Стокгольмский синдром

       Сал не знает, как у него хватает самообладания до пребывать в колледже до конца пар и сдержать лицо. Хотя с последним, в принципе, проблем нет. Годы тренировок по внешнему безразличию дают о себе знать, и как носитель одних из самых тяжелых украшений мире — шрамов, Салли-Кромсали в состоянии остаться для окружающих таким же никаким. Для тех, кто вокруг, нет никакой разницы между Салливаном Фишером вчера и Салливаном Фишером сейчас.        Зато для него есть. Колоссальное.        «ты где?»        Сал сверлит взглядом сообщение от Эрики, пришедшее только что. Он стоит на краю крыши нокфелловского колледжа, и ветер ласково подталкивает вышвырнуть мобильник с многоэтажки. Чтоб разбился к чертям собачьим.        Надо было сделать это раньше. Не открывать файл. Не слушать. Не знать.        Теперь-то — поможет разве что голову разбить, а не телефон.        «Ты же понимаешь, что она просто тебя жалеет? У нее такой бзик — сострадать всяким ничтожествам. Думаешь, ты первый? Нихера подобного. Ей только дай пожалеть подбитую дворняжку…»        Как же выворачивающе забавно, что правдой оказываются слова худшего врага. Сал не заметил, как поднес руку к голове, сжав волосы у виска до боли. Слыша любимый голос, произносящий страшное снова и снова. Снова и снова.        «Это не правда. Я не хочу в это верить! Эрика не такая…»

…такая же, как и все. Она не особенная. Она просто такая же.

