Стокгольмский синдром

      Последний оборот вентилятора в ноутбуке давно стих, отпустив в спящий режим технику. Эрика же продолжала прокрастинировать — мысли витиевато пританцовывали, как маленькие человечки, дёргая за светлые волосы. В основном, вокруг одного и того же:       «Почему ты не сопротивлялся? Почему не сбежал? У тебя было так много времени… Зачем отпустил, если я проиграла? Ведь мог запросто взять эти чёртовы наручники и привязать навсегда. Мог ударить столько раз… Да вообще мог творить что угодно! Алиби с письмом было идеальным. Никто бы меня никогда не нашёл…».       Никто и никогда бы не нашёл Эрику Томпсон, если бы Салли-Кромсали этого захотел. От этой мысли веет могильным холодом.       Но чем дольше девушка думала на эту тему, сидя в темноте в комнате сестры, тем больше мрачнела. Только-только сбежав, Эрика пыталась отодвинуть призрачные видения и воспоминания. Но, сдавшись им во тьме, приняв свою «болезнь», прокручивала в голове снова и снова, по-садистки вскрывая болезненно ноющее чувство в груди, пока не начала замечать новые детали, будто в кино на повторе. Ведь поначалу Томпсон почти гордилась своим «Идеальным планом», но потом Сал бросил эту фразу:       — Ты не умеешь лгать, Эрика…       И, разбирая бардак в голове по полочкам, девушка подобрала разодранные кусочки, состыковывая треснувшие края, пока не поняла, что они не сходятся. Никак.       — Я прекрасно знаю, что и где лежит в моём доме. Раз.       Эрика начала сомневаться, что была так незаметна, как ей представлялось.       «Но когда?.. Когда он понял?»       Эрика грешила на баночки со снотворным. Думала: наверняка Фишер знал, сколько их было, пока одна вдруг не исчезла. На самом деле парень знал их количество, стопроцентно (?), да, в этом дело. Но потом Томпсон вспоминает свою первую добычу — отвёртку. Случайно найденную в углу старого шифоньера. И начинает задумываться: а случайно ли?.. Сал готовился к преступлению. Он замуровал дом, убрал опасную посуду, даже отпустил ходить по дому только после этой однобокой ссоры! Вилки, молоток, другие инструменты, никаких ваз или брошеных картин в рамках — того, что можно разбить и превратить в оружие. И вдруг отвёртка? В таком дурацком месте?       Эрике неприятно, она не хочет верить, но уже начинает распускать клубок, вытягивая и вытягивая нить, казавшуюся маленьким обрезком, а теперь растянувшуюся так, что конца-краю не видно.       …если вернуться к тому дню, когда выключили свет: Салли не стал прогонять девушку, увязавшуюся за ним на чердак. А ведь, если подумать, Эрика ни за что бы не догадалась про место под крышей! Фишер мог сказать подождать его внизу, как-нибудь отнекаться, увильнуть. Но Эрика внезапно вспоминает: парень достаёт палку с крюком и сам же показывает лаз. Он лично демонстрирует оружие куда больше и опаснее жалкой крестовой отвёртки. Будто дразня: смотри, можно использовать как дубинку… И чердак: там столько всего — глаза разбегаются! Но ведь только идиот пустит человека, желающего поскорее смыться, в место, где можно раздобыть вспомогательные для побега предметы, предварительно не проверив? Но… Идиот ли?.. Точно не проверив?       Антенна телевизора вечно барахлила и, судя по коротким ответам Фишера в начале незапланированных Эрикой каникул, чтобы её настроить, нужно было ползать на крышу. Эрика ни разу не застала парня у чердака, пока он сам этого не захотел… И ещё!       «Вот же твою мать…» — она тащит нить, не успевая перебирать руками.       Сал показал, что есть ключ. И что тот всегда с ним. Мог ведь сначала незаметно открыть дверь и уже потом пригласить Эрику на улицу, но нет — парень повёл к выходу, показательно снял цепочку с шеи… Посмотри, у меня в руках твоя свобода. Рискнёшь забрать? Или же смирилась?       