Стокгольмский синдром

      Эрика не думала, что её мрачная решительность так быстро сыграет ей на руку: ещё вчера её таскали за поводок, как ручное животное, а сегодня дали свободу. Относительную, тоже в своего рода клетке, но это лишь означало, что есть шанс настоять на прогулке. Она готова даже вытерпеть ещё парочку таких закидонов, а там уже небольшой марафон до остановки или до ближайшей людной улицы временно оставившая обязанности капитана чирлидер-команды осилит на отлично. Пока же нужно уличить момент и стащить что-нибудь железное для расковыривания дыры — одними ногтями дела продвигались муравьиным аллюром.       Девушка крошила дыру каждую свободную минуту, обломав последний ноготь и всадив несколько болезненных заноз, но практически сразу нашла выход: ледяная вода. Стоит заморозить ладони под напором крана, и такой мазохистской анестезии хватало ещё минут на десять-пятнадцать. Ничего страшного, она готова потерпеть.       Атмосфера в доме накаляется чуть ли не с каждым часом. Гитара перестаёт играть по вечерам, телевизор перебивается помехами чаще, чем обычно. Что бы Сал ни делал, что бы ни спрашивал — в ответ ему сухо и по существу, и никакого интереса обратно. Ей и вправду всё равно, чай или кофе, холодно или душно — что говорить о том светлом вечере, когда Эрика сказала, что у юноши красивый голос. Бережно хранимое воспоминание теперь кажется не более чем обрывком хорошего сна. Видимо, последнего. Потому что в реальности девушка вообще перестаёт смотреть на своего похитителя и относится теперь к нему так, как и подобает пленнику к надзирателю — то есть никак.       И если поначалу с этим можно было мириться, ведь Сал сам виноват, конечно, то к концу недели его начинает подбрасывать. Чаша терпения переполняется так быстро, что трескается изнутри. Монстры в кошмарах питаются самой душой, а когда она источает скверну злобы и сожаления, они выкарабкиваются из глубоких расщелин искалеченного разума и вновь набрасываются со спины.       Поначалу Салливан пытается. Сделать хоть что-то. Нащупать границы и дотронуться снова.       — Хочешь что-нибудь посмотреть?       — Без разницы. — Равнодушие царапает по ушам, хихикая за затылком.       Салли оставляет несчастную кассету в покое. Глухая стена замурована.       — Сахар?       — Как хочешь.       Пальцы сжали чайную ложечку так, что она погнулась. Незаметно, да и юноша стоит спиной к столу, разливая кипяток, — но как же это выводит из себя!       — Я принёс тебе плеер, там есть некоторая музыка, но немного.        — Ладно. Спасибо.       К плееру она так и не притронулась, Сал нарочно запомнил, как лежали наушники на столике в её комнате. То же самое с книгами. Они больше не меняли своего месторасположения. Возможно, она успела прочитать все, тогда…       — Я могу достать ещё книг, если…       — Мне ничего от тебя не нужно.       Кулаки непроизвольно сжались и, если бы не протез, девушка заметила бы выступившие желваки от сжавшихся зубов, которые тихо скрипнули. Эрика спокойно поднесла чай к губам, безразлично глядя в никуда, и Фишер не выдержал. Чашка треснула от ежедневного давления, лопнула прямо в его руках, расплескав чай по столу. Один фарфоровый осколок мгновенно впился в ладонь, и скользнувшая по линиям кожи кровь окрасила пятно заварки алым.       — Хватит, — угрожающе прошипел парень, уставившись на девушку.       На мгновенье там, в её глазах, промелькнуло что-то — снова страх или лёгкая паника, но практически сразу вернулось ненавистное безразличие. Бездушие. Она спокойно отставила свой стакан, не обращая внимания на мокрые осколки, подкатывающиеся к локтям.       — Хватит что?       Впервые с того дня Эрика посмотрела ему в глаза прямо, не мазнув лишь вскользь по протезу, а в упор. И то, что Салли увидел напротив, ему не понравилось.       Вызов. Провокация.       Са-а-а-ал-ли, ты настолько ничтожен, что тебя возненавидела даже Эрика Томпсон… Ка-а-а-акой ты молоде-е-ец. Изгой он и есть изгой, с кем бы ни общался. Как бы ни старался и куда бы ни пошёл.       