***
Первый день дался довольно легко. Книги всё так же валялись в хаосе по полу, от скуки в голове бренчала какая-то дребедень, и невидимые часы тикали за ушами. Эрика отлежала все бока, чувствуя гнев и жгучую обиду. Причины и что там ещё отошли на задний план. Сейчас её больше всего поражало поведение — никакой логики! Ты в гостях, но в заложниках. Не надо меня бояться, но пристрелить могу. Как будто у него раздвоение личности. Не такая уж и безумная теория в свете последних событий. В животе заурчало. Эрика сердито перевернулась на спину. Ничего. Как-то в шестом классе сидела на диете — и не через такое проходила, подумаешь, несколько дней без еды… Ну, и воды. Всего лишь одна из важнейших составляющих организма, какая мелочь.***
Что там за окном — непонятно, но, скорее всего, её биологические часы выстроились самостоятельно, поэтому то, что пришло утро, девушка почему-то знала наверняка. Хотя проснулась она от какого-то дурного запашка: поднявшись на ноги, Эрика обнаружила источник — всё тот же чёртов пакет. Видимо, еда начала портиться. Сморщившись, девушка завязала его поплотнее, не заглядывая внутрь, чтобы хоть как-то сдержать вонь. Потом, подумав, она заперла пакет в ванной, потому что проветрить комнату не было ни единого способа. Ножки стула неумолимо держались как приваренные прямо к сидушке. Попробовав выбить ими ещё раз окно и поковырять стену, всё, что получила девушка в итоге, — несколько заноз. От голода начало мутить, но чувство жажды пока ещё терпимое. Эрика вымученно протёрла опухшие от слёз веки. Не так уж и страшно, убеждала себя она, знать бы, сколько это ещё продолжится…***
Плохо стало день на третий-четвёртый (казалось — десятый). Часы голода слились в одну сплошную пульсацию в висках, желудок прилип к позвоночнику, а сухость во рту слоилась песчаными дюнами, царапая дёсны. Эрика лежала прямо на полу, уже не чувствуя тошнотворного запаха из пакета, который пробивался даже сквозь дверь. Ей было нехорошо, душно и дурно, хотя температура в комнате ничуть не изменилась: губы потрескались, живот жутко болел, прося пищи. Свернувшись в эмбрион, девушка хотела плакать, но вся вода давно испарилась из тела, лишая воли, силы и остатков гордости. Грязные волосы спутались вокруг плеч, жутко хотелось не то что даже вымыть их и расчесать — хотелось просто упасть с разбегу в огромную цистерну с водой и просто раствориться, как сахар. От мыслей о воде скрутило судорогой. Обезвоженная и обессиленная физически и морально, пленница пусто глядела перед собой. Ей вдруг стало очень страшно: а что, если он просто решил её так убить? Бросил здесь и теперь ждёт, когда же она уже сдохнет. Довыпендривалась, да? Получай. Слишком много качаешь права для заложника, с учётом общих условий. Ехидный голос в одурманенном мозгу и то какой-то вялый и безэмоциональный. Эрика и без него успела сотню раз пожалеть о своём поступке, униженная и сломленная, умирающая с каждым часом. Её бы трясло от паники и жалости к себе, если бы на то были силы, но все остатки прямо сейчас утекали (усыхали) из тела, кажется, вместе с расщепляющейся на атомы последней волей. Насколько природные потребности и инстинкты выше всего остального — страшно ощутить на своей шкуре. Эрика не сразу даже увидела, как он пришёл. Просто прикрыла глаза на секунду, а как открыла, то за мутной плёнкой привиделись носки серых кедов. Голова поворачивалась с трудом, а нависшую безразличную маску из пластика видеть хочется меньше всего. Добьёт или нет? Скорее всего. Терпение не может быть таким безграничным. Вместо этого девушка чувствует, как её бережно подняли на руки и куда-то понесли. Перед глазами одно смазанное пятно, а от шага убаюкивает смертельным сном, щека касается его кофты, но девушка даже не может сказать, какого та цвета, зато из носа наконец-то пропала эта кислятина тухлой еды. От Салливана, напротив, пахнет чем-то приятным: то ли стиральный порошок, то ли чай с каким-то мятным привкусом — точно не разобрать. В мысли забредает совсем глупая и неуместная шутка, что от убийцы так пахнуть не должно. Девушка почувствовала, как её куда-то усадили, а в глазах снова всё размазалось. Вот и всё, да? Пора в могилу… Только и выделяются яркими пятнами два цвета: белый и голубой. Рука машинально потянулась вперёд, зачем-то желая снять эту искусственную деталь, но попытку ловко перехватили. Цвета куда-то пропали, а потом вернулись снова. — Пей. У неё нет сил ни сопротивляться, ни сдаться, поэтому парню приходится силой опрокидывать воду в девушку, пока она не соображает глотнуть. Организм сперва не верит, отказываясь принять необходимый