Юноша будто нарочно отодвигал границы, позволял всё больше. Он проверял её? Или же провоцировал? Стал поворачиваться спиной, засыпать при девушке… но теперь Эрика вспоминает все эти моменты и с неприятным осадком в горле понимает, что уже не так уверена в чистоте монеты.       Позволяя больше пленнице, похититель позволял больше себе. Отвечал на вопросы, касался, улыбался, делился прошлым, обнимал… и в то же время, получается, он всегда ждал удара в спину.       — Ты не воспользовалась ни одной попыткой включить свет и посмотреть на моё лицо. Хотя всегда и у всех любопытство пересиливало брезгливость. Два.       Шансов был вагон и маленькая тележка. Вопрос состоял исключительно в наглости девушки. Теперь Эрика с шоком понимает: Сал не мог побороть себя, но так задолбался прятаться, что бросил всё на волю случая. Надеясь, что девушка, коснувшаяся его лица по своей воле, не будет жестока. Но никогда не верил этому полностью.       Томпсон прокусила губу от подкативших слов, вспомнив, как вскрикнула, увидев его лицо. И ведь лицо-то как раз-таки не напугало. Напугал взгляд. Но юноша воспринял это иначе. Больше всего он хотел открыться именно ей, так… насколько же больнее ему оказалось видеть такую реакцию именно от неё? Хуже удара по протезу… стократ хуже, наверняка.       И последнее.       — Даже заварка не перебьёт запах снотворного для того, кто прожил в больнице половину жизни, а сахар не спрячет привкус этанола, если хоть раз пробовал его на вкус. Три.       Актёрская игра у разбитой чашки казалось верхом театрального искусства. На эмоциях. А теперь припомни: Сал нагнулся помочь собрать осколки, взял первый и… на мгновенье замер. После чего вдруг сказал, что сходит переодеться и сейчас вернётся. Он почувствовал? Ещё тогда? Обрадовался, что девушка передумала, и только поэтому ничего не сказал?.. Явно же заметил её заминку у комнаты до оттолкнутой чашки — не мог не заметить! Однако не стал напирать в лицо, ничего даже не сказал — вообще виду не подал! Решил проверить тайно. А потом эта чёртова ночь!..       Эрика так и чувствует его наблюдающий взгляд сразу после, как нож вернулся на кухню. Мурашки пляшут по позвоночнику. Он всё знал. Он всё видел. Он ждал. И он надеялся на неё, чтобы… чтобы отпустить самому?       Спящий ноутбук лежит перед коленями. За окнами светает. Эрика молча сидит, сгорбившись на детской кровати со специальными поручнями для инвалидов, и чувствует инвалидом себя. На всю голову.       Перед закрытыми веками последняя ночь. От трепещущих моментов щёки наливаются алым, но… если перемотать чуть вперёд… Чай. Новые таблетки. Телевизор. Эта заминка с протезом. Эрика помнит, как Сал медлил (надеялся, что и во второй раз передумает?), а потом отвернулся… Он уже почувствовал, что чай отравлен, но зачем-то притворился обманутым. Как у него хватило самообладания не разбить чашку ей об голову сразу же?! Хотел убедиться точно, да?       Единственное, что он не предвидел, — это способ побега. Специально положил ключи в карман. Скорее всего, думал, что Эрика начнёт обыскивать, чтобы схватить предательницу за руки с поличным. Эрика вспоминает, как трясла парня, чтобы проверить, а теперь краснеет от стыдливого ужаса, понимая, что он просто притворялся, чувствуя и ощущая всё в полном сознании.       «Почему такие очевидные вещи доходят только сейчас?!»       Сал устал быть тюремщиком. Практически помахал ключами перед носом. Не отобрал добытое фальшивым квестом. Но так надеялся, что Эрика если хотя бы не останется, то примет его…       И он так ничего и не ответил на слова девушки.       Ты мне нравишься.       Сейчас она поняла, почему он промолчал.       — Ты не умеешь лгать, Эрика… — вот было его ответом. Томпсон расслышала только теперь.       Салливан всегда запирался в себе, как в доспехах. Держался в стороне, не подпускал, прятался, но потом почему-то из всех выбрал Эрику. С ней он опустил руки, дал сделать шаг вплотную. Сбросил доспехи, ожидая с каким-то диковатым весельем и жуткой паникой. Ударит? Или нет? Эрика не оправдала последней надежды — ударила точно в спину.       