Ты лишний на этой планете, Фишер.       Чего ты вообще пытаешься?       Пока внутренний голос доводит парня, Эрика допивает чай и всё теми же ровными флегматичными движениями споласкивает чашку, кладёт её в мойку и делает пять шагов к лестнице. Чтобы снова уйти, оставив его одного.       Салли-Кромсали, смотри, ты порезался, а она даже не смотрит. Видит чёрт, твоя рожа привлекает больше брезгливости, чем ты думал.       Капли кровавого чая сорвались со столешницы.       Юноша нагнал девушку уже наверху, хватая за плечи и разворачивая к себе лицом. Потеряв равновесие от неожиданности, Эрика споткнулась и врезалась спиной в полосатые обои между пролётом и комнатой.       — Зачем ты это делаешь?!       Эрика молчит. Равнодушие в её зрачках настолько неприятное и пугающее, что Сал почти встряхивает девушку, не зная, как ещё вытряхнуть наружу ту добрую и светлую одноклассницу, которая протянула ему ручку, единственная из всех заметила Сала как человека, а не как фрика с последней парты, которая не побоялась приехать в самые задворки Нокфелла, чтобы отдать подарок по ошибке, которая почти приняла его странности.       Почти.       Он вцепился в её плечи сильнее, пытаясь найти ответ. Что не так?!       — Перестань, пожалуйста… хватит!.. — Эрика вздрогнула, когда тот, кого она осмелилась взбесить, и в то же время тот, кого боялась, вдруг сгорбился, умоляюще склонив голову. Голубые волосы в хвостике сбились набок, резинка сползла, будто Салли так и спал с заплетёнными волосами. Он практически уткнулся ей в плечо, что-то бессвязно говоря и прося прекратить, снова просил прощения и сжимал пальцы сильнее и сильнее.       Девичье сердце не выдержало. Внутри дрогнуло нечто похожее на жалость, руки невольно приподнялись, сами не зная для чего, но пока Эрика растерянно соображала, что перегнула палку, Фишер резко замолк. Отпустил плечи. И вдруг попятился назад, сам.       А потом быстро ушёл.       Эрика же так и осталась стоять на месте, привалившись спиной к стене со сбившейся на одно плечо кофтой, потерянно глядя на то место, где только что стоял Салливан.

***

      Его слова не шли у неё из головы больше двух часов. Она прислушивалась к прикрытой двери, но парень не возвращался. Штукатурка усыпала плинтус, однако сегодня дело шло ещё медленнее, чем обычно — Эрика не могла забыть произошедшее. Она знала, что такое нервный срыв, и даже была готова к тому, что её приложат по лицу. Не кулаком, так пощёчиной, но он снова сдержался. А потом Томпсон вновь случайно заметила шрамы под отворотами его ветровки, и совесть заскреблась в сердце поганой крысой.       И, кстати, с того самого раза он ни разу не пришёл ночью. Эрика научилась спать чутко, ожидая подвох сумасшествия каждый день, но его не было.       Засосавшая под ложечкой совесть заколола сильнее. Эрика отколупала довольно большой камушек и поджала губы.       Нет. Никакой жалости. Он похититель. Ей неинтересно, что за шрамы прячутся под ветровкой, почему он заплетает хвостики и что там за чёртовым протезом. Нет.       Нет!       И всё же..?       Эрика обернулась на дверь. Теперь приходилось держать ухо востро, потому что у неё не было драгоценных секунд на отпирание замка. Если привычно толкнуть тяжёлый диван труда уже не составляет, то ухитриться сделать это без лишнего шума выходит через раз. Строительный мел осел на ладонях, а совесть заскулила внутри. Эрика подняла левую руку, вспомнив кое о чём.       «Прости меня, пожалуйста, прости…»       Разбитая чашка, кровавый осколок. Оттянув край кофты с плеча, девушка нашла багровый отпечаток ладони. Парень давно сбежал, но Эрика не слышала звука гудящей воды в трубах. Предполагая характер Салливана — скорее всего, он не обратил внимания на рану. Ему не до этого, как же.       Эрика могла бы торжественно потереть руки и пожелать юноше скорейшей кончины от заражения крови. Если бы была на такое способна. Но чего в ней не было, так это искренней злобы к живому и мстительности. А уж после такого друга, как Рой, светлую голову Томпсон можно торжественно украсить короной терпения.       