***
Эрика продолжала сидеть посреди комнаты, так и не двинувшись. Цепь давно спала, и руки безвольно упали вдоль тела, но пустошь, завывающая в душе, омерзительно холодила горло. Не чувствуя ничего, девушка отрешённо согнула затёкший локоть, чтобы сорвать с глаз повязку и, пошатываясь, выпрямиться. Кусающие шею и живот мурашки теперь были лишь следствием сквозняка и только, но ощущения от чужих прикосновений никуда не испарились. Они, как слой липкого и грязного налёта, просочились под кожу, и пленница сжала кулак с повязкой до побелевших костяшек. Обида на простую истину вроде и была давно понята, да только в теории, на практике же почувствовать, что ты просто вещь, не принадлежащая сама себе, — то ещё испытание. Эрика поднесла ладонь к шее и коснулась, а потом вцепилась в неё ногтями, сдерживая крик. Прекрати. Ты знала, что всё так и будет. Внутренний голос неожиданно холоден и жесток. Но он прав. Не нужно было строить радужные фантазии, оказавшись жертвой преступления. Всё, что она себе напридумывала тогда, ещё в первый день, связанная точно так же и лишённая зрения, — оно должно было произойти. Возомнила себе, что всё будет не так? Купилась на хорошее отношение. Почти поверила. И тем больнее оказалась жгучая обида. Именно она сейчас хлещет по сердцу колючей проволокой. Сдёрнув испорченную рубашку с плеч, даже не прислушиваясь, куда ушёл парень (какой смысл?), девушка кинулась в душ. И как-то разом стало плевать. Слёз не осталось, горячая вода обжигала кипятком до покраснения, но Эрике уже всё равно. Как и на незапертую дверь ванной: зачем, правда? Это ведь не её дом, она всё равно не защищена, не убежит, так зачем эти лишние потуги? Если что-то случится или он чего-то захочет — ей не спрятаться. Дыра обиды и жалости в груди зарастает твёрдой корочкой. Девушка выходит из душа, не потрудившись даже вытереть голову, зато она оставляет кран с водой открытым, решительно сжимая пальцы в кулаки до боли в ладонях. Эмоциональный шок сходит на нет, и вместо него приходит чёткость мыслей. Прильнув на мгновенье к двери и прислушавшись, Эрика сразу же пересекла комнату и, скинув полотенце, рванула диван за спинку. Растрескавшаяся штукатурка, под которой проявились почерневшие доски, приветствовали её, как кроличья нора Алису. С разницей лишь в том, что для побега из одного мира в другой нужно было ещё постараться. Что ж, мотивации теперь с излишком. Эрика протиснулась между мебелью и стеной и остервенело принялась расковыривать пальцами края дыры. Ей уже не нужна была ножка стула… нет-нет-нет, она забыла о жалости к себе. Если это единственный путь наружу — она выгрызет его зубами! Пока же и ногтей вполне достаточно. Доносящийся шум воды из ванной хорошо заглушал, как трескались серые камушки под ломающимися тонкими ноготочками. Светлые волосы забрызгали весь пол, вновь холодя плечи остывшей влагой, босые ноги покусывал сквозняк от неприкрытого пола, но Эрика этого не замечала. Она не задержится в этом доме больше ни на лишнюю минуту, ни на секунду… сотрёт пальцы до костей, но вылезет, и никакой Салли-Кромсали её не удержит.***