       И что самое смешное — он всё-таки готов в это поверить.        Интересно, как Эрика это скрывала столько времени? Почему не оттолкнула сразу? Неужели настолько жалок он был в ее глазах, что она терпела, мучаясь совестью?        — Бедня-я-я-яжка… Давай посмотрим на это поближе? Ну же, не оправдывай её, Салли. Это было также очевидно, как тот чай!        Сал стиснул корпус мобильника. Пальцы сгибались с трудом, пока Фишер заставлял себя набрать ответ.        «иду»        Окинув далекие точки прохожих и кромку леса опустевшим взглядом, юноша с голубыми волосами запихнул телефон в карман и отвернулся от края. Шаги отдавались чеканным эхом в голове, пока он шел навстречу своему проклятию и своей слабости. Раз, два…        Фигурка Эрики мелькнула между зацветающей сирени в аллее. Будто нарочно насмехаясь, на ее плечах алая форма Красных Кошек — эти яркие острые цвета, ненавидимые до ассоциаций. И сколько бы Сал не представлял и не видел на девушке привычные пастельные тона, подчеркивающие в Эрике Томпсон легкость, весеннюю нежность и спокойный уют, он будто только сейчас увидел, как же ей идет и этот дикий цвет. Цвет крика, шума и боли. Цвет колючих роз и агрессивных смешков из уст тех, кто облачен в такой же.        Цвет крови на лезвии ножа.        Порыв ветра взметнул расстегнутую красную ветровку. Сирень осыпалась по асфальтовым дорожкам, теряясь в свежей траве. Эрика обернулась. И в этих теплых тонах весны юноша ощущает пронизывающий холод. Сал только сейчас заметил, что его подарок-ободок отсутствует на голове девушки. Вместо него скрученный в полоску платок, завязанный на манер такого же ободка. Тоже красный.        Эрика чуть хмурая — стоит, скрестив руки в этой красной ветровке. Сал и забыл про случай в коридоре. Кажется, он застрял внутри грозовой тучи, которая вот-вот задушит его.        Ему приходится не один раз напомнить себе, что он — ничего не знает. Воистину говорят — счастье в неведении. Он не должен был это услышать.        Лучше бы не знать…       … чтобы потом разбиться на тысячи осколков.        А разве не уже?        — Пойдем?        Протез так хорошо скрывает абсолютно всё. И даже еле сдерживаемую интонацию.        Он не хочет говорить с ней.        Он не хочет говорить.        Он не хочет ничего.        Колючие молнии поджигали язык. Фальшивый глаз чешется, вызывая желание выковырять его из глазницы с особой жестокостью. Эрика заметила отстраненность за глазницами протеза и сменила гнев на нейтральный интерес. Подобие заботы.        — С тобой всё нормально? Ты какой-то странный…        — Всё замечательно, — солгал Сал, чуть склонив голову на бок. Он тоже умеет притворяться, когда нужно.        Дальше шли молча. Ржавый автобус подобрал подростков. От пункта А до пункта Б так далеко и невыносимо, когда вот так.        Эрика чувствовала это напряжение, но в чем причина не понимала. Вместо того, чтобы взять Салли за руку, ее ладонь сама прячется в кармане ветровки. И вроде всё было нормально… вчера всё было в порядке, они же виделись накануне! А потом парень просто отвернулся, там, в школе — и ладно, это еще можно объяснить его дурацким предубеждением по его еще более дурацкому плану. Но сейчас-то что? Не надо быть мастером по чтению жестов или экстрасенсом, чтобы определить, что с парнем творится что-то неладное. Они уже въехали на Северное Авеню, а Фишер больше и слова не проронил.        Эрика нервно поправила повязку на голове, с трудом запрещая проводить рукой по итак зализанным до идеальности волосам. Еще раз глянула на Салли. В последнее время с ним черти что. Вплоть до того, что появляются порывы согнуть указательный палец и костяшкой настойчиво постучать по краешку протеза — тук-тук, есть там кто?        Впрочем, у Эрики своих проблем завались и не сдохни, поэтому она думает об этом чуть меньше, чем обычно. И пропускает момент, когда разноцветные глаза поворачиваются в ее сторону одновременно с их владельцем, как на заржавевших шарнирах.        Вопреки атмосфере, погода на улице неприлично хорошая, яркая и солнечная. Расцветающие деревья лениво качались из стороны в сторону. Заброшенные дома зарастали зеленью. Ветерок подхватывал одинокие шаги, унося их вдоль улиц. Романтика обителей маньяков на Северном Авеню цветет и пахнет. Как обычно.        Сал провел кончиком языка по разодранной губе, в протезе душно. Белые кроссовки шагали вровень старым кедам. Словно решив себя добить, Салли отпустил ремень сумки и протянул девушке ладонь. Та чуть улыбнулась и, кажется, вполне охотно вложила свои пальцы в его руку.        Но это только кажется, ведь так, Салли?        «Не знаю, как ему сказать, чтобы держался подальше…»        «Так скажи, черт возьми!»        Ее тонкие пальцы обжигали, сжимаясь в ладони. Они будто кусали, как угли не до конца потухшего костра. Пустота внутри — большая молодец: она сжала в вакуум все эмоции, так педантично подхватив даже крохотную попытку рассыпаться на месте при единственном зрителе.        И вроде бы врать — нет совершенно никакой необходимости.        — Когда ты скажешь ему?        — Не знаю. Я просто его боюсь.        И ведь есть за что, а, Салли-Кромсали?        Он пропустил гостью в дом, а сам следом, как тень, наблюдая. Пытаясь разглядеть, где же так ошибся? Когда позволил затянуть маску и на глаза, в какой момент это превратилось в обман? Перешагнул выщербленный порог, придерживая дверь, стянул сумку, неслышно опустив ее на пол. Кончик языка коснулся сколотого зуба. Дурацкая привычка. В пальцах — ключи, и парень автоматически крутанул их на указательном пальце, а потом резко словил связку, сжав в кулаке. Сал завис, не замечая, что до сих пор стоит в проходе между входом и выходом.        Эрика ведет себя, как обычно. Смотрит в глаза, не пытается сбежать от близости, касается и позволяет касаться себя. Вроде бы.        «…я его боюсь».        — Салли, ау?        Фишер моргнул, сфокусировав взгляд на девушке. Кажется, она спросила что-то про волосы. Какие волосы? Ах, да. Ее испорченные волосы. Они ведь за этим сюда пришли. А не потому что ей захотелось.        — Черт, я забыла футболку…        — Возьми что-нибудь у меня.        Эрика кажется такой невинно-искренней. Салли заставил себя сложить ключи, выдавил полуулыбку и аккуратно забрал бутылочки из рук девушки, стараясь не задеть лишний раз, совершенно не соображая, что Эрика не видит, потому что он до сих пор в протезе.        Она упорхнула по лестнице, не заметив пристального взгляда в спину. Девушка вела себя так привычно. Как у себя дома. Не глядя перемахнула злосчастную шестнадцатую ступеньку, скрываясь наверху. Сал мимолетно прочитал инструкцию к смывке еще раз, перебрав пальцами по упаковке, а потом обессиленно опустил плечи. Желанная раскованность гостьи теперь виделась исключительно хорошей актерской игрой. Мерзким спектаклем для убогих.        Внутри что-то умирает, капля за каплей, кусочек за кусочком, вызывая эмоциональное онемение.        Пациент еще не мертв, но уже не дышит.        И пока в этой самой израненной душе один за другим вспыхивали пеплом все дорогие сердцу моменты — первые объятия, поцелуи, известите от доктора о том, кто вытащил его с того света в клинике… касания в волосах и душные ночи, Салли-Кромсали вдруг вспоминает другое, почему-то так легко им забытое, как что-то неважное.        Он всегда был внимательным молодым человеком. И только он заметил, что с Эрикой Томпсон творится что-то неладное, тогда, осенью… странно, но факт: никто больше это не замечал. Почему?        Эрика полгода была для всех «обычной». Среднестатистической миленькой ученицей, уверенной в себе девушкой, хорошей и прилежной одноклассницей, правильной подругой. Привлекающей внимание, как и положено таким людям?        Вот только… получается, она привлекала это внимание для других, так как они хотели это видеть?        Когда всё стало ложью?        Никто не видел истерик в опустевшем спорт-зале.        Никто не спрашивал у Эрики, что случилось.        Никто не замечал, как катится успеваемость Томпсон, и что она без задней мысли принимает анонимную помощь на лабораторных, даже не удосужившись узнать — от кого эта помощь? Родители Эрики явно до сих пор не в курсе — люди, как миссис Томпсон, вряд ли бы такое пропустили и упустили — за ухо и на ковер. Сал знает такой тип взрослых: главное внешний фасад идеальной семьи. Порой, в ущерб остальному, что за ажурными занавесками ухоженного домика. Как Эрике, черт возьми, удалось не схлопотать домашний арест после всего?        А еще она сбегала из дома. И не раз.        Разве это… нормально, для такой, как она?        Да-да, они гребанные подростки, но всё же. Скорее, это будет типично для Флетчера, но для Эрики… А еще Льюис — вроде лучшая подруга. Была в курсе побегов, а потом Эрика еще и разболтала кое-что лишнее, но… почему же тогда, в начале семестра, Андреа не пеклась так о подружке? Или Эрика не показывала свое истинное лицо даже ей? И почему, зная часть правды, Льюис тоже до сих пор молчит? Что на самом деле сказала Эрика подруге, если уж другую правду она открыла…        Скрипучие половицы выдали, что кто-то подходит к лестнице. Сал вскинул голову. Эрика опять выбрала его черную старую кофту. Что она в ней нашла?        — Начнем? — спросила гостья, вприпрыжку спускаясь.        — Да…        Юноша стоял в арке между кухней и гостиной, вскользь думая, что его кофта по прежнему идет ей больше, чем ему.        И отчего-то вспоминает, с какой силой прилетел в спину старый стул. Как холодно сверлила ненавистью светло-голубая радужка, когда в его руках треснула чашка — с каким безразличием Эрика окинула окровавленную столешницу, проходя мимо… Она умела быть жестокой, верно, Са-а-алли?        Если всё ложь… тогда что ей нужно? Зачем она притворяется?        А главное: что же теперь нужно ему?        Эрика уселась на старенький стул, накинув на плечи полотенце. Сал смотрел на то, как девушка спустила повязку на шею и сняла резинку, тряхнув испорченными волосами. Взяв расческу, он вдруг спросил:        — Можно?        Девушка удивленно обернулась.        — Конечно. Почему ты спрашиваешь?        Сал пожал плечами, облизнув резко высохшие губы.        Кончик плоской расчески коснулся локонов. Плечи девушки расслаблены, она никак и ничем не выдает себя. Но чем больше Салли думает и прокручивает в голове ее голос, тем сильнее стискивает расческу. Ее волосы и репутация пострадали из-за него, поэтому Фишер сосредотачивается на задаче. Сначала это, потом остальное. Он обещал помочь.       — Ты ведь не оставишь меня больше…       — Куда я денусь?        Да, куда ты денешься, Эрика? Выйдешь за порог и будешь такова? Или будешь притворствовать еще? Сколько? Неделю? Две? Месяц?        — Ай, Салли, больно!..        — Извини, — поняв, что натянул прядь слишком сильно, парень тут же отпустил.        В ванной нет зеркал, и это первый раз, когда Салливан жалеет об этом. Так он мог бы следить за ее мимикой и, наконец, увидеть истину. Отпустив расческу, юноша не стал себя удерживать и всё же коснулся головы девушки. Сперва кончиками подушечек, а потом запустил пальцы в чуть завивающиеся пряди. Эрика чуть склонила шею на бок, прикрыв глаза.        