Поковыряв дыру в стене без энтузиазма ещё несколько минут, Эрика не выдержала. Сжав переносицу пальцами, девушка тихо выдохнула и бросила своё занятие.       Чёрт бы его побрал!       Привычно затолкав диван на место, она покинула комнату.       За дни свободы Эрика успела изучить дом настолько тщательно, насколько позволяло соседство с похитителем. При малейшей возможности Томпсон проверяла входную дверь, каждую заколоченную щеколду и досточку на надёжность, вывернула (но вернула обратно, разумеется) практически все шкафы в гостиной и на кухне. К её досаде, помимо почему-то исцарапанных ложек — чайных и столовых — ничего, что могло бы быть подобно оружию, Салли предусмотрительно не оставил. Если где-то и был потайной шкафчик с ножами да вилками — Эрика его пока не нашла. Зато ей удалось умыкнуть маленькую отвёртку, надёжно спрятав её за бачком унитаза между труб. В других же шкафах не было ничего примечательного, кроме старых тряпок, явно оставшихся ещё со времён первого президента, до того они были выцветшие и пыльные. Видимо, дом достался Салу то ли по наследству, то ли против воли от государства. Эрика приметила множество выгоревших квадратов на обоях от рамок, но никогда не видела ни одной фотографии: ни на стенах, ни на полках. Мебель скрипела хуже пола, была ободрана по краям десятилетиями, а по углам виднелись серые разводы.       Если убрать из внимания чистую посуду, гитару и ёлочку у телевизора, можно было подумать, что дом заброшен. Салливан учился в их колледже с начала года, значит, жил здесь всё это время, но как будто не спешил обустраиваться. Словно сам был гостем или, напротив, ждал, когда дом рухнет вместе с ним. Или случится что-то такое, отчего ему придётся покинуть его.       Это всё очень странно, думает Эрика.       А узнавать другую сторону своего похитителя ещё страннее. Особенно замечая маленькие детали, тревожащие сердце своей мрачностью. Эрика теряется от них. Перед глазами каждый день вскрываются очень двоякие находки, поражающие мечущуюся девушку и вызывающие задумчивое оцепенение. Например, комплект посуды: всего по паре. Две чашки, две ложки, две тарелки. Причём второй комплект куплен явно недавно. Для неё. У Салливана никогда не было гостей (по крайней мере, Томпсон никогда не слышала чужих голосов). И он не ждал их, как видно. Или одежда: сумка, висящая в коридоре, с той, что он ходит в колледж, практически новая, видно, что недешёвая, как и куртка. Зато поношенные кеды словно сошли с ретроаукциона. Продукты всегда свежие, в достатке. Значит, Фишер не бедствовал, деньги у него явно были, но он не пользовался ими для себя и своего комфорта. Зато он пользовался ими для Эрики. Она поняла это, присмотревшись к книгам, которые Сал приносил — не библиотечные и не с распродажи. Корочки каждой хрустели, когда Томпсон брала следующую. Эрике становится некомфортно в груди, там, под рёбрами. Книги стоят довольно дорого, а она швыряла их в стену. А одежда?..       Почему тебя вообще это интересует, если ты заложница?!       Эрика с трудом отвлеклась от тяжёлых размышлений, вспоминая о юноше, и вновь нерешительно остановилась посреди гостиной, поджав губы. Забить на всё это дерьмо и просто вернуться к проходу на волю. Салли нет внизу. Значит, было только одно место, где она ни разу не была, — его комната.       Телевизор фонил зернистыми искажениями. Девушка ещё ни разу не видела его выключенным.       Почему же тебя не задевают обидные прозвища, но выворачивает и ломает от тишины?       Поколебавшись, Эрика пересекла кухню, направившись в ванную комнату на первом этаже. Там она тоже никогда не была — незачем как-то было (что она, раковину не видела?). Но там могли быть какие-то лекарства или бинты, обычно их хранили за зеркалами в шкафчиках.       Девушка быстро нашла нужную дверь и, включив свет, потянула ручку.       