Впервые Сал испытывал такие угрызения совести, настолько, что боялся идти наверх и встретиться лицом к лицу с единственным человеком, спасающим его от кошмаров. Мысли гудели внутри черепной коробки, бессвязно перекрикивая друг друга, под перешитыми веками залегли синяки — юноша не мог заснуть до самого утра, сжимая голову от боли, а когда впал в лёгкую дрёму, то проснулся в холодном поту: они вернулись. Плохие сны, которых он не видел больше трёх недель, нагрянули разом и неожиданно, жаля по ослабевшей психике, и даже снотворное не спасло бы от них. По правде говоря, Салли боялся пить снотворное. Если то, что живёт в темноте, захочет напасть — он может просто не проснуться. А теперь, на ватных ногах поднимаясь по ступеням, Фишер сжимает губы в тонкую полоску под протезом и кусает губу почти до крови. Что бы он ни придумал — нет никакого оправдания его действиям. Он сделал так, потому что захотел. Поддался ехидным голосам в своей больной голове. Испугался перестать чувствовать. Пожелал того, что так просто достаётся обычным людям, и взял это без спроса. Как подобает преступнику. Может, его место и правда было за решёткой? Салли долго стоит перед дверью с врезанным им лично замком и не решается отпереть. По ту сторону тихо. Девушка словно затаилась загнанным зверем, зная, что охотник сейчас вернётся. Давай, Салли-Кромсали, наломал дров — собирай щепки!.. Поколебавшись, юноша согнул указательный палец и негромко постучал. Глупо до надрывного смеха спрашивать разрешения войти в собственном доме к той, кого сам же и запер, но как начать извиняться, Сал не представлял. Едва стук пронёсся по дереву, там, за дверью, что-то упало. По звуку, книга. Неслушающимися пальцами юноша отпер замок и медленно открыл дверь, готовый увернуться, если в него сейчас из-за неё прилетит стул. Если у девушки и были такие планы, то она просто не успела подготовиться. Зато взгляд и напряжённая поза говорили сами за себя: Эрика вскочила на ноги, сжав кулаки, и явно приготовилась ко всему плохому, что успела додумать, пока была одна. О, Салу явно стоило бы послушать перед исповедью… Они долго молчат, глядя друг на друга с разных краёв помещения, только пропасть между ними теперь куда больше площади ковра. Он всё ещё не знает, что сказать. Не подходи! — практически написано с той стороны обрыва. Салли шагает прямо в пропасть, готовый ответить за свой поступок. Стоящая напротив девушка смотрит затравленно и почти дико, но, что странно, больше не пятится. Сал видит, как крепко сжаты её зубы и напряжены ноги, однако Эрика не пытается убежать, чего юноша ожидал в первую очередь после вчерашнего. Это могло бы радовать, но больше настораживает. Что-то не так. Её взгляд тяжелеет. Шаг, ещё, словно подкрадывается к пугливому зверьку, притворяющимся хищником. Девушка не двигается. — Эрика, я… — начал было парень севшим голосом и осёкся. Девушка вдруг дёрнула руками к себе и… начала расстёгивать кофту. Сал замер. — Что ты д-делаешь?.. — Даю тебе то, чего ты хочешь. Забирай. Я устала бояться, — бесцветно бросила она, быстро выуживая пуговицы из петель, не зажимая плеч. Лицо не выражает ничего, она словно самолично и резко выключила свои эмоции, продолжая раздеваться, и, когда остаётся всего пара пуговиц, до Сала доходит, что и зачем она делает. Юноша подлетел к девушке, кое-как останавливая это действие, схватил за края кофты, притягивая их друг к другу. — Прекрати! — А зачем? Хочешь меня? Давай! Я не буду сопротивляться! — Она начала вырывать ткань обратно, почти крича, в глазах — злые слёзы. Юноша с протезом на лице с трудом удерживает её запястья, ощущая себя последним подонком. — Ну, чего ты ждёшь?! — крикнула она. Не зная, как остановить эту истерику, парень просто обхватил девушку за плечи и прижал к себе, зашептав: — Прости… прости меня!.. Пожалуйста, прости… Эрика попыталась дёргаться, выворачиваясь, но потом снова задрожала и перестала вырываться, всхлипнув ему в грудь. — Прости, я не хотел… прости… Приглушённый шёпот из-под протеза где-то над макушкой успокаивает, и Эрика сдаётся окончательно, зажмурившись и обмякая в оковах его рук. Салливан тёплый. Пока