       Меня немного качнуло, пусть я и сбил жар, но это не значило, что я поправился, и отвернувшись от этого долбоёба, разыгрывающего передо мной драму, я продолжил свой путь в свою комнату, где снова залез под одеяло. Выпил два стакана воды, принял очередную горсть лекарств, закутался, радуясь, что мне так плохо, что даже некогда страдать и убиваться по Шерлоку и его выходкам, и снова смог заснуть, купаясь в каких-то кошмарах и обрывках снов. Сны при температуре, наверное, самые бредовые, и мои точно лидировали в этой категории. То я стирал какое-то бельё, то обливал бензином и поджигал картины моего художника, то держал его за плечи, чтобы его сильно не мотало и он не поранился, пока его случайный любовник — Джим Мориарти, надо же, я даже запомнил его имя, драл его в задницу прямо на нашем кухонном столе. Я вытирал с них пот, тоже почему-то потея, подавал им воду, когда они останавливались, и просыпался весь мокрый и по-настоящему разбитый и высушенный.       Когда я очнулся окончательно, моя спальня уже была в сумерках, я снова был весь потный и липкий, и попытавшись дотянуться до стакана с водой, я почувствовал тяжесть и удивлённо поднял голову. Прямо рядом со мной, поперёк кровати дремал Шерлок, съёжившийся в маленький комочек и примостившийся на моём бедре. Он лежал спиной ко мне, я видел его широкие плечи и затылок, но как только я завозился, он тут же вскочил, сонно моргая, и испуганно на меня уставился. Я отвернулся от него, усаживаясь и пытаясь всё-таки промочить слипшиеся губы, но Шерлок неотвратимо пополз прямо на меня, и ухватив за подбородок, попытался повернуть к себе лицом.       Я не был гейской принцессой, истеричной звездой подиума, или скандальной и ревнивой подружкой. Я был вполне обычный парень. Да, я ещё точно не понял то, что чувствую от выходки моего художника, не определился с дальнейшим своим поведением, не знал как много смогу простить и забыть, но я точно не стал бы трясти обиженной губой и воротить морду, — это скорее в стиле Шерлока, а не меня, — но я продолжал бороться, не желая поворачиваться к нему лицом. На это были вполне земные причины.       Во-первых — я благоухал за три версты, как запойный бомж. Во-вторых — я весь слипся и вспотел, отчего моя майка покрылась вонючими пятнами, а волосы стояли дыбом и торчали какими-то обсосками. И в-третьих — мой рот напоминал сейчас неделю не мытый кошачий туалет, а в моих китайских щёлочках засохли килограммовые заспанки, которые мешали моим глазам открыться. Я хотел пить, хотел есть, мечтал умыться и принять душ, поменять майку и трусы, но уж никак не вступать в спор с Шерлоком, и слушать ту ересь, которую он запланировал лить мне в уши.       Но он не отступал, продолжая лезть ко мне, наваливаясь и пытаясь заглянуть мне в глаза, и окончательно разозлившись, я сердито отпихнул его локтем, и практически выпрыгнул из постели. Я выхлебал два стакана воды, взял полотенце и ещё одну смену белья, молча вышел из комнаты, и побрёл через зал, покрытый чёрными разводами, уже представляя, как залезаю под струи прохладной воды. К моему удивлению, Шерлок бросился за мной следом, и совсем растерявшись и даже немного испугавшись, я тоже поддал газу и ломанулся быстрее.       Мне показалось, я его разгадал. Он хотел насесть на меня и получить прощение до того, как я начну соображать, но к такой резвости от него я готов не был, а всё неизвестное от этого дурня пугало меня до чёртиков. Я уже знал всё, что он мне скажет, как будет себя вести, и как вывернет ситуацию так, что я окажусь во всём виноватым. Я же вроде там первый это начал, не просто соприкоснулся губами с Майкрофтом, а бесстыже сосался с ним, а то может и ещё чего сделал, возможно, даже переспал с ним, пока доверчивый и наивный Шерлок Холмс вышивал блестящими нитками наши имена на диванных подушках и стоял в очереди за розовыми лепестками.       