И едва не порезала босые ноги, везением не наступив на осколки.       — Какого..?       Эрика отпрыгнула, подогнув ногу, и во все глаза уставилась на разбитые кусочки зеркала, усыпавшие кафель вокруг умывальника. Что за… Упало, что ли? Но, присмотревшись, Томпсон замечает, что зеркало не просто грохнулось, разбившись на кусочки: крошка из отражающего стекла мелкая, словно её специально топтали ногами, а на раковине… боже, следы от пальцев! Кровавые. Давно засохшие, но чётко различимые.       Что здесь произошло?!       Кое-как найдя пятачок без острой крошки, девушка осторожно зашла в комнатку, оглядываясь вокруг.       В этом доме нет зеркал, вдруг вспоминает она слова парня.       Получается, это его рук дело.       На душе и без того паршиво: всё-таки одно дело быть в неведении, не знать врага в лицо (ладно, в протез) и успешно находить причины для ненависти или хотя бы злости взаперти, совсем другое — невольно узнавать и замечать куда больше, чем того хотелось бы. Начинать проявлять эмпатию.       Эрика провела пальцем по краю раковины, чувствуя необъяснимую горечь от этой картины разбитых осколков. Присев на корточки, она отыскала самый большой — с крупную монетку. Но и то — треснутое, искажённое до обиды сильно. Посмотреть на себя не получится. Разочарованный вздох прокатился по ванной. Никак. Откинув зеркало, Томпсон выпрямилась, невольно снова наткнувшись на багровые отпечатки.       Что же случилось с твоим лицом, Салли-Кромсали, что ты настолько ненавидишь его отражения, что уничтожаешь их даже у себя в доме?       Эрика стоит между осколков, жалея всё сильнее и сильнее, что ей дали это проклятое разрешение на свободу. Сочувствие — её слишком слабая сторона. И как та, что пережила ненависть к собственному отражению в полный рост, Эрика Томпсон может понять, каково это — избегать взгляда зеркал.       Отогнав мрачные мысли, девушка вспомнила, зачем вообще спустилась вниз. Шкафчик, висящий возле раковины, действительно хранил в себе остатки аптечки, но явно прошлых времён. Посеревший бинт был 1998 года выпуска, таблетки непонятного происхождения на верхней полке покрылись паутиной. Сверху сидел до того жирный паук, что Эрика едва не взвизгнула, когда заметила его. А вот на нижней стоят белые круглые баночки уже современного производства. Эрика вытащила одну из них. Снотворное. Много снотворного, но все запечатаны. Подумав, Томпсон прислушалась к звукам за пределами ванной и осторожно стянула одну баночку в карман. План побега обзавёлся подстраховкой. Желание вырваться всё-таки сильнее эмпатии, которую Эрика всё ещё отрицает.       Закончив обыск шкафчика, девушка недовольно поняла, что ничего больше не найдёт. Поэтому она распаковала бинт и оторвала от него небольшой кусочек, смочив его водой. Никакого обеззараживающего тоже не было, а трогать паука Томпсон не решилась. Сойдёт. Лучше, чем ничего.       На цыпочках вернувшись наверх, Эрика сперва спрятала баночку со снотворным туда же, куда и отвёртку, а потом прошла дальше по коридору, мимо накренившегося шкафа и старинных высоченных часов, которые давно не работали. Там находилась комната Салливана. По крайней мере, Эрика так думала, потому что не знала других дверей, куда бы он мог спрятаться.       У неё был шанс передумать и забить. Оставить всё как есть, срывать вечерние чаепития и бунтовать своим игнорированием, пока юноша не сорвётся снова. Только вот на это надо иметь в душе жестокость, а у Эрики её не осталось совершенно. Осталась одна усталость. Тихо набрав в грудь воздуха и сжав бинты, девушка неуверенно постучала в дверь.       Послышался шорох, но никто не ответил.       Совесть сжала сердце мёртвой хваткой, и Эрика решилась прекратить играть в молчанку и первой подала голос:       — Салливан?..       Тишина.       Может, он спит? Эрика подождала. В голову вдруг закралось неуместное любопытство: а спит парень тоже в протезе? Или нет?       — Сал?       