девушка тяжело дышит, слушая раскаяние, она пытается собрать в себе всю ненависть, какая только есть. Но не может. Потому что, доведя себя безумными мыслями до ручки, она действительно готова была уже на всё. Ждала, когда он вернётся. Приняла своё рабское положение. А вернулся не тот. Вместо психопата в жуткой маске вернулся юноша, перебирающий струны гитары по вечерам и напевающий её любимые песни приглушённым голосом из-под протеза. Этим же голосом он сейчас просил прощения, надрывно теряя окончания в шёпоте, и Эрика верит безоговорочно: ему правда стыдно. Он действительно раскаивается. Может, у Салливана Фишера и правда раздвоение личности? Это его не оправдывает! — неожиданно рычит что-то внутри. Ни разу. Сделанного мало для настоящей ненависти, но для холодной злобы вполне достаточно. Поэтому когда юноша осторожно спрашивает: — Голодна? — Да, — просто отвечает она, зная, что игнорирование здесь не выход. Но это если не знать, в каком количестве оно нужно… Эрика замечает, как колеблется парень, думая о наручниках, но, видимо, ему и правда не по себе, поэтому он спешно отстраняется и приглашающим жестом просит её выйти из комнаты. Надо же. Какие поблажки, хочется ядовито хмыкнуть на это. Вместо этого девушка молча проходит мимо, не потрудившись застегнуть неприлично распахнутую кофту. Плевать. Сал поджал губы за протезом, но ничего не сказал. Если с минуту назад, когда она приняла его полуобъятия-полузахват, он ещё думал, что всё не так плохо, то теперь стало ясно — вернуть то малое доверие будет очень непросто. Если вообще получится.***
Трапеза прошла в угнетающей тишине. Девушка больше не пыталась сжаться или отойти, но вокруг неё словно образовалась стена отчуждения, доступа к которой у Салливана отныне не было. Быстро приняв пищу, Эрика скупо поблагодарила юношу за еду, сама собрала посуду и быстро вымыла в молчании, и пока парень хмуро смотрел на это, не зная, как отреагировать, девушка вытерла руки полотенцем у раковины и прошла мимо него, наверх. — Ты куда? — запоздало поднялся с места Сал, так и не решившись расстегнуть протез, чтобы поесть. Аппетита не было совершенно. — На своё место, — не обернувшись, бросила девушка. Она почти взлетела по ступенькам, когда Сал опомнился, вскакивая на ноги. С трудом перехватив её запястье, парень почувствовал себя странно: он давно не решался ни к кому прикасаться так — резко и самостоятельно. Но это поведение выбивало его из равновесия, он словно и не к человеку вовсе прикасался. Скорее, к пустой оболочке, пытаясь вытащить наружу то, что самолично затолкал глубоко внутрь. Но… это оказалось крайне неприятным ощущением. Девушка покорно остановилась, однако оборачиваться не спешила. — Я подумал, — облизав пересохшие мерзко губы, произнёс Салли, — тебе необязательно сидеть всё время там. Можешь ходить где хочешь. Это ему аукнется. Он сотни раз перепроверил весь дом, заколотил и замуровал все выходы, спрятал всё, чем можно отпереть двери, окна или вскрыть доски. Продумал каждую мелочь. Да и если что, до людей — нормальных — ещё нужно добраться. Но эта паранойя остаться вновь одному держала в удушении каждый день, заставляя запирать своё спасение, ограничивать, укрывать. Но теперь… — Хорошо. Я поняла. Пальцы разжались. Эрика, так и не обернувшись, ушла в комнату. Сал остался стоять на нижней ступени, глядя на то место, где минуту назад прошла девушка. Внезапно он вспомнил, что ступеней двадцать две и чудо, что Эрика не наступила на шестнадцатую — ведь та сгнила. Как и её маленькое доверие к нему, волшебно выросшее среди асфальта серого страха, но теперь растоптанное старыми кедами.