И он отпустил. Вот только Сал не мог и предположить, что девушка далеко не ушла. Она осталась прикована к своему похитителю куда более прочной цепью, чем железная.       Сал не был идиотом. Никогда. И даже с одним глазом он видел куда больше остальных. Возможно, поначалу Фишер позволял себе замечтаться — или это называется немного свихнуться? Но он видел, что ни хорошее отношение, ни подарки, ни внимание не делают запертую в клетке счастливой. Только если у глупой пленницы эмоции на лице написаны, то свои Салливан Фишер научился прятать слишком хорошо.       «Не умею лгать, да?»       Эрика выпустила из зубов несчастную изжёванную губу. Одновременно с этим она провела кончиками пальцев одной руки по костяшкам другой. Образ юноши перед глазами расплывается алыми росчерками. Эрика машинально зажала запястье ладонью, прокрутив туда-обратно, сдавливая кожу по кругу. Месяц назад на этой руке у неё был браслет. Теперь такие же держат Салли-Кромсали в отделении полицейского участка.       Ты мог бы убежать, верно, Сал? Так почему не стал? Не хотел?       Или ты думаешь, что заслужил это?       Кто же ты на самом деле? Такой ли псих, как все считают? Убийца ли?..       Лучшие песни зарождались из ужасных трагедий: от суицида до расстрела собственных одноклассников. Поколения менялись, подлинная история забывалась, а подростки перепевали своими устами легенды несчастий. Если бы ты был способен на массовое убийство в пятнадцать лет, а в восемнадцать держал в руках револьвер, то… разве тебе не захотелось бы перестрелять к чёртовой матери всех придурков, измывающихся день ото дня над твоим лицом и телом? Не захотелось бы зарезать одну неблагодарную девицу за плевок в душу после всех стараний?! Так почему ты отпустил её на волю и остался ждать полиции, чтобы выйти с поднятыми руками?!       Утро ворвалось внезапно.       На весь дом завопил мамин ужасный будильник — тот самый, заводной, железный, — и Эрика очнулась. Она посмотрела на солнце, выглядывающее из-за штор. Затем разогнула затёкшие колени и бесшумно выпрямилась, возвращаясь в комнату. Несуетливо вернула ноутбук на место, затем откатила коляску в комнату сестры, а потом так же тихо перенесла Рошель на руках к ней в кровать. Вот так. Всё на свои места.       Только где теперь моё место?       Ты уже знаешь, верно?       Эрика сложила вещи Андреа в отдельную сумку, чтобы позже вернуть подруге, сама же, отстранённо перетрогав зачем-то каждую висящую вещь в своём гардеробе, ограничилась простыми джинсами, белой рубашкой и серым джемпером поверх. Закончив с одеждой, девушка подошла к навесному зеркалу с полочкой под ним. Небольшой набор любой ухаживающей за собой девочки раскинулся, всегда готовый к преображениям. Краситься не хотелось. Но пришлось. Надо хотя бы подвести глаза и черкнуть тенями над веками. Так родители будут больше уверены, что дочь полностью пришла в себя.       Правда, взяв в руки подводку, Эрика быстро растеряла энтузиазм. Потому что если стрелка номер один шла на контакт ровно, то стрелка номер два была иного мнения. Полтора месяца — и налаженные лёгкие движения бьюти-мастера испарились просто по волшебству.       — Да блять… — сквозь зубы выругалась Эрика.       «Нахрен эти стрелки», — решила Томпсон, помучившись ещё несколько минут.       Когда она стала так много ругаться?       Стыд не чесался, что странно. Тяжело посмотрев на себя в отражении, Эрика взяла ватный диск и стёрла подводку до состояния лёгкой обводки по ресницам. Достаточно. Не на вечеринку собиралась. Расчесав волосы, девушка в последний раз посмотрела на себя.       Пора.       Томпсон вышла из комнаты. Ненадолго остановилась напротив двери в комнату Рошель. Она прикрыла глаза, глубоко вдохнув и выдохнув, как самурай перед тяжёлой битвой.       