Девушка постучала громче. Там точно кто-то есть, но выходить явно не собирается. Эрика нахмурилась, но вопреки всему почему-то не сдалась, спеша бросить события на самотёк, как тогда, снежным днём. Салливан хоть и со своими загонами, но точно не из инфантильных подростков, страдающих показательными обидами.       — Я вхожу, — громко оповестила девушка, решительно поворачивая ручку незапертой двери.       Кровать со скомканным одеялом и скинутой подушкой, пара кедов возле самого порога, гитара в углу, комод и плотно задёрнутые шторы. Хозяин комнаты действительно внутри: сидит на полу, спиной к двери за кроватью и… Волнение забилось в груди: поверх растрёпанных голубых волос на макушке покоится сдвинутый на лоб протез с одним расстёгнутым ремешком. Эрика замерла, беззвучно открыв и закрыв рот в невырвавшемся вопросе. Юноша то ли спал, то ли задумался — гостья вошла незамеченной. Сейчас можно было бы запросто быстро, рывком приблизиться и увидеть — что же там прячет под фальшивым лицом Салли-Кромсали?       Наверное, нормы морали, этики и ложечка страха на непредвиденную реакцию останавливают Эрику от этой глупости, хотя внезапно хочется. К счастью или нет, девушка так и не решается.       Вместо этого она громко кашлянула в кулак.       Его рука молниеносно прижала протез к лицу ещё до того, как спина вздрогнула. Поразительная реакция. Эрика с лёгким сожалением наблюдает, как Салли быстро застегнул второй ремешок. Признаться, она думала, он сперва обернётся и только потом сообразит, тогда и вина не её, но, что ж… видимо, это настолько въелось в его рефлексы, что даже наедине с собой юноша открывает лицо лишь стенам, прячась даже от дверей.       — Что ты здесь делаешь? — Сал так и не обернулся. Голос настороженный. Его явно застали врасплох.       Раньше Эрика бы попятилась от такого недружелюбного тона, но влажный бинт в руке не даёт забыть, зачем она пришла, а вновь поскуливающая совесть толкнула в спину. Перед глазами стояли растоптанные осколки.       — Я стучала, но ты промолчал.       Салли и на это ничего не ответил, и Эрика внезапно поняла, насколько это неприятно, когда тебя игнорируют. Закусив губу, девушка неслышно выдохнула и прошла в комнату, подходя к парню. Как она и думала, кровь размазалась по всей его ладони, но Фишер словно не заметил. Будто не чувствовал боли. Что за человек… Эрика остановилась напротив его подогнутой острой коленки. Не дождавшись, пока хозяин дома поднимет голову и всё-таки спросит её, зачем она здесь, смутив риторическими рассуждениями на тему «и правда, на кой чёрт?», девушка опустилась рядом с ним на пол.       «Это не забота», — повторяла она в своей голове.       — Дай мне свою руку.       — Что? — растерялся парень от такой резкой просьбы. Он ещё не до конца соображал, что это действительно происходит и девушка сама пришла к нему — наяву, а не в очередном начале кошмара полудрёмы.       — Твоя рука, рана, — словно плохо слышащему, раздельно повторила Эрика.       Голубые глаза за протезом будто и вправду не понимают. Салли перевёл потерянный взгляд сначала на бинты в руках девушки, потом на свою окровавленную ладонь. Глядя на это, стыд за своё поведение накрывает Эрику десятибалльным цунами.       Если существовали на свете неправильные психи, то Салливан Фишер был одним из них.       Не выдержав, Эрика психанула сама, не в состоянии вынести этого взгляда. Она первая протянула руки к парню и, осторожно взяв его раненую ладонь, потянула на себя. Юноша застыл, молча и неподвижно глядя на то, как девушка аккуратно развернула его ладонь вверх, открывая порез скудному свету. Сморщившись от вида крови, Эрика осмотрела рану, затем, помедлив, чуть подалась вперёд, усаживаясь на колени напротив, рядом с юношей, но не выпуская его пальцы из своих рук. И это простое действие оказалось сделать легче, чем избегать контакта. Одиночество губит всех без исключения. Даже забавно, насколько несложно переступить вбитое в голову презрение и обиду вот так, не задумываясь о лишнем. Эрика сложила бинты на край кровати, сперва взяв тот, что намочила, и принялась осторожно вытирать подсыхающие разводы, стараясь не сделать больно.       