Надо же, какое доверие… на когда-то раздробленных в крошку осколках сброшенных зеркал. Несмотря на услышанное, гостья всё еще наполняет жизнью этот дом. Перечеркивая голосом потрескавшийся кафель, отвлекая смехом от разводов на отслоившихся обоях и цокота коготков под чердаком, просто дыханием заставляя чувствовать себя живым и пока еще нужным. Стоит лишь сжать пальцы сильнее, чтобы оставить это себе.        Сал испуганно оттолкнул от себя эту мысль. А потом опять смотрит.        «Прекрати сейчас же!»        Средство на пряди, держать пятнадцать минут. Смыть. Затем еще раз. Он аккуратен с ней, как с изделием из хрупчайшего хрусталя. Линия обнаженной кожи между корешками волос и воротом черной кофты кажется такой тонкой. Ломкой… Снова пора смывать. Пена пузыриться, заворачиваясь воронкой в слив. Эрика сидела спиной к раковине, подогнув ногу и прикрыв глаза, что-то пошутив про парикмахера. Сал машинально ответил, в который (уже лишний) раз, перебрав пальцами по ее волосам, будто вымывая давно смывшееся средство.        Он стоит близко-близко, почти нависая над девушкой. Стоит склониться чуть ниже, и пластиковые губы протеза соприкоснуться с теплой кожей. Наверное, из-за шума воды и прикрытых глаз, девушка не видит, как пристально смотрят на нее черные впадины за прорезями маски. И не замечая, что вода давно перестала пениться, сразу утекая в раковину по трубам. А может — потому что белая маска отражает дыхание, не давая почувствовать его на себе. Сал помнит, как ее тонкие ладони обхватили этот холодный пластик, подарив первый поцелуй в эти ненастоящие губы.        И даже после… всего… услышанного. Она ведь нужна тебе, а, Салли?        Собственные пальцы зависли сверху над девушкой. Когда-то искусанные и частично сломанные, они будто нацелились на шею, капая с кончиков.        Кап-кап.        «Он же псих».        Парень шевельнул пальцами в воздухе. Остатки воды упали на кофту на ее плече и тут же впитались. Вода шумит, скрывая еле слышный шепчущий смех где-то за трубами. Но его слышит лишь хозяин дома. Обнаженная шея девушки так беззащитно открыта.        Почему ты вообще думаешь об этом?!       Сал выключил воду и выпрямился. Эрика распахнула глаза, когда он протянул ей полотенце.        — Вроде лучше.        — Ну-у… почти, — перетряхнув пальцами пряди от корней, пробормотала девушка, поглядевшись в телефон через фронтальную камеру, как заметила на себе этот вдумчивый взгляд.        — Что?        — Ничего, — спешно отвел глаза он.        Голос девушки такой искренне-обеспокоенный, что давит глотку. То ли действительно волнуется, то ли изображает настолько достоверно, что Оскар следует вручить немедленно. Он бы многое отдал, чтобы эта сказка никогда не кончалась.        — На самом деле ты знаешь как это сделать…        Салли прошел мимо. Пока Эрика придирчиво осматривает себя, ей звонит то ли мама, то ли сестра. Девушка недолго отвечает, отвлекшись. Сал незаметно ушел в гостиную и вытащил из кармана свой телефон, но так, чтобы видеть гостью. У него закрались подозрения, а теперь они показались небеспочвенны: уже который день он не мог дозвониться до девушки — недоступно. Сама Томпсон звонила и отвечала на смс, что странно.       Дождавшись, пока Эрика завершит входящий, Салли спрятал руку за спину и нажал вызов. На ее номер. Предварительно убавив звук, чтобы не донеслись гудки.        Эрика давно отняла телефон от уха, но… второго звонка не следует. Мобильник в ее руках. Но звонок от Сала не проходит.        Салли посмотрел на экран.        Вызов завершен.        — Ай-яй-яй, как нехорошо врать! Связь плохая? Ну-ну… — ехидненько прошипело возле рваного уха.        Эрика заметила короткое отсутствия парня и поднялась сама. Она как раз вытерла волосы, выходя в коридор, и снова поймала на себе этот пристальный взгляд.        «Да что с ним такое?». Рука Эрики застыла над макушкой, прекратив «расчесывать» пряди. Что-то не так.        Девушка убрала телефон, забрав с плеч полотенце. Обычно Сал бы уже переоделся, снял протез, заварил чай и кофе, и предложил что-нибудь посмотреть. Или поиграть в приставку. Или погулять. Или, на край, опять принял бы одну из бесполезных попыток научить Эрику играть на гитаре. А может, выдумал что-то немыслимое, на свой манер.        Сал в той же одежде, что пришел, на его лице до сих пор протез, чайник холодный, а еще он стоит чуть поодаль. На расстоянии. И смотрит. Как будто сквозь.        — Сал?        Протез чуть дернулся. Связь с космосом пока есть.        — Прости, задумался. Ты что-то сказала?        — Ты ведешь себя чертовски странно.        Юноша с голубым хвостиком прошел мимо, и Эрика готова была поклясться, что слуха донесся короткий смешок.        — Тебе как всегда?        — Ага.        «Как всегда» — эта фраза выкорчевывает смыслом. Будто насмехаясь, что это «как всегда» вот-вот оборвется.        Сбоку от раковины стоят две кружки (пока еще две). И ему стоит вынырнуть из этого омута проклятых мыслей, если он не хочет это потерять прямо сейчас. Надо что-то сказать, что-то придумать. Внутри раздирает: одновременно от боли и гнева, от страха и потерянности.        Салли не особо любит кофе и его запах. И никогда не понимал эту романтику бумажных стаканчиков с собой, вдохнуть аромат арабики, бла-бла и прочей рекламы по телеку. Но для нее был готов полюбить. Уже больше месяца на полке с чаем стояла тщательно закрученная баночка растворимого и сухих сливок (на случай, если молока не будет).        Раздался чиркающий звук — зажглась конфорка. Пламя загудело, чуть ослабляя душащий захват тишины. Стало привычнее. Но всё равно не так. Фишер ребром ладони приподнял чайник, переставив на огонь. Подплавившаяся когда-то крышечка скособенилась на одну сторону, застыв, словно с картин Сальвадора Дали, а в голубых глазах, что были разные по оттенку, вспыхнули абсолютно одинаковые алые точки, отражая пламя.        Салли достал банку молотого кофе, чувствуя, как Эрика на него смотрит. Он знает, что она сидит, будто бы беззаботно закинув ногу на ногу и подперев щеку рукой. Ее влажные, заметно посветлевшие волосы топорщились на концах в стороны, подсыхая, а черная кофта с его плеча опять сползла ей в рукавах, отчего девушка в который раз вытянула локти, поправляя. Это выглядело так по-домашнему и мило, если бы не одно «но».        Подхватив кружки, Салли обернулся.        «Не знаю, как ему сказать, чтобы держался подальше… не только в колледже. Надоело притворяться. А что если он снова?..»        Снова что?        Спросить напрямую у Фишера не хватает духу — зубы мгновенно сводит. Пустота внутри на удивление держит крепко. Может, это всё какая-то ошибка? Всё идет, как обычно. Настолько идеально, что произошедшее утром кажется лишь бредовым отголоском измученного сознания.        Эрика никуда не торопится. Она знает, что у Салли нет фена, поэтому не спрашивает. Он коверкает эту причину на совершенно другой манер, не соображая, что находит черное оправдание чуть ли не каждому жесту гостью. А еще…        — Почему ты до сих пор в протезе? — озадачилась она, когда он сел напротив.        — Разве так не лучше?        Девушка окончательно утратила остатки безмятежности и заправила мокрые волосы на ухо. Странное чувство, что Сала обступила какая-то темная молчаливая аура, возникло еще в колледже и так и не прошло.        — Сал? В чем… — Эрика подалась к юноше и осеклась, когда он вместе с ней отпрянул назад. — Что случилось? Опять Флетчер?        Томпсон первым делом подумала про драку — с Роя станется нарушить слово и затянуть Салли в нечестную потасовку. И, скорее всего, последний поэтому не снимает протез. Прячет очередной синяк или рассеченную губу, чтобы не ворчать лишний раз в споре. «Наверное, поэтому такой хмурый», — решила она.        Девушка без задней мысли потянулась к парню, подавшись через стол и вытянув руку к застежкам протеза… как вдруг он схватил попытку за запястье.        «В… в смысле?»        Настороженное предупреждение вспыхнуло в голубой радужке. Оба замерли, глядя друг на друга. Эрика едва не свалилась на столешницу, еле успев подставить свободную руку, потому что оказалась без опоры почти на весу. Сал держал крепко. Не больно, но достаточно давяще. Давненько Эрика забыла об этой его привычке.        — У тебя… что-то с лицом, да?        — Да. Его отсутствие, — вдруг выдал Салли.        Голос Фишера режет. Если это была шутка — то очень не смешная. Самоиронией как-то не пахнет. После минутной растерянности Эрика потянула руку на себя, медленно, осторожно. Он отпустил. Она не понимает. Кажется, пытается что-то объяснить… А еще так близко.        И вот тут-то — тут-то даже пустота внутри облажалась, сдерживая это бессилие. Потому что — а что дальше-то? Дальше что?        Проглотить это знание, подавившись им, как куском колбасы из той треклятой столовки в детстве? Побиться рожей о столешницу, надеясь вызвать амнезию? Сделать вид что, блять, ничего не случилось? До поры до времени прокатит, разумеется… Потом даже спину подставлять не надо — нож уже торчит меж лопаток. Зато Сал протянет вот так, захлебывающийся, пьяно-ходящий, еще немного (сколько?).        Или… поинтересоваться прямо сейчас? Глядя в глаза, а еще лучше ласково придерживая за руку, так тянущуюся к нему. Фишер же гребанный мазохист — он сам дотянется до ручки ножа в спине и еще прокрутит в этой ране. Чтобы в который раз заставить себя раз и на всегда запомнить — кто он есть и кем никогда не станет.        Сал заставил себя поднять отяжелевшие будто под камнями запястья и расстегнуть протез. Пластиковое лицо, по ощущением, будто приклеилось к коже и теперь оторвалось кусочками — вот-вот хлынет багровыми каплями по скулам. Ничего такого, разумеется, не происходит.        — Что это было? Сегодня, — ни с того ни с сего, вдруг спросила Эрика, медленно опустившись обратно и настороженно глядя на хозяина дома. У Салли с лицом всё в порядке. В смысле — ничего непривычного. Кроме чертовски необъяснимого беспокойства, поднявшегося внутри, стоит Фишеру отложить протез.        Она знает, что он знает, о чем она: о том, как парень бесшумно сбежал, увидев упавшую девушку в колледже.        — Прости. Я не хотел, чтобы пошли новые слухи, — выдал Сал заезженно-спокойно.        Эрика вздохнула, чуть застонав, так изящно закатив глаза.        — Я уже тысячу раз тебе говорила…        Почему — лицемерие прячется за ее голосом, а гадко — ему? Почему сдавливается его горло?        Он пропустил момент, когда резко что-то ответил. Что — даже не понял. Слово за слово, спины выпрямились, в глазах пламя: в ее — непонимающая растерянность, в его — тлеющий морок. Он чувствует себя придавленным, расплющенным. Перемолотым до последней косточки абсолютной бессмысленностью происходящего.        — Почему ты так отрицаешь, что это подействует? Твои настоящие друзья вернулись на твою сторону, верно? Что тебя не устраивает?        — Ты. Так и будешь исчезать? До конца года? До следующего семестра? До выпускного?        — Не вижу в этом никакой проблемы, — равнодушно отозвался парень.        — Ты серьезно?!        — Абсолютно, — Сал бездумно отодвинул тыльной стороной ладони остывший чай, к которому он так и не прикоснулся. — Это с самого начала было ошибкой.        И не только это…        Салли смотрит вскользь, и последнее терпение Эрики трескается пополам. Это равнодушие выводит из себя. После всего — такие интонации от него — худшее, что можно слышать и видеть. Будто мало чувства потерянности, что каждый день будет еще невыносимее предыдущего. Ведь если — если — на минуточку так, то Андреа вообще-то права: это всё случилось из-за него. Эрика не хотела так думать, отрицала на корню. Всегда повторяла себе: если в чем и была ее вина по жизни, то только в собственной неуверенности, этой унижающей неопределенности.        Но тут на нее сваливается разом и всё, эмоциональные качели превратились в сранные американские горки с мертвой петлей. Одно, другое, третье… обвинения, много вопросов, ложь, страх. Эрику преследует ощущение заказанной порчи. И если до сегодня, до этого момента, она находила этот заряд — упрямстовать дальше только из-за невероятных чувств к юноше перед собой, то сейчас это напоминало односторонний разговор с глухой стеной. Как будто она виновата. Будто это она, Эрика, проклятие, тянущее беды за собой, она причастна к своим проблемам с обществом от и до.        Слово за слово, один голос ушел вверх, другой, напротив, походит на негромкий шепот.        — Ты прекрасно видишь, что твой «гениальный» план не помогает! — вдруг выпалила девушка, сжав кулаки.        В голосе прямой укор: ты обещал помочь, но нихрена не помогаешь!        А вот тут она права, а, Салли-и-и?        — Может, потому, что твоё неуместное чувство справедливости выдает тебя? Только зачем так подставлять себя на малую публику? Я предложил тебе отличный вариант.        — Какой? Врезать тебе на людях? Говорить гадости? Ты серьезно думаешь, я буду это делать?! — возмутилась она.        «Конечно. Ты ведь уже это делаешь».        — С глазу на глаз, или всему колледжу — какая разница? — горько произнес Фишер. Эрика намека явно не уловила. Или уловила, но виду не подала. До конца сохраняет свое идеальное лицо, как же тяжело это видеть. — Почему бы просто не решить эту проблему? Простой способ.        — Да хотя бы потому что мир не ограничивается стенами колледжа! — воскликнула гостья.        Ага, вот оно. Вот то, что он пытался уличить между строк.        — Если так переживаешь за это, то не стоит. Я буду честен в своей роли до этого дома.        — И что, сидеть тут взаперти? Это ненормально!        — А я никогда и не был нормальным, — бросил Фишер, наконец, посмотрев на гостью прямо.        Повисла пауза.        Они могли бы гулять в центре города. Ходить в кино. Торчать с друзьями, играя в Твистер или Правду или ложь, перекидываясь поп-корном у кого-нибудь дома. Сгонять в выходные на каток или ярмарку, пойти вместе на выпускной. Но этот набор не для тех, кто носит маску кошмара всея Нокфелла.        — Да что с тобой такое?! — не выдержала Эрика. Сал не ответил. Его взгляд был пустым и ничего не выражающим. «Да к черту!» — всплыла девушка. — Так, всё, мне надоело угадывать, что происходит в твоей голове.        С этими словами Эрика подскочила на ноги, схватила свой телефон и направилась к входной двери. Аура кислой досады мазнула витками ее так и не высохших волос. Она обернулась спиной и…        Она сейчас уйдет!       …и больше никогда не вернется, ты же это понимаешь?        Нужен был только повод, и вот он, верно, Са-а-алли? Зря доверился. Как знал! Сколько же раз тебя будут ломать, пока ты не раскрошишься окончательно, несчастный?        Смотри, сейчас сбежит и ты останешься один…        Один        Это твоя вина!        Один-один-совсем-один!.. только не снова, пожалуйста, нет! Один, совсем один…        Эрика забрала рюкзак из прихожей, зажевав щеку изнутри от рвущейся обиды, понимая, что Сал никак реагировать не собирается. Думать почему, зачем и что случилось там у него — нет никакого желания, ее это достало. Хочет изображать пластиковый булыжник — пожалуйста!        И только дернув на себя ручку двери, Эрика резко поняла, что парень стоит позади. Когда он?..       …девушка не успела сделать и шагу за порог, как ручка вырвалась из пальцев, а дверь грохнула перед носом.       Эрика застыла, громом пораженная.       Сал стоит за спиной, его рука вытянута над ее плечом, и это он захлопнул дверь перед носом гостьи. Звуки с улицы, как отрезало. Намертво.       Паника подскочила к горлу, кровь отхлынула с лица, край губ приоткрылся. И точно также всё это исчезло. И в один миг тихий и спокойный старый дом №18 превратился в капкан, вывернувший изнанку своего забытого кошмара.        Он серьезно?       Тонкие пальцы сжались в кулаки. Девушка не двинулась с места. Не закричала и не отпрянула.       — Не смей… — вдруг тихо-тихо прошептала она. Будто выдавливая слова под сжимающем горло давлением. — Никогда. Не смей. Закрывать передо мной двери.       Парень с протезом нависает над плечом, но в глазах так поплыло от чиркающего звука закрывающегося замка, что Эрика не заметила дрогнувшие израненные пальцы на деревянной поверхности.       Ребра сжали легкие, задержав дыхание, по коже холодок — и как-то резко стало слышно абсолютно всё: тиканье часов, далекий скрип черепицы, гудение холодильника и дыхание за затылком. Эрика ощущала его короткие порывы над шеей. Близко. Безмолвно. Жутко. Угрожающе.       Но… после того, что было между ними… это поджигает внутри ярость. Эрика сверлит глазами перед собой, не думая не то, что закричать — пошевелить хоть пальцем на угрозу позади себя.       — Выпусти меня. Сейчас же.       Слова режут сухо и четко.       Он не двигается бесконечность. Она ждет.       Атмосфера звенит от напряженной борьбы, которую невидно глазом, зато душа мечется, будто в огне. Салли молчит, и его ладонь всё еще перекрывает выход. Ему ничего не стоит резко занести вторую руку для удара — девушка не успеет развернуться в любом случае. Черная атласная лента на подоконнике в его комнате. Наручники похоронены под коробками в подвале. А ключи — на ее шее. Он может рассмотреть каждое звено поблекшего серебристого цвета над краем кофты.       И так, Салли-Кромсали, что же ты выберешь?..        Несмотря ни на слова, ни на вышвырнутые в лицо обвинения, почти прямое признание, что вас опять наебали, мистер Фишер, он не может ничего с собой поделать. Его личный ад — привязываться так сильно к людям, которым можно было доверять.        Эрика — последний человек, который добился этого доверия. Выторговала с такой щемящей осторожностью и трепетом, а теперь отшвырнула его, как что-то из скомканного ненужного мусора.       Но, не глядя на это, она была нужна ему. Как кислород в этом доме. Как сон среди сумасшествия. Нужна, как бессмысленный смысл жизни и существования.        Что же ты выберешь? Тюремные психотерапевты месяцами ломали голову над диагнозом. Не могли определить — какой же приговор тебе вынести, мальчик?        Спустя ужасные минуты Фишер двигается. Его ладонь сжимается в пальцах, будто сошкребая волю ногтями. Рука процарапала путь до ручки, остановилась и… повернула.        Сал распахнул дверь рваным движением, стиснув зубы, и отошел в сторону. Отпустил. Но подписал себе приговор посмев на мгновение поддаться тьме внутри. Эрика сжала свои вещи и, не взглянув на парня даже мельком, быстро выскочила наружу. Чтобы также, не оборачиваясь, пересечь внутренний двор и сбежать на улицу. На этот раз навсегда…        Малиновый закат удушающей полосой скользнул по плечу. Юноша прикрыл глаза, прижавшись лбом к краю двери, сжимая зубы сильнее и сильнее. Соль подкатила к горлу.        Он еще долго так стоял. Его пальцы все еще покоились на прохладной поверхности, а он замер, как задумавшийся швейцар на своем пороге, провожая последнего гостя чисто по-английски. Голубая челка упала на глаза.        Девушка ушла. Как и в тот раз, оставив после себя абсолютное, холодное и душащее ничего. Только Сал знает, что вернется к нему из этого самого ничего. И сирены полиции ждать не надо.        Вот нахрена? Зачем он соскочил, какого Дьявола его дернуло это сделать? Как будто на мгновение он полностью потерял контроль над телом… такое уже случалось… но, чтобы так. Он ведь тысячу раз убеждал себя, что больше не совершит ничего аморального, не поддастся этому гадкому голосу внутри, будет держать себя в руках… и даже не разобравшись вслух, он сорвался и поступил, как…        «Психопат…»        Что же получается, они все правы?        — Ведь так хочется сбежать с порога следом за ней, правда? Правда-правда-правда!.. Чтобы догнать и вернуть себе… зря тебе доверяют, Салли, ты не заслужил!        Погода на улице всё еще издевательски хорошая: теплая, безветренная, небо ясное, ярко-ярко синее.        Губы затряслись, пальцы скрючились. Волна эмоций прокатилась по плечам и вдруг вырвалась наружу. То, что Сал всегда молча держал в себе, прятал за протезом и просто душил — прорвалось на волю. И он не понимает, почему эти эмоции были настолько черные.        Парень стиснул ручки двери и вдруг резко отшвырнул ее от себя, грохнув петлями так сильно, что штукатурка с потолка осыпалась на макушку.        — Черт!.. — он пнул стену, скрипнув зубами.        Сойдем с ума, Салли-и? Мы теперь остались наедине, какая пре-е-елесть!        «Заткнись!»        Фишер ударил еще и стену, не жалея ладоней. Так сильно, что поранил костяшки пальцев. Он не злился на Эрику. Он злился на себя. Так яростно, как никогда раньше.        Он мог молчать. Мог сделать вид, что ничего, блять, не случилось! Прожил бы в еще этой абсурдной сказке хороших концовок… мог отреагировать по-человечески… а не вот так.        Салли попятился назад, и будто сам дом обступил его тенями, затягивая обратно хозяина внутрь. На подлокотнике кресла возле гитары осталась красная ветровка Эрики, как напоминание, чему он верил и что потерял. Снова. Девушка так и убежала в его кофте.        Юноша с голубыми волосами стоит посреди этажа. Привычно-невыносимая тишина тут как тут. Нежно опала на макушку с сухим рвущимся звуком. С костяшек капнула кровь.        Наверху что-то скрипнуло. Сал даже не повел плечом. Сжал и разжал пальцы в кулаки и обратно. Изнутри — лихорадит. Пустота пытается, но не справляется. Пошатывающейся походкой Фишер прошел на кухню, уперевшись взглядом в две кружки. И гложущее чувство заковыряло изнутри: будто кто-то заказал столик в ресторане ко времени, но так и не пришел — свидания не будет, извините, вот так получилось, к сожалению. Чай холодный. Кофе тоже нетронут.        Салли машинально забрал кружки со стола, зачем-то считая шаги до раковины. Вылил сначала чай. Затем кофе. Растревоженный остывший напиток впился в нос резким ароматом — ароматом единственного завсегдателя заведения.        Парень поднял чашку на уровень глаз. Долго-долго смотрел.        А потом со всего размаху швырнул в стену позади себя, разбив фарфор на мелкие кусочки. И с этим же звуком раскололся сам.