Хоть ночь прошла без сна, Эрика спустилась к завтраку с необычайно ясной головой. Петля на шее от предстоящего разговора с родителями затягивалась ежесекундно, но Томпсон знала, что бегать от этого не сможет. Да и подзадолбалась она от всего бегать, если честно.       Спустившейся вниз девушке в нос сразу же ударил аромат кондитерских пряностей, которыми пропитались стены. Терпкий сахар и ваниль, нотки корицы и ореховые добавки. Отдельно чувствовались шоколад и карамель. Когда Эрика только подружилась с Андреа и впервые позвала её в гости, то Льюис даже пошутила, что девушка живёт как Маринетт Дюпен-Чен в пекарне. «Жаль только, у меня нет ничего общего со славной героиней мультика», — подумала Эрика, удручённо глядя на упаковки с круассанами, от которых порядком тошнило. Хотя можно приписать себя к героям выдержки, ведь по праздникам дом превращался в грёбаный пряничный домик — так и тянуло сунуть пальцы в заварной крем или бросить в рот парочку ломтиков пастилы.       Мама уже вовсю хозяйничала на кухне. Глория Томпсон вообще обожала готовить, хотя сама была худой как щепка — пышные сотрудницы кондитерской ей жутко завидовали. Эрика была с ними солидарна. Жрать и не толстеть — это именно та сверхспособность, которую она бы прикарманила вместо любой левитации или невидимости.       Девушка собралась с моральными силами — она прошла к столу, выдавая себя, но сперва едва не уселась за него в ожидании, привыкнув, что готовить ей не давали. Благо вовремя опомнилась: странно вильнув по траектории, Томпсон прошла мимо стола, усиленно вспоминая, где что лежало в собственном доме.       — О, Эрика! Наконец-то ты проснулась! — обернулась мама, обрадовавшись. Или напрягшись?       — Ага… прости, вымоталась так, что не заметила, — не оборачиваясь, соврала Эрика, доставая кружки. Зато почувствовала, как за ней смотрят. Наблюдают. Без этого вообще можно хоть где-то пожить?! Внезапно вспыхнувшее раздражение быстро улеглось. Всё нормально. Мама просто беспокоилась, это ведь хорошо? Надо убедить её, что всё в порядке, но сначала… — А где папа? — как бы невзначай поинтересовалась дочь.       — Его срочно вызвали по работе.       Так. Это хорошо. Эрика скучала по отцу, но вчерашняя пытка в больнице до сих пор помнилась омерзительно подробно. Если мама была ещё вполне способной на адекватную реакцию, то в присутствии отца у неё будто срабатывал инстинкт подражателя: руки в боки, встать на сторону мужчины и причитать не по делу, показывая, что тоже авторитет.       Эрика разлила заварку по кружкам, стараясь сморгнуть видение горсти таблеток на дне. «Ну что за херня?!». Руки на секунду подвели — девушка чудом не перевернула посуду со столешницы. Это было бы сейчас очень некстати. «Всё, фух. Осталось только заставить себя повернуться к маме лицом и так же спокойно поговорить. Давай».       — Ты ничего не хочешь мне рассказать? — поинтересовалась женщина за спиной.       «Чёрт!» — мысленно выругалась девушка. Слишком долго возилась! «Так, ладно… надо успокоиться».       Эрика собралась с силами, придавая лицу заспанное выражение, и повернулась к маме, ставя чай на большой круглый стол. Опомнившись, что ей задали вопрос, девушка помотала головой, потупив взгляд, а посмотрев на мгновенно ставшую растерянно-расстроенной маму, поёжилась от холодка по лопаткам. Глория отложила готовку, вытирая руки полотенцем. Ой-ей, лучше бы она продолжала суетиться с едой. К беседе лоб в лоб вот так сразу?!       Занервничав, Эрика глотнула чая, но вкуса не почувствовала. Только губы обожгла. Глория недолго смотрела на дочь. Внимательно.       — Совсем?       Эрика кивнула, пытаясь срочно заставить себя издать хоть звук, потому что на деле это оказалось куда сложнее, чем в мысленном диалоге. Гораздо.       — Впервые я не знаю, что сказать собственному ребёнку, — после паузы произнесла мама.       «Аналогично, мам. Ты не представляешь, как я НЕ знаю, что тебе сказать».       — Обычно здесь принято читать нотации, но я вижу, что это бессмысленно. Но я… не то что не знаю, что говорить. Я не знаю, что думать, Эрика. Я не знаю ребёнка перед собой. Что у тебя в голове? — Мама помолчала. — Ты оставила клочок в почтовом ящике и просто испарилась. Никому ничего не сказала, даже ни разу не сообщила о себе, будто глупая ветреная девица, которой на всё наплевать! — Так, интонации пошли на повышение. Плохо-плохо-плохо. Но лучше молчать, дать матери выговориться. И из этого выбрать, куда шагнуть дальше по минному полю. В груди горько щемило. — …мы были в шоке, Эрика! Как можно было бросить семью, друзей, учёбу, всю свою жизнь?! Я вообще сперва думала, что тебя похитили, с ужасом ждала новостей по утрам: а не нашли ли труп в канаве?.. Но письмо написала ты, и, получается, что несмотря на все наши с папой усилия растить вас с Рошель в любви, заботе и достатке этого тебе оказалось мало?!       Всё не просто плохо — всё пиздец. Караул. Нет, конечно, это логично, но, господи, как же давит! Эрика упёрла глаза в столешницу, напряжённо слушая и сжимаясь всё сильнее. Как вдруг голос матери, вот-вот готовый взлететь криком, оборвался по-другому:       — Но потом я подумала: «От хороших родителей дети не убегают, да?» — произнесла Глория неожиданно тихо. Эрика вытаращилась на маму.       Глория всхлипнула, отвернувшись. Она немного помолчала, а потом поднялась с места, отошла к шкафчикам и вытащила оттуда… бутылку виски. Эрика аж рот приоткрыла.       — М-мам?..       — Мне надо выпить, — коротко бросила Глория, как будто она не мама с двумя детьми, своей фирмой и строгими запросами на жизнь, а подружка на вписке. Женщина плеснула жидкость прямо в кружку из-под чая и сделала два быстрых глотка, пока её дочь растерянно моргала. — Они тебя не нашли. Полиция. Я заставила дважды перепроверить письмо. Не могла поверить, что моя дочь могла так жестоко поступить! Но всё указывало только на это. Ты даже подруге ведь ничего не сказала: Андреа каждую неделю звонила или заходила, а я всё видела тебя рядом с ней… Пыталась утешать себя, что хорошо, что ты где-то есть живая и тебе, наверное, неплохо там, раз ты не звонишь. Это лучше, чем если бы тебя похитили. Когда прошёл месяц, я снова взяла твоё письмо. Но вдруг начала понимать, почему ты так сделала…       «Что ж ты там такого понаписал-то, ё-моё?!» — с нарастающей паникой подумала девушка, крайне жалея, что у неё не было возможности прочитать фальшивое письмо.       Тем временем Глория грустно вытерла выступившую слезу с щеки трясущейся ладонью. Эрика уже не знала, к чему готовиться.       — Я стала вспоминать себя в твоём возрасте… Я ведь сама убежала из дома. Мои родители вели бизнес — у них была туристическая фирма, поэтому они вечно отправлялись в разъезды, оставляя меня на няню. В их жизни главным была работа, а мне так не хватало простого общения, я чувствовала себя сиротой! А им словно было не до меня — карьера, деньги на жизнь в далеко не бедном районе, машины, моё образование. У меня было всё, кроме родителей, когда я в них нуждалась. Я даже курила в пятнадцать, — усмехнулась Глория. И горько хмыкнула: — Моя мама заметила только через полгода. Так себе присмотр за ребёнком, да? Когда мы познакомились с Робертом, мне стукнуло семнадцать. Это не то, о чём принято говорить дочерям, да… — Она отхлебнула ещё, мутным взглядом смотря в сторону, погружаясь в свои тёмные воспоминания. — Через полгода я перебрала на одной вечеринке, и мы случайно переспали.       Слушавшая это девушка едва не выпалила: «Что?!». Глория растянула губы в невесёлой улыбке.       — Да, я забеременела тобой, Эрика. Когда узнала — так перепугалась… не знала, что делать. Я ведь даже школу не окончила толком! Но я… не думала, что Роберт окажется настолько порядочным, что возьмёт на себя ответственность. Моя мама долго кричала. Настаивала на аборте. Говорила, что сначала карьера, потом дети — ты никем не станешь, если убьёшь молодость вот так! Она назвала тебя ошибкой. В этот же день я с твоим папой сбежала жить к нему…       Глория отпила ещё виски. Эрика с трудом переваривала услышанное, пытаясь перекинуть законсервировавшийся образ матери на девочку-хулиганку, но не получалось.       — Хреново пришлось, конечно, первое время. Но мы справились. Когда ты родилась, и я впервые прижала тебя к себе, то расплакалась. Ты никакая не ошибка. Ты наше сокровище. Когда тебе исполнилось два, мы практически наладили жизнь, хотя моя мама ещё долго мне названивала с упрёками. Иногда мне кажется, что я просто из вредности выкарабкалась и сделала всё хорошо. По крайней мере, мне так казалось… — Женщина задумчиво поболтала алкоголь в кружке. — Я поклялась себе, что ни за что не стану таким родителем, как моя мать. А теперь смотрю на себя со стороны — и вижу просто точную копию!       — Мам, ты не…       — Подожди. Мне надо сказать, — выставила палец Глория. — Когда ты ушла, я сначала подумала — чёрт, какая неблагодарная дочь! Я столько для неё стараюсь! Чего ей ещё надо?! А потом смотрю, как Рошель сама себе готовит вечерами, сама собирается на прогулки и свои занятия, не просит помочь ей подняться… и вдруг понимаю, что даже не заметила, как вы выросли. Тебе уже восемнадцать — подумать только! Ещё недавно я водила тебя в первый класс, а ты уже готовишься к выпускному… Когда? Где же была я, пока вы взрослели?.. И тут я понимаю, что так упёрлась в работу, что превратилась в такую же мать, как моя! И Роберт стал таким же. Вбил себе в голову этот Гарвард, расписал твоё будущее — ты же понимаешь, он хочет как лучше. И я тоже это понимала, поэтому поддерживала папу… а теперь вижу, как это давило на тебя. Мы решили всё за тебя, упрямо не замечая, что ты не хочешь идти той же дорогой. — Голос женщины всё же сорвался, и она заплакала, спрятав лицо в ладони. — Прости, Эрика…       Девушка вскочила с места и крепко обняла маму. Но не успела выдавить и слова, как мина взорвалась совсем с другого бока, потому что, допив залпом остатки виски, Глория вдруг выдала:       — Я, признаться, ждала тебя с животом.       — Чего?! — отпрянула девушка, вспыхнув.       — Я всю ночь не спала, пытаясь понять твой поступок. — Женщина отставила стакан и повернулась к дочери, серьёзно сказав: — Эрика, я хочу сказать, что я не собираюсь кричать на тебя или осуждать. Я вижу по твоему лицу, что ты сожалеешь не меньше. Но я бы очень хотела знать, что случилось. Потому что в полиции нам сказали, что ты сбежала от парня, с которым жила, и что он держал тебя взаперти. Это правда?       Табличка «SOS!» зажглась красным. Эрика потёрла шею, судорожно соображая, как не подорвать неожиданно образовавшееся доверие, о котором она и не мечтала после «своей выходки».       — Мам. Сейчас это может прозвучать нагло, я понимаю. Но давай… — Вдох. — Давай прежде, чем я что-то расскажу, мы договоримся, что у меня тоже есть тайны, о которых я не хочу говорить, хорошо? Обещаю, что это не касается чего-то запрещённого! Не подумай, я даже не курю, если что!.. Ну, и вы с папой уже убедились в моём здоровье…       Надо подышать.       — Справедливо, — неожиданно пожала плечами женщина, наливая себе ещё. — Ты вернулась живая и не беременная, меня это крайне радует.       — Мама!       — Что «мама»? Вот будут у тебя свои дети, поймёшь.       «Боже, как будто и не пропадала никуда», — покачала головой Эрика, выдохнув.       А вот сейчас стоило выбрать. Подставить Сала и сказать правду о похищении? Тогда ему светит большой срок и окончательное бесповоротное сумасшествие в тюрьме Нокфелла. А ей останется небо сожалений. Зато по закону. Зато правильно, да?       А что правильно-то? Смотреть на других? Или быть собой?       Но, если использовать подставу с письмом как сценарий истины, то как объяснить маме, что Эрика не считает свою семью плохой и пропала, не отвечая на звонки, не из вредности и желания поиздеваться?       