Салливан молчал. И ни разу не вздрогнул, когда девушка нечаянно задела саму рану. Только смотрел не мигая. От этого неуютные мурашки пробежались по затылку, схлынув за позвоночник.       — Тебе не больно? — не выдержав, спросила Эрика. Это не забота.       — Н-нет.       Влажный бинт быстро окрасился красным, но его вполне хватило прочистить края. Отложив его в сторону, Эрика взяла сухой и так же аккуратно завернула ладонь парня, скрыв порез, завершив перевязку плотным узелком.       — Вот и всё, — произнесла девушка сама не зная зачем. А потом вскинула голову, столкнувшись взглядом с юношей, и дыхание застряло в горле. Этот взгляд… она никогда не видела, чтобы люди могли смотреть так. В самую душу. С благодарностью. А ещё она вдруг замечает то, чего никогда не замечала: один немного ярче, почти синий, второй как будто потускнел, но оттенок точно другой.       — У тебя глаза разного цвета, — вырвалось с каким-то удивлением. Само.       Пока Салли шокированно замер, совершенно не ожидая услышать то, что услышал, Эрика смутилась этой вырвавшейся фразы, как будто выкрикнула что-то неприличное.       — Это тоже протез, — прошептал вдруг Сал еле слышно. И спешно отвёл глаза в сторону.       Эрика моргнула, опомнившись. Но заметила, как парень разом стушевался, словно стыдясь себя. А ещё она вдруг заметила на его пластиковом лице кривой развод крови и, забывшись, машинально подняла руку с зажатым в ней остатком бинта, чтобы вытереть. Она слишком задумалась, ушла в чертоги сумбурных мыслей, увлёкшись моментом, поэтому когда до протеза остались считанные сантиметры, резкая хватка на запястье заставила Эрику буквально подпрыгнуть на месте.       Яркие и отчётливо разные глаза вновь вернулись на пленницу, только теперь в них читалось явное предупреждение.       — Я просто х-хотела вытереть кровь, — смутившись настороженного взгляда исподлобья, спешно произнесла девушка. Делать это уже резко расхотелось, но отдёрнуть руку казалось ещё более глупым поступком, чем попытка прикоснуться к протезу.       Он смотрит долго и не моргая, словно борясь с самим собой, и Эрика успевает десять раз пожалеть о своём поступке, потому что этот юноша смотрит так, что, кажется, уже знает всё. От глаз-льдинок пробирает мурашками. Протез — его собственная защита от внешнего мира, вдруг понимает Томпсон. Его собственная стена, и что бы там ни скрывалось, он пережил достаточно, чтобы так реагировать на каждое движение в сторону своего лица.       Наверное, поэтому Эрика не спрашивает, что случилось.       Наверное, поэтому Сал медленно разжимает пальцы, но не расслабляет мышц спины и позволяет ей нарушить его границы страхов. Но готовый в любую секунду среагировать и оттолкнуть.       Она принимает условия доверия: не делает резких движений, не спешит. Когда с пятном было покончено, Эрика опустила руку. Ей неведомо, что больше всего сейчас юноша с протезом на лице, так рьяно охраняющий свою тайну, мечтает о том, чтобы она прикоснулась снова. Только уже не к пластиковой щеке, а к настоящей коже.       Но несмотря на то, что в доме №18 больше нет зеркал, Сал прекрасно помнит каждую изуродованную линию своего лица, чтобы не забываться в этих розовых мечтах.       — Спасибо, — тихо сказал юноша.       От этой спокойной искренности Эрика лишь неловко кивает. Она бы и рада снова спрятать свои глаза от этого таинственного океана, но не может. Фишер сейчас не похож на психа абсолютно. На языке завертелись те самые вопросы, не дающие покоя колледжу с начала года, но Томпсон не может вымолвить и слова. Ей становится страшно от своего интереса.       Но тут парень вдруг медленно поднимает здоровую руку, и это вылетает из головы. Этот жест. Попытка прикоснуться к лицу. Эрика вспоминает, чем это закончилось в прошлый раз, и желание отшатнуться и сбежать пинает с ноги.       Только девушка не двигается.       