Я утаил произошедшее, а чего его было утаивать, если оно ничего не значит? Я и Майкрофт могли пойти и дальше, ведь только Шерлок — чист и невинен, а мы — похотливые развратники, трахающиеся за его благородной спиной и смеющиеся над его полным доверием. Да, мы такие. Мы и в его спальне могли это делать, прямо на его кровати, радуясь, какие мы хитрожопые, кончая по десять раз за вечер и подтираясь его любимым халатом. Да нам прощения нет за все наши грехи, и он ещё сто раз подумает, согласен ли он продолжать жить со мной в одной квартире. Мне придётся как следует постараться, чтобы вернуть его доверие, и то не факт, что он сможет с этим жить.       Я практически вбежал в ванную, не желая прямо сейчас слушать весь этот бред, и истерично попытался закрыться на замок, но резвый художник вломился за мной следом, топая, как носорог, и совсем уж неожиданно для меня, бросился ко мне на шею и вжал в стенку душевой кабины. Я начал бешено вырываться, и он отпустил меня, но продолжал стоять так близко, что я опустил голову, чтобы не пугать его своим помятым лицом.       — Нет, Джон, не надо, — горячо зашептал Шерлок, хватая меня за запястья и настойчиво пытаясь поймать мой взгляд. — Кто угодно, только не ты.       — Да чего не надо? — недовольно зашипел я в ответ, ничего не понимая. — Я в душ хочу. Мне что, и помыться теперь нельзя без твоего разрешения?       — Не надо, пожалуйста, не отворачивайся от меня, я этого не переживу. Не уходи от меня. Я видел, ты собрал вещи, нет, не надо, не уходи.       Я нахмурился, совсем сбитый с толку, и подняв глаза, я всё-таки встретился с ним взглядом. Я не знал, разводит он меня, или разыгрывает свой спектакль, но он выглядел испуганным и по-настоящему потерянным.       Его гордое одиночество было моей слабостью, его мысли, его суждения, его странные слова и идеи делали Шерлока изгоем общества, да он весь был моей слабостью, чего уж обманывать самого себя, и я хотел, я мечтал, я надеялся, что смогу стать ему тем, кто избавит его от этого чувства.       Когда-то я решил, что буду с ним рядом до тех пор, пока он меня не прогонит. Пока не скажет уходи. Нет, я не его домашний зверушка, не его покладистый любовник, и уж тем более не тот, кто будет его пленить и ограничивать. Я любил его, и моя любовь выходила за рамки эгоистичного желания обладать и подчинять.       Я хотел быть с ним рядом, чтобы он не был одинок, и это единственное, что я знал точно и в чём я не сомневался.       Его физическая измена порушила мой пряничный домик, и причинила мне боль лишь потому, что я забылся и начал думать, что мы пара, и его интерес ко мне взаимен. Но это было не так. Я не отказывался ни от чего, что он мне предлагал, но сам я от него этого не требовал. Я хорошо помнил свои чувства, когда попал в этот дом. Я хотел этого художника, хотел его мысли, его слова, его жизнь, его улыбку, и если наши сексуальные отношения прекратятся, и мы станем просто друзьями и соседями по квартире, то это тоже замечательно. Это было бонусом к моей любви. Его приходы в мою спальню, — это подарок, его поцелуи, — моя радость, его счастье от того, что я рядом, слушаю его, причёсываю, смотрю как он рисует, — это и есть то, чего я хочу. Моей любви хватит на двоих. У него есть невеста, мама, брат, наверное, есть и отец, но я буду рядом, скрашивая его одиночество, до тех пор, пока это будет ему нужно.       