У девушки было достаточно времени, чтобы представить оба исхода. Тот, где юноша с протезом навсегда исчезает из её жизни, заживо сгнивая в тюрьме. И тот, где девушка решается шагнуть обратно и поговорить с собственной бессонницей, принявшей человеческую форму. Только непонятно, какой вариант хороший, а какой плохой.       Жопа полная, выкручивайся как можешь, называется.       Эрика частенько выбирала то, что правильно для других. Подстраивалась, сдавалась там, где можно было шагнуть, делала то, что в действительности не хотела. Позволяла оказывать влияние. Но, выпав ненадолго из бешеного потока жизни, она поняла, чего хочет. Здесь и сейчас. Не думая, что правильно, а что нет.       — Эрика? — позвала мама.       — В общем… — Девушка очнулась. Она сцепила пальцы, отойдя назад и упёршись поясницей в столешницу. Закусила и отпустила губу, затем поправила волосы. Выдохнула. — Всё… очень сложно. — «Лучший ответ года, где грамота? Срочно в зал!». Глория внимательно ждала продолжения. Эрика прикрыла глаза, собираясь с духом. — Да, я ушла из дома, — выпалила она на выдохе. — И… ну… я думаю, что отвратительно поступила, на самом деле. Прости, мам. Я правда дико разозлилась из-за универа. Ты же знаешь, что у нас начались матчи, а я не хотела бросать чирлидинг, это то, что мне нравится на самом деле… ну и… — «Господи, я это сказала, я чокнутая». — Ну, и я погорячилась с полицией. Меня никто не держал. Просто, эм… мой… — Ну-ну, давай. Вслух. — Мой парень… — «Бля-я-я-ять, почему так стыдно?!» — Не так меня понял, и мы сильно поругались. И, эм… я психанула там… немножко.       — Немножко? — изогнула бровь женщина. — Он сидит в полицейском участке уже сутки. Ты уверена?       — Ладно, боже! — отряхнула руки Эрика, чуть ли не завыв. — Я переборщила, потому что испугалась… я сделала очень и очень мерзкую вещь. Когда мы, эм, поругались — дала ему пощёчину. А потом испугалась. Потом побежала… — «Я несу полный пиздец». — Ну, и упала, ударилась сильно. Ты видела, да, в общем. Это правда была дурацкая лестница. Ну и я испугалась, потому что этот парень, эм… у него не самое лучшее прошлое…       «А теперь главный сюрприз. Мам, налей себе ещё, пока можешь».       — Он недавно перевёлся к нам в колледж. И… его не особо пожаловали одноклассники. — Эрика не подозревала, что в такой стрессовой ситуации в ней всё же проснётся талант под названием «пиздит как дышит».       — Почему же?       — С ним… с ним произошёл несчастный случай. И у него сильно пострадало лицо… Очень сильно. Из-за этого его много дразнили. — Всё, оттягивать дальше уже некуда. Не понимающая, в чём заминка, мама была пока спокойна. Эрика смотрела куда угодно, только не на неё. И наконец-то выдавила через силу: — Но это не всё. Мам, ты только дай договорить, ладно? Дело в том, что… — Указательные пальчики столкнулись друг с другом. — Что этот парень уже сидел в тюрьме. Его, эм… выпустили, но… я подумала, ты будешь не в восторге, и… поэтому… поэтому ничего о нём никому не сказала.       Эрика прикрыла глаза, кое-как борясь с желанием схватить сдавливаемый истерическим смехом подбородок.       — И как зовут этого парня? — с подозрением поинтересовалась мама, переваривая сказанное дочерью.       — Эм, ну… — Эрика едва не проткнула нос, шкрябнув ноготком его кончик. — Салливан… Фишер?       Женщина посмотрела на дочь. Девушка по скакнувшим на сужение зрачкам поняла, что та знает жуткую историю, сотрясшую Нокфелл три года назад. Блять, да?       — Тот самый? — с поражающе нагнетающей интонацией уточнила мама.       Пауза. Хорошая такая. Добротная. Как раз можно успеть сходить за лопатой и присмотреть себе место, где можно выкопать яму, чтобы провалиться поглубже. Эрика чистосердечно вручила лопату матери. А потом жалко, но одновременно с каким-то суицидальным весельем выдавила:       — Ага.