Словно мало на сегодня рухнувших устоев и преград. Ломать — так полностью.       Интерес вдруг становится выше инстинкта самосохранения.       Пальцы юноши тянутся ближе, но теперь куда осторожнее, словно спрашивая: можно? Эрика настороженно следит, подавляя подкатывающее беспокойство, но всё ещё остаётся на месте.       И кончики пальцев судорожно вздрагивают, когда девушка перестаёт смотреть волком и прикрывает веки, без слов разрешая прикоснуться к себе. Салли не верит, рука вдруг дрожит, и хочется задохнуться. Ему доверились.       Это точно сон.       Фишер может рассмотреть каждую ресницу сидящей напротив девушки и ощущает кончиками пальцев тепло её гладкой кожи. Не сбежала. Не отпрянула…       Не скривилась в отвращении.       Эрика себя не понимает, пытаясь определить, что чувствует. Но ей точно не противно, и мир вокруг не рухнул. В душе что-то ворочается, но впервые не ждёт подвоха или боли, а желает понять: что значит этот странный жест для юноши напротив? Девушка открыла глаза, и именно в этот момент Салли опустил руку, так ничего и не сделав. Лишь прикоснувшись. Эрика не знает, чего она ждала, но чего-то… большего? Страшнее? Настойчивее? Наглее? Но точно не слабого, едва ощутимого касания.       Вопросов ещё больше, в глаза снова бросается шрам, видимый под горлом, и Эрика понимает: пора срочно капитулировать, пока не произошло ещё что-нибудь из ряда вон выходящее, что впору плести нервы африканскими косичками.       — Мне пора, — просто «лучшее», что можно брякнуть, спешно скомкав грязный кусочек бинта.       — Несчастный случай.       Почти вскочившая на ноги девушка застыла.       — Что?..       — Я не родился таким, это был несчастный случай. Давно, — повторил Салли, проведя указательным пальцем по фальшивому подбородку.       — Я не… — начала Эрика.       — Ты хотела спросить, я знаю.       «И вот что на такое отвечать?!» — взвыл внутренний голос.       У Салливана взгляд понимающий, чуть насмешливый. Может, это и неприлично — проявлять такой интерес, но его это словно забавляет. Он не осуждает, но отвечает слишком коротко, давая понять, что это его граница. В конце концов, спрашивать у инвалида на коляске «как ты профукал свои ноги?» некрасиво до крайности, и Эрику поражает, что он сам, первый вообще заговорил об этом. И ей не пришлось собираться с духом, чтобы ляпнуть вопрос в какое-нибудь неподходящее время и получить на это ответ как в шаблонном кино вроде: «Я не хочу об этом говорить».       Эрика ругает себя, потому что давно надо делать ноги и не лезть, куда не просят, но уже поздно.       — Почему ты сказал мне это?       — А почему ты здесь? — парировал Фишер, вскинув забинтованную ладонь.       Несмотря на протез, Эрика готова была поклясться, что он изогнул бровь. Сама же растерялась.       — Я… не знаю.       И зачем-то смутилась. Но потом разозлилась на себя и нарочито смело посмотрела Фишеру в глаза.       — Тогда можно ещё вопрос?       Салли заинтересованно склонил голову набок, удивлённый такой разговорчивостью, но внутренне немного напрягся. Если она сейчас попросит снять протез, то…       — Что с твоими волосами?       Юноша едва не поперхнулся.       «Какое-то у неё неправильное любопытство», — подумал он. Но девушка и правда ждёт ответа. А Сал вдруг выдал то, с чего нередко бесился Ларри, задавая такие же несуразные вопросы.       — Это мой самый страшный секрет.       Голос серьёзный, даже приложил указательный палец к фальшивым губам, но глаза смеются, потому что на душе слишком хорошо. Секундная тишина. Эрика сначала и правда поверила, но, как почувствовала улыбку, вскочила на ноги, побагровев.       — Иди ты!..       Она пытается сдержать лицо. Получается плохо. Развёл как нечего делать! Эрика вылетела из комнаты, слыша тихий приглушённый смех. И ей вдруг снова очень хочется увидеть его настоящую улыбку.       А Салу, прижавшему к груди забинтованную ладонь, хочется смеяться от счастья громче, запрокинув голову на кровать и раскинув голубые волосы.