Der Parasit

      Лежать на жесткой койке госпиталя пришлось не долго. Осколочное ранение в области коленного сустава правой ноги было сложным случаем для полевых врачей.       После первой срочной операции симптомы больного явно указывали на то, что медики что-то упустили, и необходимо экстренно проводить вторую. Только они старались не замечать ухудшения состояния больного, ведь таких, как Леви, был целый зал солдат с разной степенью паршивости.       Как бы это грубо не звучало, но этим обреченным могли помочь только: удача, Ангел-хранитель и выражение «рожденный в рубахе». Врачи, оставляя их на погибель в руках Сестер Милосердия, не были черствыми на душу. Они с состраданием относились ко всем, но зачастую просто не успевали заниматься должным образом с каждым пациентом из-за постоянного наплыва раненых солдат. Это было основной причиной множества смертей в госпитале. Штат полевых врачей нуждался в увеличении численности и более компетентных кадрах, но, увы, оставалась только надеяться, что пенициллин станет для всех «панацеей».       Шов на ноге Леви воспалился и начал гноиться; температура раненного солдата была стабильно высокой, вгоняя юную мадмуазель Адерли, приглядывающую за ним, в тревогу за больного. Все свободное время она посвящала молодому капитану и облегчению его страданий.       Она понимала, что, если не провести повторную операцию, скорее всего, Леви останется инвалидом или же будет медленно погибать прямо в этой койке. Тщательно следя за изменением состояния его здоровья, она предположила, что сепсис мог начаться из-за фрагмента осколка, который мог еще оставаться в ноге. Если бы было удалено все, несомненно, препараты дали бы положительный эффект уже после первого вмешательства.       Когда ситуация стала критической, и Леви перестал ее узнавать, находясь в бреду, молодая девушка потребовала найти свободного хирурга и провести повторную операцию для капитана Аккермана. Сначала на нее посмотрели с сожалением; догадались, что пациент стал девчонке не безразличен. Еще бы — герой, единственный выживший из всего взвода, доблестный солдат своей страны.       Она явно долго готовилась, заранее подобрав необходимые слова для произведения нужного эффекта на кучку уставших врачей. В ее пламенной речи не было ни единой лишней фразы или интонации. Доказывая важность проведения операции для молодого капитана, она настаивала на долге перед страной, который они выполняют так же, как и Аккерман, защищавший их на поле боя.       Горящие энтузиазмом влюбленные глаза не смогли оставить врачей равнодушными, и те, приказав ей ассистировать, принялись к подготовке пациента.       Проведя долгую операцию, хирурги действительно нашли осколок, как и говорила Адерли. Девушка была рада, узнав, что ее предположение было верным, ведь это существенно сокращало список возможным причин ухудшения здоровья раненного.       После второй операции Еванджелина не прекращала наблюдение и уход за капитаном, видя плоды своих усилий. Ближе к концу третьего дня он пришел в сознание и даже смог съесть небольшую порцию похлебки. Несмотря на то, что уже был отбой, девушка смогла достать еду для него.       Во тьме, сидя лишь при паре зажженных свечей на весь зал, не ощущалось того, что рядом лежало большое количество раненых людей, периодично издающих стоны, кашель и прочие процессы жизнедеятельности.       Вкратце, Сестра Милосердия рассказала о том, что произошло за последние несколько дней, отчего Леви лишь немного нахмурился, узнав про осложнения и вторую операцию. Он действительно не помнил этого.       На секунду он задумался — от чего же жизнь буквально дала ему второй шанс? За какие заслуги предоставила ему этот подарок?       Ответ был прост. Поставив пустую чашку из-под супа на пол, он аккуратно обнял молодую девушку, что уснула, сидя на краю его кровати. Постепенно чувствуя, как та согревается от тепла его тела, и пальцы рук становятся не такими холодными, ее измученное лицо начинает принимать более привычный ранее спокойный вид.       Капитан Аккерман знал человеческую природу как свои пять пальцев. Хватило пары дней наблюдения, чтобы все понять, однако он не думал, что она будет настроена серьезно и даже станет добиваться второй операции, что почти невозможно в условиях госпиталя.       Но больше его мучил другой вопрос — за что такая юная красавица смогла полюбить его?       Паразита, что пытался искупить свои грехи на поле боя. Рисковавший своей жалкой жизнью не ради чести родины или защиты ее самой. Все время им двигало лишь его ущемленное эго, а девушку было жаль — придумала себе невесть что.       Из раздумий его вывел довольный вздох Сестры сквозь сон — капитан испугался того, что она проснулась.       