для существования компонент, но потом, распробовав, сдаётся, жадно хватая ненавистную помощь. Эрика унижена и раздавлена собственной слабостью, однако ничего не может с собой поделать: как бы там ни вставали в позу поначалу обрывки гнева, страх умереть куда сильнее всего остального. Постепенно голова начала проясняться, а зрение фокусировалось всё чётче. Эрика осмотрелась. Она находилась в гостиной крайне мрачного дома, от которого мурашки ползли за шиворот. Вместо люстры — жалкое подобие коряги над головой, эти же устаревшие полосатые бежевые обои, что она видела через почтовую щель, следы квадратов от висевших там когда-то картин и фотографий. Мебели по минимуму, как в первом цветном кино. Сама Эрика сидит на кресле возле пузатого телевизора, отражаясь в зеленоватом выпуклом экранчике: обезволенная, жалкая, маленькая и беспомощная; взлохмаченные волосы в беспорядке вокруг плеч, пробор совсем сбился на одну сторону, обстриженные месяц назад кончики заметно отросли, а в светлых глазах полное отчаяние. Эрика отвела глаза от своего отражения, которое увидела впервые за несколько дней. Не то чтобы сейчас это волновало её, но она не думала, что всё настолько плохо. Рядом с телевизором стоит совершенно неподходящая по антуражу маленькая декоративная ёлочка. Она уже заметно запылилась, и девушка вдруг вспомнила, что уже видела такую. Кажется, в декабре — как же давно это было… Слабый свет пробивался сквозь окна в прихожей, за ними — улица, самая настоящая, такая манящая, но недоступная. Эрика машинально попыталась встать, но левая рука дёрнулась назад. Опустив голову, девушка обнаружила причину: плотная верёвка уходила под кресло, держа пленницу на привязи. Она даже не заметила, когда её успели привязать. Отошедший юноша вернулся. Услышав шаги, Эрика подняла на Салли вымученный взгляд. Бояться нет никаких сил. Что ещё страннее — сумасшедший одноклассник пугает всё меньше и меньше. Сейчас в руках Фишера тарелка с чем-то очень вкусно пахнущим: желудок мгновенно сжался в узел, жалобно застонав, и девушка сжала зубы, проклиная себя всё сильнее. Когда Салливан поставил на журнальный столик перед ней еду, Эрика отвернулась, уже понимая, что проиграла. Рядом с тарелкой легла вилка и опустился стакан с чаем. Вопреки ожиданиям, парень не стал нависать сверху, сверля её взглядом насмешки. Вместо этого он ушёл куда-то ей за спину. Кажется, там была кухня. От тарелки уже не просто пахло вкусно — казалось, дымок змеёй вцепился в нос, притягивая силой. Глаза невольно пробежались по содержимому: что-то, напоминающее пасту под соусом, выглядело так аппетитно, что хотелось разреветься от ненависти к себе. Вдруг позади раздались странные звуки. Эрика вздрогнула, не сразу понимая, что это гитарные струны. Значит, и тогда не послышалось… Песня без слов играла, еда остывала, слюна копилась во рту, а в животе словно орало маленькое чудовище, долбясь изнутри к необходимому. Вылетавшая из-под струн ненавязчивая лёгкая мелодия казалась какой-то знакомой. Эрика, сжимая зубы, держалась из последних сил. Она сверлила взглядом столовые приборы, думая о том, что… — Ты же понимаешь, что это глупо? — Музыка оборвалась. Девушка едва не подпрыгнула. — Пока ты думаешь, как воткнуть в меня вилку — чего у тебя всё равно не получится, — всё остынет. Эрика понимала. Недолго подождав, гитара продолжила звучать. Это он так специально отошёл, чтобы якобы не мешать ей (или всё же посмеяться за спиной)? И что за тон? Как будто его по десять раз на дню пытаются атаковать всякой кухонной утварью, и это его нисколько не удивляет. Вероятно, это правда. Либо она здесь не единственная пленница. Эрика беспомощно оглядела гостиную, словно та могла разъяснить, что к чему. Гитара продолжала играть. Салли больше не настаивал. И девушка сдалась. Слёзы подкатили к ресницам, губы задрожали, а рука уже сама потянулась к вилке дрожащими пальцами. Эрике казалось, что она чувствовала спиной победный хмык, не желая признавать, что у Салливана всё же есть чувство такта, именно поэтому он отошёл, заполняя дом какой-то ненавязчивой мелодией. А ещё она понимала, что в терпении ей его не победить. С каждым желанным кусочком пищи во рту хотелось ещё и ещё, и только какой-то необъяснимой выдержкой Эрика оставляла паузы, поднимая к губам трясущейся связанной рукой стакан чая, чтобы не походить на животное. — Зачем я тебе?.. — еле слышно спросила девушка, сгорбившись на привязи, когда тарелка опустела. Струны печально пропели ещё несколько аккордов, прежде чем гитара смолкла. — Здесь больше не так тихо, — странно ответил юноша. Он отложил гитару и подошёл со спинки