***

       «Что со мной не так?» — думала Эрика, сжимая маленькую связку ключей на груди, сидя у себя в комнате.        С того злосчастного дня, как она убежала из дома №18 на Северном Авеню, прошло всего ничего. А жизнь как будто перецвела в монохром. Зато так изящно повергнув в принятие трех очень страшных вещей.        Первое: Сал Фишер не в себе.        Второе: она будет такой же, если немедленно не сорвет с шеи эти чертовы ключи, не выдернет из памяти десятки фактов это подтверждающее, и не посмотрит правде в глаза…        Третье: …правда глаза колет, а рука не поднимается.        Срок годности на справку о стабильности истек. Гарантия на адекватность — подделка. Обещания фальшивы, но так мастерски прикрыты… были.        Эрика стиснула ключи так, что они впились в ладонь до отметин. Обида и страх кусали внутри, а сердце билось. И билось оно болезненно, натянуто. Как неживое. Девушка снова и снова прокручивала в голове то, как спокойно сидевший юноша сорвался с места вдогонку и запер дверь перед носом. Этот звук будто взорвавшаяся петарда над ухом — вздрагивать каждый раз, флешбекаясь в страшное прошлое. Да, в этот раз он не помешал уйти, но.        «В этот раз» — смысл предложения царапает смыслом. Это ведь на полном серьезе неадекватно. И Эрика как будто только теперь услышала то, что ей талдычили в оба уха. Можно найти кому и чему угодно тысячи и еще сотню оправданий, однако факты с места не сдвинулись ни на дюйм.        Сал не в порядке. Он может и спокойный, и добрый, и понимающий, и вежливый, и тактичный, и честный, и еще много положительных эпитетов… Однако этот поступок откатил всё назад, в самое начало. И вопрос встал ребром: так кто же ты, Сал Фишер?        Будто не плохой, но и не хороший, застрявший где-то между, в черной дыре сомнений. Как отрицательный герой: не обязательно совершать геноцид или крушить вселенные, чтобы быть тем, у кого нет поклонников. Эрика же сильный эмпат: она могла представить, что пережил человек, потерявший всё, проживший три года в заточении, а потом просто сбившийся в пути от горького одиночества и злобы окружающих, а еще она понимала, что это будет лишь десятая доля ее фантазии. Состояние аффекта, нервный срыв, невменяемость — за минуту в таком амплуа можно натворит всякой херни. Но в последний раз, когда она разговаривала с Салли — он был в своем уме и самоконтроле. Он сделал так, потому что захотел. И вот это — это-то самое страшное…        Тому Салу, с которым она познакомилась — нужна была серьезная помощь, и оказавшись пленницей, она сама того не подозревая, ее оказала, попутно выяснив, что найти по-настоящему близкого человека можно таким сумасшедшим способом. Этот Сал, что заблокировал выход осознанно — не выглядел, как тот, кому нужна помощь. Он прекрасно справлялся сам. Тогда какого черта?!        Чем больше Эрика пытается в этом разобраться, тем больше путается. Сложность в том, что всё становится обратно, на свои места, возвращаясь к истокам, к это пресловутой правильности, а внутри одни обломки. И их уже не реставрировать в как было. Владелец протеза — не тот, кого так легко выпроводить из своей жизни.        Подножки и смешки Симонс добавляют раздражения. Эрика на грани.        И под языком плещется чувство разочарования — будто надежды не оправдались. Ее или она их не заслужила — черт знает, однако это протухшее, слегка знакомое ощущение расставания. Будто она и правда девочка дурной-подросток ослепшая от наивной любви, а потом вдруг прозревшая одним насмешливым плевком кислоты мимо глаз.        А если… если это всё же не любовь?        Эрика не слышала хихикание, как-то разом и резко уменьшившееся в объемах, зато она слышала тихое-тихо дыхание за протезом позади. А вот пристального взгляда на себе — больше нет. Одна-единственная парта опять чуть отдельно от других. Даже, если захочется обернуться — уже не дотянешься. Эрика не оборачивается.        Тело берет функционал на себя — просыпается по будильнику, собирается, идет в школу, записывает ее рукой все лекции, заставляет мозг вычислять ответы и отвечать одноклассникам да учителям, затем также идти домой. Слухи блекнут, смешки стихают, тренировки идут. И всё как будто возвращается на свои законные места.        Всё — кроме дыры под ребрами. Она никуда не исчезает.

***

       Андреа сразу поняла, что ее ожидания свершились: Эрика перестала говорить о Салливане Фишере. То есть, она и до этого особо не распространялась, но когда за день девушка ни разу не упомянула его имя, а потом даже не взглянула на пришедшего ко второй паре парня — Льюис возликовала. Ну, наконец-то!        Спрашивать лишнего не стала — мало ли. Все сложилось, как нельзя удачно. Осталось заткнуть Трейси с подружками и все вернется на круги своя. Идеально.        Вот только шли уроки, шли дни… а идеально не становилось. И довольная ухмылка торжествования медленно опала с лица блондинки.        — Эй, Андреа. У Бриджит Джонс дома всё нормально? — как-то подошел с вопросом Рой на одной из перемен.       — Почему ты спрашиваешь? — с нехорошим предчувствием насторожилась Льюис, скрестив руки на груди. Флетчер просто так себя подойти не заставит.        — Мне как бы должно быть поебать, но их физручка неделю просит какой-то отчет по графикам, а капитан она. Я ее спросил — она сказала, что все сделает, а сегодня мне опять выговор сделали. У Эрики как будто пробки в ушах. Ты заместитель — разберись, а? И скажите своей училке, что я в этом не шарю.        С этими словами футболист удалился.        — Ладно… — запоздало пробормотала девушка.        Слово по заказу — на горизонте показалась Эрика. Андреа одернула юбку и нагнала подругу.        — Привет! Слушай, там Флетчер про какой-то график говорит…        — Привет. — Эрика чуть обернулась, и Андреа резко осеклась. — Да-да, я помню. Сегодня сделаю. Прости, совсем забегалась. В театральном опять завал.        — Что? — быстро метнув взгляд от синяков под глазами до осунувшихся скул, Андреа спросила: — Ты опять записалась к Норви?        — Меня попросили, — пожала плечами Томпсон. В глаза не глядя. Она поправила стопку бумаг в руках и чуть отстранилась. — Давай потом поговорим, мне надо это отнести декану…        Капитан чирлидер-команды прошла мимо, скрывшись за поворотом между потока других учеников. Андреа растеряно посмотрела ей вслед.