Никогда прежде Леви ни о ком не заботился — тогда зачем он пытается согреть ее, прижав к себе? Да, ночью в госпитале было жутко холодно, несмотря на то, что днем в этой местности достаточно жарко.       У паразита не может быть чувств. Нет, не «не может» — а не должно.       Но ведь он рисковал своей жизнью и усердно воевал во благо родины, на которой родился. Он сделал все, что было в его силах, заглаживая свою вину. Может быть, паразит все же стал человеком?       Девушка расслабилась, обмякнув в руках капитана, отчего Леви почувствовал вес ее тела и понял, что не выдержит таких посиделок, ведь не до конца оправился после операции. Осторожно перехватив ее, он стал медленно склонять Адерли, заставляя лечь на кровать вместе с ним, спиной к нему.       Он понимал, что это — ошибка. Если она проснется сейчас, то сделает поспешные выводы. От чего же тело, сопротивляясь разуму, притягивало спасительницу ближе к себе?       Глубоко вдыхая аромат ее волос, он едва мог различить легкую травяную нотку, смешавшуюся с привычным спиртом, что витал в воздухе госпиталя. Ее форма была немного затерта от постоянной тяжелой работы, и ткань сильно измялась на местах сгибов локтей.       Ева мирно посапывала, кажется, крепко заснув, впервые за долгое время. Аккерману же такой покой оставался только в мечтах. Снедаемый противоречивыми эмоциями он почувствовал нечто новое, чего никогда не было в его жизни — надежду.       Надежду на то, что он, человек-паразит, может быть не одинок. Что он может быть кому-то нужен, не обязательно этой молоденькой Сестре Милосердия.       Девушка явно сыграла с ним злую шутку, открыв очередной мир грез, что будет мучить сознание Леви. Впервые за свою жизнь он почувствовал, что хочет ощущать то, о чем читал только в учебниках — привязанность к кому-либо. Быть с тем, кем он мог дорожить и кому бы рассказал горькую правду о себе.       Быть с тем, кто понял и принял бы его таким, какой он есть.       Это ведь чувствуют люди? Паразиты же не способны на такие светлые эмоции…       Совершенно верно, он попытался позаботиться о ней так, как может в его нынешнем состоянии, — уложить на кровать и согреть, дать возможность отдохнуть. Была в этом действии и толика благодарности за свою жизнь, учитывая настойчивость и смелость Сестры Милосердия, но больше его мучило то, что он хотел перестать чувствовать одиночество. Хотя бы сейчас, когда сердце отчего-то разрывалось больше обычного.       Обычно Леви знал как справиться с этим угнетающим состоянием, но теперь, когда он почти обездвижен, и коротать время приходилось, лишь рассматривая что-либо, он не мог убежать от этого призрака, вечно следующего по пятам.       Спустя пару часов Леви так и не заснул, но сделал вид, что спит, когда Адерли заворочалась, начиная просыпаться. Он уже не обнимал ее, лежа на спине, вытянув руки вдоль туловища, сделав вид, что так и лежал все время, пока Ева, утомившись, улеглась рядом во время их беседы, уснув.       Адерли долго не могла понять, где находится, а позже — почему. Бегло посмотрев, спит ли капитан, девушка поправила сползшее одеяло и снова села на край кровати, легонько взяв его за руку. Медленно поглаживая большим пальцем очертания его костяшек, почти невесомо касаясь огрубевшей кожи, девушка едва слышно прошептала:       — Как же я рада, что все обошлось…       Еще никогда Леви не было так тяжело скрывать свои эмоции. Сначала Аккерман хотел открыть глаза, но позже подумал, что тем самым сломает девчонке сказку, что она старательно выстраивала все время его пребывания в госпитале.       Неужели снова эта забота о ком-то?       Удивляясь случившемуся, Леви почувствовал, как его руку отпустили, после чего кожа стала мгновенно замерзать, чувствуя потерю источника приятного тепла, а позже он остался один, и лишь тихие отдаляющиеся шаги дали понять, что можно закончить притворство.       После этой ночи Еванджелина ничего подобного себе не позволяла, от чего Аккерман подумал, что ошибся в своих выводах на ее счет. Несколько недель пролетели почти незаметно, только теперь для передвижений Леви приходилось использовать костыль, так как на восстановление подвижности сустава уйдет еще много времени.       Ближе к рождеству в Алжире начала распространяться инфекция, подкосившая многих больных, отчего было принято решение идущих на выздоровление солдат перевести в соседний госпиталь, а тех, кто уже не сможет продолжить сражение на поле боя, отправить домой — во Францию.       В один из дней к капитану Аккерману пришел врач, провел осмотр и констатировал удовлетворительное состояние здоровья. Он был немногим моложе местных полевых медицинских работников, но в его глазах все еще не затух энтузиазм. Несмотря на то, что нога постоянно ныла, и передвигаться, как прежде, он еще не мог, перед уходом врач озвучил вердикт:       — Завтра вы возвращаетесь домой, капитан Леви. Собирайте вещи, Франция ждет своих сыновей!       