Я не смогу уйти не потому, что я люблю его и мечтаю ублажать его по вечерам. Нет, не поэтому. Я просто не смогу где-то находиться, зная, что он сидит здесь один, в пыльной и тихой квартире, совсем один, понимаете, перебирает свои карандаши и разговаривает с чьим-то черепом. Как я смогу где-то ложиться спать, когда я уверен, что он забудет поужинать, купит молока, но не уберёт его в холодильник, а утром останется без своего любимого чая. Моё сердце вздрагивало каждый раз, когда я представлял его долговязую и лохматую фигуру, одиноко сидящую перед чистым листом бумаги, и никто, никто, кроме доброй старушки не спросит, как у него дела.       Одиночество — это его вынужденный выбор, но как я могу уйти, пока я ему нужен.       Глупый, глупый Шерлок. Он и правда подумал, что я собираюсь его бросить из-за его вчерашней выходки. Это я окрасил наши отношения в свадебные расцветки, а не он, и мои вчерашние страдания — это лишь моя ошибка. Я не знал, что у него в голове, никогда этого не понимал, но я точно знал, чего хочу я. Кто-то скажет я дебил, дурак и тряпка, но это скажет лишь тот, кто к такому простому чувству как Любовь, добавляет что-то ещё. Да, может я и глупый, ещё глупее этого нелепого художника, но для меня любовь — это просто любовь. Я не кидаю в этот котёл всё подряд. Собственничество, ревность, эгоизм. Будь только моим, спи только со мной, смотри только на меня, думай только обо мне. Моё. Только моё. Я видел сотни таких пар, где жена прессует мужа, покупает ему одежду, ревниво встречает с работы, отжимает зарплату, отгораживает от друзей и родных, загоняя человека в свои рамки, и гордо зовущая это браком.       Я простой оловянный солдатик. С Шерлоком мне хорошо, без него будет плохо. Всё. Мне больше нечего было добавить.       Его слова. Не уходи, не отворачивайся. Значат ли они что-нибудь? Несут ли они мне что-то, кроме его эгоизма и страха снова сидеть по вечерам одному? Тогда я не знал, не понимал, но очень хорошо осознал, что больше не должен скрывать от него причины, которые привели меня сюда. Я не нашёлся сразу, что ему ответить, мне было плохо, от того, что он так испуган, я этого не хотел, и я крепко обнял его, вдыхая родной аромат любимых кудряшек.       — Шерлок, ты такой дурень, — усмехнулся я, на секунду обмирая от его близости. — Я просто хочу помыться. С меня сто потов сошло за целый день, во рту вакханалия бактерий, а волосы скоро начнут крошиться от того, что ты тут меня елозишь по душевой кабине. Будь добр, сгоняй до миссис Хадсон и попроси у неё поесть, я…       — Никаких миссис Хадсон, — вздрогнул Шерлок, отстраняясь от меня и виляя глазками, — она отказывается со мной разговорить, пока ты не скажешь ей, что больше на меня не сердишься. Она напридумывала себе про нас чёрти что, и решила, что я тебе…       — Не надо, не продолжай, — устало отмахнулся я, начиная быстро раздеваться.       — И я сам тебе приготовил! — гордо заявил мой художник, помогая стягивать с меня майку. — Ты меня перепугал, лежал там как покойник, весь бледный, я чуть с ума не сошёл от страха. Когда ты начал храпеть, я понял, что ты пошёл на поправку, сбегал в магазин и сварил тебе куриный бульон.       — Сварил мне бульон? — удивлённо спросил я, выпрыгивая из трусов и отпинывая их куда-то в угол. — Настоящий куриный бульон? Я уже его хочу, иди, грей скорее. Я быстро.       — Да, конечно, я мигом, — обрадовался Шерлок, кидаясь к выходу, — и, Джон, по поводу вчерашнего, я…       — Давай потом, — поспешно перебил его я, залезая в душевую кабину, — сейчас я могу думать только о твоём бульоне.       Мой художник, бросил на меня благодарный взгляд и побежал греть мне свой кулинарный шедевр.