кресла. Эрика поджала губы, не оборачиваясь. — Отпусти меня, Сал. Если хочешь, я могу приходить к тебе хоть каждый день… — Давить на жалость, вот и всё, что оставалось. Особенно с таким видом. — Прости, но нет. Ты не вернёшься. И никогда сюда не придёшь, я знаю, — ответил парень и тихо добавил: — Никто сюда не приходит, кроме неё… Мурашки отчаяния пробежали по спине. — Кроме неё? — всё-таки обернулась девушка. Салливан, чуть склонив голову, глядел на Эрику, но та готова была поклясться, как он смотрит на что-то в отражении экрана телевизора. Неуверенная в этом, девушка тоже поглядела туда. Кроме них двоих в гостиной никого не было. — Неважно, — вдруг отвернулся парень. Он обошёл кресло и стал развязывать противоположный конец верёвки. — Идём. Эрика машинально подчинилась, когда случайно заметила оставленную на тарелке вилку. Пальцы сами вытянулись по направлению к оружию, пока похититель копался с узами. И снова он просто какой-то сверхъестественной интуицией почувствовал угрозу и негромко произнёс: — То, что я тебя ни разу не ударил, не значит, что я не могу этого сделать. Эрика вздрогнула. Парень выпрямился, держа конец верёвки, но не дёргая, как мог бы. Поняв намёк, девушка, пошатываясь, поднялась на ноги. Пока они поднимались в комнату, Эрика отчаянно пыталась нашарить глазами то, что могло бы помочь сбежать, но так ничего и не придумала. Вот и знакомая до скрежета в зубах дверь. Никто не тычет девушке в спину, поторапливая — Салли вообще ни разу не сделал ничего грубого, за исключением инцидента со скотчем в первый день. Может быть, именно поэтому девушка не ёрничает, переступая порог комнаты своего заключения самостоятельно, хотя всё в ней кричит против. После случившегося эта искорка к сопротивлению значительно поугасла. Уже в дверях, девушка обернулась. Юноша потянул за верёвку, отчего рука, словно кукольная марионетка, поднялась. Не успела Эрика ничего сообразить, как он взял её за запястье и начал распутывать узел. Это казалось так… странно. Девушка просто стояла и молчала, глядя, как его пальцы скользят по верёвке. Казалось, что сложного взбрыкнуть сейчас? Как-то дёрнуться, попытаться ударить — обе его руки свободны, а сам Фишер вообще не смотрит на пленницу. Но что-то останавливает, и это не похоже на страх. Скорее, оцепенение, как во сне. Эрике почему-то кажется, что он читает её мысли. Его руки в этот раз тёплые, а на запястье правой виден старый шрам, белёсой царапиной уходящий вокруг ладони под кофту. Сначала форма кажется какой-то не такой, неправильной, пока Эрика не поняла, что это похоже на старый укус… Она медленно подняла глаза, рассматривая протез на лице Салли. Эта штука далеко не новая: если приглядеться, то видно, что все выпуклости, повторяющие форму лица, потёрты, а с одного края есть даже трещина, и девушка впервые задумывается, что же там, за фальшивым лицом… Ещё когда он только пришёл, протез шокировал, конечно же, но, с другой стороны, в их колледже кого только нет: и панки с ирокезами, и рокеры с тату на всё лицо да пирсингом в самых неэтичных местах, даже парочка готов, про младшекурсниц с цветными волосами и вовсе можно не говорить. Подумаешь, какая-то маска. Эрике как-то не пришло в голову, что эта штука не попытка выделиться и привлечь внимание — это необходимость. Вместе с этим она замечает на шее Сала ещё несколько шрамов у самого ворота кофты. Верёвка распутана. Парень вскинул голову, ловя изучающий взгляд, и девушке почему-то становится неловко. Они безмолвно смотрели друг на друга, разделённые порогом, когда парень вдруг медленно поднял руку и потянулся к лицу девушки. Очнувшись, Эрика инстинктивно отступила назад, зачем-то прижимая к себе за запястье свою освободившуюся руку, и настороженно уставилась на дрогнувшие пальцы юноши. Что-то странное промелькнуло там, за протезом, а потом он резко развернулся и ушёл прочь, заперев дверь. Что это было? Эрика не знала. Противоречивые чувства забивали голову ватой, поэтому девушка не сразу заметила, что дурной запах пропал из комнаты, а все разбросанные книги аккуратно сложены стопкой на столике. Пленница медленно подошла к ним, взяв в руки верхнюю. Джон Грин «Бумажные Города». Поджав губы, Эрика сжала книгу и развернулась к двери, замахнувшись. Но вот проходит секунда, две, три, а книга по прежнему в руках девушки. Да что не так со всем этим?! Хотелось заплакать, но слёз не осталось. Вместо этого рука обессилено упала вдоль тела. Постояв немного на месте, Эрика зашаркала к дивану, забрав книгу с собой. Ещё через несколько минут она услышала, как весело загудела вода в трубах, возвращаясь на место.