***

       — Эри, ты заболела? — раздался над ухом детский голос сестры.        Эрика вздрогнула, подняв голову и только потом поняла, что сидит на полу в свой комнате, прислонившись спиной к дивану и пялиться сквозь свое отражение в зеркале уже, по видимому, некоторое время. Рошель не стала закатывать коляску в комнату и проворно сползла на пол. Томпсон-старшей вдруг пришло в голову, что ползающая вот так девочка выглядит довольно крипово — не хватает белого платьица. Как постер хоррора прямо — Сал бы оценил.        Сал. Внутри что-то осеклось. Эрика тряхнула головой. «Не думай о нем, забудь». Рошель добралась до сестры и присела под боком.        — С чего ты взяла?        — Ты грустная.        Эрика натянуто улыбнулась.        — Просто много уроков. Конец года, я ведь много пропустила, — она взъерошила длинные волосы сестренки. — Тебе не пора собираться на занятия?        — Сегодня мадам Клер разрешила попозже, — ответила девочка. — Заплетешь меня?        — Конечно, — улыбнулась Томпсон-старшая. — Как всегда?        Как всегда — это две тугие косички с объемным плетением. Рошель обожала их. Эрика уже потянулась к расческе.        — А сделаешь мне хвостик? — вдруг попросила Рошель.        Эрика медленно положила одну резинку обратно и обернулась на девочку.        — Почему именно хвостик?        — Не знаю. Мне нравится. Моя подруга Ди так ходит, я тоже хочу.        — Как скажешь… — пробормотала девушка, усаживаясь позади сестры и собирая ее светлые волосы с плеч. С первого этажа доносились голоса — у матери сегодня соседка в гостях. Эрика поспешила ретироваться, как только Глория ударилась в воспоминания о детстве, не то себе дороже выйдет в свете последних событий.       Мягкая массажная щетка расправила золотистые пряди. У Рошель, в отличии от непутевой сестры, волосы, как у маленькой Рапунцель. Эрика любила заплетать сестру, ловя в этом какую-то успокаивающую медитацию. У самой-то только и остались отросшие с трудом чуть ниже плеч и выбеленные в пепел после приколов Симонс обрывки. Сестра сказала, что ей идет. Эрике не шибко нравилось. Глория только головой покачала — не сине-фиолетовый и слава Богу. И ладно без скандалов, а то миссис Томпсон из тех, кто на любую тату за сердце хватается. Вообще отношения с мамой странно наладились после… временного исчезновения дочери.        — Эри, ты точно больше никуда не пропадешь? — вдруг тихо спросила девочка.        Эрика на секунду замерла, держа волосы сестры.        — Почему ты спрашиваешь? — осторожно поинтересовалась девушка.        — Я вчера долго не могла уснуть и спустилась попить воды. И там мама ругалась с папой. Папа сказал, что надо нас после школы в университет, а не потакать. А мама сказала, что не будет мешать нам выбирать, что делать. И тогда папа ответил, что когда-нибудь ты захочешь снова уйти и не вернешься… ты ведь не хочешь никуда уйти?        Внутри тянет и мается, голова болит, мысли окутывают, не зная, куда приткнуться — там, за чертой разбитого асфальта на краю города, звон цепи и скрип половиц тонет в одуванчиках на заднем дворе. Единственное место, куда можно было сбежать… если бы не его хозяин.        «Как он там? Опять спит в гостиной пойди… стоп. Не твоё дело. Не думай».        — Нет… конечно нет.        Девушка быстрым движением перекинула хвост через резинку, затягивая покрепче. Провела от начала до кончиков, поправив. Вот так.        — Спасибо, Эри! — просияла девочка, повертев головой перед маленьким карманным зеркальцем. Эрика подхватила сестру под локти, усадив обратно в кресло. Затем помогла зашнуровать ботинки, хотя сестра умела и сама. Она уже открыла дверь перед девочкой, когда Рошель вдруг откатила коляску назад и задрала голову: — Встретишь меня после занятий?        — Кто-то месяц назад сказал, что взрослый и сама доберется, — со смешком щелкнула сестре по носу Эрика. — Во сколько?        Рошель обиженно засопела и отвела глаза.        — В восемь. На той страшной улице не горит свет. Ди сказала, что не хочет там ходить… я не боюсь, если что! Ну, просто…        — Хорошо, я приду, — улыбнулась Эрика, прекрасно заметив попытку храбриться. Но вечная стройка на пути к коррекционной школе была и правда жуткая. Тем более, Томпсон-старшей все равно делать нечего.        Рошель уехала по тротуару, а Эрика провела руками по предплечьям, провожая сестру глазами. Из кухни опять смех мамы и соседки. А вот в ее голове тихо-тихо. Чувство, что больше ничего не происходит, как тот самый бесполезный личный дневник — опять пылится себе, с двумя корявыми рисунками, никому не нужный. Томпсон и забыла, сколько оживления с собой приносил юноша с голубыми волосами и сережкой в ухе.        Дорогой дневник, сегодня всё как обычно. И завтра будет также. На этом я закончу эту бесполезную запись, чтобы перечитать ее завтра.

***

       Наверно, это был тот момент, когда Андреа Льюис не просто увидела, какую ошибку она совершила, а тот момент, когда она осознала это вонзившейся в душу шипованной булавой.        И черт знает, где ее глаза были раньше. На заднице, не иначе.        Заместитель капитана чирлидеров любила всего один раз. Дурная, подростковая, первая влюбленность, проехавшаяся катком по чувствам, что вытравила всю наивность и заставляющая смотреть на противоположный пол въедчиво, пристально, изучая от и до. Примеривая до последнего, как дорогущее платье, которое потом не вернут в бутик, если оно не подойдет. Такие бренды возвратов не делают. Зато примеряй — сколько хочешь.        «Любовь» Эрики к Салли-Кромсали видела Андреа чем-то больным. Неправильным, и даже слегка извращенным потому что общественную оценку и мнение никто не отменял. Все так рассудили, ярлычок повесили и достаточно. И только ее ебанутой лучшей подружке пришло в голову эту этикетку сошкребнуть и что-то там, блять, разглядеть. Это могло быть чем угодно, вплоть до помешательства, да даже, мать его, промывки мозгов или гипноза — ну, серьезно, это же Салли-Кромсали! Ну как? Почему? Да нет же!..        Андреа видит, как Эрика и Салли-Кром… Сал случайно сталкиваются взглядами в коридоре, идя друг другу на встречу. На жалкое мгновение они оба замирают, не по свой воле зацепившись зрачками. Напряженный момент лопается также быстро, как и появляется: девушка опускает глаза к полу, парень чуть в сторону. Они проходят мимо друг друга, словно и не заметили, но его пальцы стискивают ремешок сумки на плече, а костяшки Эрики заметно белеют на учебниках, прижатых к груди.        А реакция на стайку этих вшивых стерв Симонс? Где боевой настрой, где планы по свержению противниц, где настоящая капитан? Вчера Трейси рассыпала какую-то сыпучую цветную хрень Эрике на коленки, а девушка отреагировала, как впавший в смирение буддист — посмотрела на сокурсниц и ушла отрехаться в туалет, попросив Андреа ее сопроводить. Эрика же недавно скрипела зубами, сказав, что собирается поймать этих идиоток. А теперь на их выходки ее выражение лица назвать кроме как «мне похуй» — лучше не подобрать.        За какую-то неделю от, казалось бы, недавно оживившейся Эрики не осталось и следа: она давила из себя те самые вымученные улыбки и врала, что всё хорошо, пока в глазах догорала боль. Как прошлой осенью, она снова устроилась во все эти дурацкие организационные кружки, растрачивая себя во все стороны, будто не желая оставаться наедине со своими мыслями даже на минуту. От предложений куда-нибудь сходить отмахивалась. Слегка виновато, но непреклонно:        — Я не хочу. Давай в другой раз, ладно? Мне надо домой.        Плечи прямо, а ощущение, что светлую голову так и тянет к земле. Улыбка исчезла с губ, совсем. Как будто Эрика заболела, но скрывала это от всех.        Салливан Фишер выглядел не лучше. Хотя никто и не присматривался, чтобы сравнивать, но у Андреа достаточно цепкий взор, чтобы вспомнить в чем ходил Фишер после «возвращения» Эрики в колледж и в чем, когда только перевелся. Он будто снова слился с тенями, облачившись в черный. Спрятал свои сумасшедше-голубые волосы и закрылся от взглядов. Стал невидимым и тихим. И пусть его больше никто не трогал после потасовки с Флетчером, сдается Льюис, что проблема вообще не в этом.        Им плохо друг без друга.        И всё.