Адерли, находившаяся в зоне слышимости разговора, вмиг потеряла контроль над эмоциями и, прикрыв рот рукой, отвернулась, заплакав. Леви заметил ее резкие движения, перестав обращать внимание на что-то говорящего доктора. Ее хаотичное размазывание слез по юному личику отдавалось неприятным ощущением, приглушающим радость от новости о возвращении на родину.       Обернувшись, Сестра Милосердия испугалась того, что за ней наблюдала пара глаз цвета грозового неба, застав в столь дискредитирующей ситуации. Не выдержав, она покинула общий зал.       К удивлению Аккермана, девушка не попадалась ему на глаза вплоть до самого вечера. Лишь перед отбоем, набравшись смелости, она подошла к нему с привычным невозмутимым видом, желая последний раз поговорить перед расставанием, — уже завтра на рассвете Леви предстояло покинуть Алжир.       — Возвращаетесь домой? — сев на край кровати и стараясь как можно радостнее озвучить вопрос, Адерли хорошо справлялась с интонацией, легкой улыбкой, но никак не с подрагивающими пальцами, что сжимали плотную ткань юбки униформы.       — Да, но вы, кажется, этому не рады… — честно заметил Леви.       — Почему же?! — возмутилась девушка, не желая, чтобы ее так быстро раскрыли. — Наоборот, я очень рада за вас, теперь вы…       — Ева, прекратите! — перебил Леви. — Я все знаю.       Как испуганный зверь, девушка резко повернула голову, посмотрев на капитана. Ею овладела растерянность, которую она прогоняла на протяжении всего вечера, не желая принимать, насколько легко идет на поводу своих эмоций.       Свет в зале потух, означая отбой. Солдаты почти синхронно принялись укутываться в одеяла, а кому их не досталось — простынями, укладываясь на боковую.       Прямо как в тот вечер после его пробуждения: голоса стали стихать, зал освещали лишь две, догоревшие уже до середины, свечи, и рядом была Сестра Милосердия.       Она сидела, потупив голову, делая вид, что рассматривает в темноте деревянный пол.       Ее раздирали сомнения, Леви чувствовал это, будто сам испытывал эти ощущения. Аккерман смотрел в черную пустоту, растворившуюся по периметру зала.       — Что же, — шепотом решила разорвать тишину Еванджелина, — была рада с вами познакомиться, капитан Леви!       — Сестра Адерли, — обратился он к ней, схватив за руку и остановив при ее попытке убежать, — останьтесь.       — Простите, мне нужно…       — Останься, я сказал! — более требовательно, повысив голос с шепота до тихого тона, приказал Леви.       Он дернул девушку за руку, и та снова приземлилась на край его кровати, подчиняясь каждому слову или движению.       — Я не собираюсь слушать твои: «рада с вами познакомиться» и прочее дерьмо. Если тебе действительно есть что мне сказать перед тем, как я свалю, то говори сейчас. Ты уже взрослая девочка. Подумай хорошо, возможно, мы больше не увидимся.       Ева забралась на кровать, поджав ноги и, тем самым, став максимально близко к капитану. Изловчившись и выудив свою руку, она взяла его ладонь, а следом произнесла то, что он был готов услышать:       — Я люблю Вас! — жар ее шепота обжигал лицо, разгоняя кровь по венам. Еще немного и Аккерман сам начнет трястись, как осиновый лист. Но теперь настала его очередь:       — Почему? — этот вопрос не давал ему покоя все время пребывания в госпитале. Ответа на него он ждал гораздо больше завтрашнего утра.       Он должен понять!       Тяжело выдохнув куда-то в сторону, Адерли сделала глубокий вдох, будто знала, что он задаст именно этот вопрос, а не ответит положительно или отрицательно на ее чувства, и решила начать ответ издалека:       — Когда вы попали сюда, в первый день, убитый горем об известии о своих товарищах, я еле смогла вас успокоить. Когда же ваш пыл остыл, вы посмотрели на меня, как… — Адерли замолчала, переведя дыхание, — на спасительницу, как сами позже и сказали. Ваш взгляд говорил мне, что я нужна вам. Просил об этом, чтобы не свихнуться после всего кошмара, что произошел на поле боя. До этого на меня никто и никогда так не смотрел.       Леви внимательно слушал Еву, ловя каждое слово, наконец, осознавая.       — Знаете, я поняла, что нашла спасение в Вас. Каждый раненный благодарен нам за заботу о них, каждый с трепетом смотрит на нас, но вы… Я чувствую, что именно вы такой же, как и я, — одиночка. И именно ваши глаза смотрят на этот мир так же, как и мои.       Адерли позволила себе переплести их пальцы воедино, наслаждаясь более цепким захватом. Чувствуя маленькую власть над обезоруженным от ее слов молодым человеком.       — Я — четвертый ребенок из самой обычной нищей семьи одного из убогих уголков Франции. С самого рождения была всего лишь лишним ртом на попечении родителей, от того и дописала себе пару лет в документах, чтобы взяли сюда, — в Сестры Милосердия. Даже если я выживу здесь и меня не подкосит инфекция, а снаряд или бомба не попадет в этот госпиталь, вернувшись во Францию, я не собираюсь идти в родительский дом. Меня там никто не ждет. Именно поэтому я хотела, чтобы хоть кто-то вспоминал обо мне, если вдруг… А вы бы меня помнили, знаю это… Потому что я ваша спасительница. — С улыбкой закончила Адерли. — Этого достаточно?       — Более чем, — выдыхая ответ почти у самых губ, Аккерман поддался искушению, едва касаясь ее губ своими.       Он боялся. Он все равно боялся того, что сейчас происходит, потому что это означало самую важную вещь, которая могла с ним произойти.       Ева, не насладившись этим мимолетным соприкосновением, более требовательно поцеловала его, заставляя играть по ее правилам. Им было все равно на то, что за ними, скорее всего, подслушивали и наблюдали соседние койки или же коллеги Адерли. Дыхание окончательно сбилось, а нижняя губа приятно покалывала от легких прикусываний Сестры Милосердия. Не желая отпускать этот миг, руки парня прижали девушку ближе, впервые коснувшись ее тела, а в частности талии, так четко выраженной, несмотря на пышность ее униформы. И тут Леви почувствовал насколько девушка худая, наверняка, не доедающая. Без особого труда кости скелета прощупывались так, что их можно было перебирать пальцами и считать.       Ее руки уже привычно блуждали по его телу, ведь Сестре Милосердия не раз выпадала возможность совершать какие-либо лечебные манипуляции с телом капитана.       Эта идиллия не могла долго продолжаться, и Леви первым отстранился от Адерли, стараясь восстановить дыхание. Предательство разума было совсем некстати, но тот был словно омрачен дурманом и отказывался разложить по полочкам произошедшее.       — Как твоя фамилия? — шепотом спросила Ева.       — Что?! — не понимая цели вопроса, насторожился Леви.       — Если выживу и вернусь, чтобы найти тебя, я должна знать твою фамилию. Ты из разведки, и про тебя в документах госпиталя сказано лишь имя, возраст, группа крови и история болезни. Поэтому назови мне свою фамилию.       — Аккерман. Я — Леви Аккерман. — дотронувшись до ее впалой щеки, капитана охватила жалость от того, что все происходит в последний момент. — И я сам тебя найду.       — Главное, помни обо мне, Аккерман. — Громко чмокнув губы капитана на прощание, Сестра Милосердия освободилась от его ослабленных объятий и встала с кровати, в спешке поправляя униформу: — Хорошего тебе пути.       Леви смог лишь кивнуть в ответ. Девушка ушла и больше не заходила в зал. Капитан точно это знал, потому что не смог сомкнуть глаз всю ночь, вплоть до отъезда.       По возвращении во Францию капитан Аккерман долгое время продолжал находиться на учете в госпитале и раздумывал, что же делать дальше. Ему выплатили неплохое пособие за заслуги и ранение, но бездумно тратить небольшой капитал — было не в его стиле.       Понимая, что на службу ближайшие несколько лет он не вернется, Леви стал рассуждать и анализировать, чем бы ему заняться, да так, чтобы не захотелось зарезать глуповатого начальника, который лишний раз захочет самоутвердиться за счет своих подчиненных.       Так же ограничивало его выбор и полученное боевое ранение — спустя почти год он продолжал прихрамывать, частенько передвигаясь с тростью. Лекарства с обезболивающим действием стали основой его дневного рациона. Он мог терпеть боль, но, зачастую, она изводила его, не давая заснуть, поэтому Аккерман научился высыпаться за три-четыре часа.       Для него дни летели, как перелетные птицы, разрывающие пространство неба своими острыми крыльями. За процедурами и иным лечением Аккерман не заметил, как пролетела зима, весна и вот уже закончилось лето, и наступил первый день осени. Она выдалась противно мерзлявой, отчего даже шерстяной плед не спасал в холодные ночи.       А спустя пару месяцев выпал первый снег. Потом медленно, словно на цыпочках, подкралось Рождество, а значит, Аккерман стал на год старше, ему было всего лишь двадцать лет.       Однажды, во время разговора медсестер он услышал, что у одной из них случилось горе — ее брат погиб в Алжире, несмотря на то, что боевые действия практически прекратились.       Она считает, что это дело рук своих — ультраправые националисты не собирались признавать суверенитет Алжира и выставляли убийства сослуживцев на счет партизан. Таким образом, они хотели разжечь пламя войны снова, а позже, во время переполоха, свергнуть верхушку власти Франции.       Французы стали убивать французов.