***

       Во вторник Эрике неожиданно позвонили с городской поликлиники. Она устало тащилась домой, спрятав руки в карманы кожаной курточки, проигнорировав автобус — в этот день жутко разболелась голова, и дышать бензином показалось совсем извращением над собой. До дома не так далеко. А там всё равно делать нечего — куда торопиться? И тут-то туманные мысли прервал звонок.        — Здравствуйте, мисс Томпсон?        — Да, это я.        — Вы оставляли свои данные месяц назад. По делу мистера Фишера.        Эрика прикрыла глаза, притормозив посреди улицы и зажав гудящую головной болью переносицу, с трудом соображая.        — Да… да, я помню.        — Он не забрал свои документы, когда уходил, и не оставил обратной связи. Вы не могли бы передать ему их? К концу недели все документы уедут в городской архив — потом потребуется дополнительное соглашение на их возврат.        Эрика запрокинула голову к пасмурному небу. Даже когда она пытается не думать о парне, что-нибудь да ей напоминает о нем беспрестанно. Девушка прекрасно знает, что Сал не возьмет телефон и, скорее всего, его документы таки уедут в этот чертов архив, а мысль о том, чтобы подойти и сказать ему: «Эй, Сал, там звонили из скорой, забери-ка свои бумаги о неудачном суициде…» — вызывает крайне отторгающие чувства.        Сал не разговаривал с ней с того самого дня. Не пытался подойти, что-то объяснить, банально извиниться. Как будто ему в мгновение ока стало всё равно. Эрика до сих пор отчетливо помнила захлопнутую дверь, и чувство паранойи кусает за плечи. Первое время ей почему-то кажется, что он будет следить. Забавно, что раньше хотелось, чтобы с нее взгляда не спускали, а теперь в этом виделось что-то пугающее. Однако ничего не происходит. Фишер ходит на уроки поступью тени, тихо и незаметно. А потом также уходит. И всё. Даже не смотрит на девушку.        Эрике стоит смять эту историю, как испорченный конспект, скомкать поплотнее, и уже вышвырнуть к чертям прочь. Вместо этого она зачем-то думает о заколоченных окнах и криках среди ночи.        Здесь больше не так тихо… я просто очень хочу спать…        Ей должно быть плевать. Но нет. Равнодушие — это не про Эрику.        — Я могу их забрать и передать ему?        — Да, разумеется.        Заберет и передаст. Не лично. Подложит на парту на перемене, в конце-концов.        «Зачем я вообще это делаю?», — подумала Эрика, выходя с автобуса перед огромным белым зданием. Неужто настолько бежать некуда от своих мыслей?        В поликлинике стандартная медицинская суета маленького города: белые стены, запахи антисептика и лекарств, полочки на колесиках и разношерстные пациенты. Пройдя мимо парочки мальчишек с разодранными коленями и разбитой губой, над которыми нависал злой мужчина, что-то крича, Эрика свернула к стойке администрации. Вместо строгой женщины за стойкой парень-интерн. Он абсолютно негигиенично грыз ручку, покачивая на стуле, пока Эрика не кашлянула ему над ухом.        Распишитесь здесь и здесь, да, и вот тут, в журнале, спасибо, вот бумаги, до свидания.        К удивлению Эрики — вместо скупой бумажки ей вдруг выдали несколько исписанных карточек, какую-то папку и стопочку маленьких скрепленных справок.        — Э… простите, вы ничего не путаете? Мне сказали, что я должна забрать только один документ.        Интерн за стойкой завертел головой, а потом без предупреждения подался вперед.        — Вы ведь девушка того парня… ну, без лица?        Эрика застыла, приоткрыв губы опешенно, звук застрял в горле. Здраствуйте еще раз, называется. «Та-а-ак, что я еще не знаю?».        — Д… допустим, — справившись с собой, ответила она, напрягаясь. Парень в белой униформе окинул ее взглядом крайне красноречивым, но тут же снова спохватился и понизил голос.        — Прости за просьбу, — перейдя на «ты» уж как-то совсем фривольно, прошептал он. — Тут такая тема: меня приставили проверять его анализы крови с начала года, а он в прошлый раз оставил свою карту и не забрал. По правилам, я должен передать только ему лично в руки, но… эм, сама понимаешь. Ну, он это… кароче, можешь отдать ему?        — Это же его личные документы, почему вы отдаете их чужому человеку?        — Подруга, прости, но ты серьезно? Ты вызвала скорую для Салливана Фишера и просидела тут еще пол дня возле — да об этом судачили даже уборщицы! — словив гневный взгляд светловолосой девушки парень примирительно вскинул ладони. — Ни на что не намекаю, просто, ну… ну стремасно мне немного. Столько всего говорят… И ехать далеко, а он сюда только через два месяца заглянет — меня итак по головке не погладят за то, что сразу не передал бумаги. Ты же общаешься с ним, верно?        У Эрики настолько нет слов на всю эту организацию, что хочется сжать все эти карты и впечатать туда лицо со стоном. Это всё уже тянет если не на штраф, то на легкое уголовное, однако стоит вспомнить шерифа с его шарашкиной конторой и, в принципе, ничего удивительного. Интерн смотрит заискивающе и умоляющего, воровать озираясь — мало ли начальство спалит.        — Пожалуйста?..        Делают из Сала какое-то чудовище, которому в логово не ходи — сожрет. Что за люди?        «Господи, да к черту!», — Эрика молча забрала документы и запихнула в свой рюкзак, хотя она без понятия как отдаст это парню после всего. Но это потом. Интерн сразу расцвел, заулыбался и протараторил благодарности. Клоун. Спасибо, что без лишних вопросов.       Эрика развернулась, чтобы уйти, как краем глаза заметила знакомое лицо в дальнем коридоре.        Невысокий мужчина в зеленом костюме, с усиками и в очках пожал руку какой-то женщине. Что за день приколов? Это же проверяющий Сала, тот, который приходил к нему домой… Эрика находу отвернулась, стоило доктору пойти навстречу. Девушка прижалась плечом к стене и сделала вид, что роется в вещах, пока проверяющий проходил мимо. Томпсон была уверена — если тот ее узнает, то непременно подойдет. Что-то прямо так и вскрикнуло об этом.        Эрике не хотелось лишний раз разговаривать. Особенно со всякими инспекторами… хотя бы потому, что предмет для разговора у них будет один. Кровавая история Нокфелла с голубыми волосами и кучей шрамов за воротом кофты. Нет, нет, и еще раз нет.        «Съездила за бумажкой, называется». Могла бы отказать и уже сидеть дома.        Эрика проводила взглядом мужчину, пока тот не прошел мимо и не вышел на улицу через большие стеклянные двери. Руки застыли, прекратив бесцельное копошение в недрах тетрадей. Пронесло. Но, наверно, стоит подождать, чтобы наверняка… девушка прикрыла глаза, уронив светлую голову на стену. Захотелось спать. На кой черт она вообще здесь?        Подождав минут пять, девушка хотела было застегнуть рюкзак, как отданные ей документы попались на глаза. Подшитая плотная папка зацепила названием. Эрика ногтем отодвинула тетради, повернув документ на свет. Внутри волнительно екнуло.        «Подождите-ка, это же…»        Медицинская карта Сала. Личное дело.        — Этот психопат…        — Он не психопат.        Ты-то откуда знаешь?        Выпустили условно-досрочно. Признали невменяемым на момент инцидента. Пятнадцатилетний мальчик единственный выживший в трагедии Апартаментов Эддисона. И он не помнит, что же случилось…        Это нельзя, так неправильно и еще тысяча укоров впились в мораль, но у Эрики не осталось источника информации. Зато закралось куча сомнений. А ответ — скорее всего, в ее сумке. Какое совпадение.        Она колебалась недолго. А потом незаметно заняла свободную скамью ожиданий в конце коридора и вытащила подшитую карту из рюкзака. Строчки замелькали перед глазами.        18 октября 2015 Исследования на расстройство психики. Доктор Э.Откин (копия). Запись к делу №514 …пациента имеются признаки диссоциативного расстройства идентичности. Рекомендуется отправить на дополнительную проверку и повысить дозу амисульприда. 29 октября 2015… антипсихотики неэффектны…

…депрессия и тревожное расстройство прогрессируют.

Подозрение на шизофрению, тест 61, показания не в норме… 2016, май. Заключение главного психотерапевта…

представляет риск для себя и окружающих, может потребоваться недобровольная госпитализация. Проблемы со сном.

Одиночное заключение провоцирует симптоматику, запрос на перевод заключенного в общий блок.

12 августа, доктор И. Лейнаер, тест 102… улучшение продуктивной симптоматики и ухудшение негативной симптоматики. Дополнительная диагностика. Биохимическое обследование крови. Плохой сон, кошмары… …рецидивов не наблюдается.

Отказ от терапии. 30 декабря… диагностика… диагноз подтвержден не полностью. Повторное тестирование.

14 июня… 17 июня… результаты теста на вменяемость, справка о здоровье, выписка об освобождении на испытательный срок. Рекомендации…        Эрика захлопнула бумаги, прикрыв глаза. Твою ж мать. Какого черта, Салли?!

***

       — Здраствуйте, можно? — осторожно просунулась в кабинет Эрика.        Знакомый доктор поднял голову и, к большому удивлению девушки, узнал ее.        — Мисс Томпсон? Добро пожаловать, — вежливо улыбнулся врач, откладывая бумаги. — Не ожидал вас увидеть еще раз.        — Да я и сама не ожидала, — с ироничным смешком ответила она, проходя в кабинет. Доктор молча указал на кресло, зачем-то быстро оглядев девушку по открытым участкам кожи. Эрика заметила. — Признаться, я не представляю, зачем вы здесь.        — Я бы хотела поговорить по поводу Салли… вана Фишера.        Доктор удивленно изогнул бровь и внимательно вгляделся в лицо девушки.        — Что-то случилось? Он вновь?..        — Что?.. о, нет! Нет, к счастью, с этим всё в порядке, — «Да ладно? Откуда бы тебе знать. Ты же ушла». — Я просто… не знала к кому обраться, а вы спасли его… и я хотела поговорить именно с вами.        Взгляд доктора стал серьезным. Не каждый день к вам приходит знакомая мальчика-убийцы и просит короткую аудиенцию без предупреждения.        Эрика недолго молчала, но все же решила действовать. Она не могла расшифровать и треть прочитанного в карте Сала, но кое-что не давало ей покоя уже давно. Раз уж подвернулась такая возможность… правда, зачем ей это нужно теперь — Эрика так и не смогла понять.        И будто ничего не случилось между ней и юношей с протезом, она севшим голосом начала говорить:        — Дело в том, что он плохо спит. Не знаю, как давно это продолжается, но явно не первую неделю и даже не месяц.        Пожилой мужчина в белом слушал внимательно. Он походил на старого мудреца и, наверное, поэтому из всех остальных взрослых девушка решилась подойти именно к нему. Ведь этот мужчина помог вытащить Сала с того света, несмотря на предвзятое отношение к личности пациента.        — Он сказал вам об этом?        — Не совсем. Я… — а вот тут Томпсон запнулась. Стоило показать себя наивной беспокоящейся девчонкой, не более. И не выдать, что за кожаным боком рюкзака скрывается правда, ей не принадлежащая. — …эм, пару раз слышала крики. Потом спросила, и он сознался. Как я поняла, таблетки, что ему прописывали раньше он пить побаивается. Говорит, что не соображает от них, становится овощем.        — Да, у некоторых препаратов есть такие побочные эффекты. А что говорит сам мистер Фишер? Судя по вам, он не в курсе нашей встречи.        — Нет, — вздохнула Эрика, на удивление легко играя голосом, отодвинув все остальное на фон. — Его в больницу не затащищь по своей воле.        — Тогда, увы. Без диагностики я не могу чем-то помочь. Похоже на психосоматическую инсомнию, но ставить диагноз из воздуха я не могу. Мистер Фишер должен обратиться сам.        — Я это знаю, — ответила Томпсон. — Но дело в том, что всё, о чем я прочла про бессонницу, ему не подходит. Я имею в виду последствия. Он нормально разговаривает, хорошо учится, ест тоже нормально… вроде. И, эм… — девушка немного потупилась, но все же тихо добавила: — Я заметила, что он спит, если вокруг не тихо. В том смысле — не какой-то шум, а когда рядом кто-то есть.        Молчание.        — «Кто-то» — это вы?        Девушка смутилась. Приватная беседа выходит всё более душащей. Эрика без записи. А у доктора обед. Несмотря на предмет разговора, девушка отчего-то уверена — дальше этих стен произнесенное здесь не выйдет. Поэтому, прикрыв глаза, Томпсон еле слышно выдохнула:        — Да.        — Скажите, мисс Томпсон, вы ведь знаете, кто он такой?        — Знаю.        — Как давно?        — Почти сразу, как он перевелся к нам в колледж.        Трудно было не узнать. Об это не говорил разве что ленивый.        Доктор хмыкнул.        — Знаете, учитывая всё, что вы рассказали, на самом деле не удивительно для человека пожившего в заключении. Мне встречались пациенты с нарушениями сна, которые… вышли на волю. Это проблема немного иного уровня. Вы же знаете, что в тюрьмах никогда не бывает тихо?        — В каком смысле? — затаив дыхание, переспросила девушка.        — Сотни клеток, которые находятся друг напротив друга. Какой процент людей спит ночью, не двигаясь? Ничтожно маленький. А в случае с тем, кого лишили воли? Шорохи, стоны, ночные бредни соседей… стража, бродящая по ночам. Вентиляция. Наверняка гнилая сантехника. Мистер Фишер отвык спать в тишине, а, учитывая его историю, это накладывает сверху свой отпечаток.        — Тогда почему, когда он засыпает возле включенного телевизора, ему снятся кошмары, а рядом со мной нет?        — Вы сами ответили на свой вопрос, мисс Томпсон, пятью минутами ранее.        Эрика не понимала.        — Вы знаете, кто он такой. Вы видели его без протеза. Но остаетесь рядом с ним, не глядя на это. Он вам доверяет. Только и всего.        Она во все глаза уставилась на мужчину.        — Вы говорите о нем не как другие… — произнесла Эрика тихим голосом. — Почему?        Доктор поправил очки, глянув на часы. Девушке должно быть совестно, что она отвлекает его от работы и личного времени, но…        — Я знал этого мальчика. До того страшного случая.        — Что?!        Чего?!        — Он приходил сюда со своим отцом, еще ребенком, они только переехали. Юный Салливан Фишер показался мне очень смышленым юношей, куда воспитаннее своих сверстников, надо заметить. Он был тут частым гостем. Сами понимаете… — мужчина сделал неопределенное движение пальцем возле своего лица, намекая на обработку старых шрамов от несчастного случая. — Пока это не случилось, — понизив голос, закончил доктор, поглядев в сторону окна. Эрика стиснула ремешок рюкзака.        Пока не вышел по локти в крови из пятиэтажки на краю Нокфелла под красно-синие всполохи полицейских мигалок.        — Никого я не убивал… там, в ту ночь, был кто-то еще.        А продолжения не будет. Оно похоронено трехлетней давностью на кладбище под тринадцатью могилами. Но волнует Эрику совершенно не это.        — Что же мне делать… — пробормотала девушка, не заметив, что сказала это вслух.        — Я ведь просто хирург, психологией у нас занимаются другие специалисты. Если вам нужна помощь в этом вопросе — обратитесь по горячей линии. Но вам нужно будет согласие мистера Фишера, — мужчина поднялся на ноги, застегнув халат и намекая, что собеседнице пора.        Эрика, уже давно утерявшая нить разговора, машинально кивнула. Она вышла из кабинета и вновь спустилась на первый этаж, направившись к выходу из больницы. Рюкзак тяготил плечо. Ключи обжигали шею.        Что же в итоге ты узнала? Что процент сумасшествия выше, чем нормальности, когда дело касается Салли-Кромсали? Что она тоже не в себе?        Шизофрения — болезнь. Диагноз подтвержден не до конца. Как будто вам сообщили, что вы как бы псих, но не совсем. На половинку. Верить этим бумагам или нет?        Ты ведь и сама понимаешь. Ты осознаешь это. Нет адекватного оправдания тому, что сделал Сал, пусть хоть десять раз это был приступ невменяемости. Апатия, бессонница, фобии… Ты оправдываешь его, потому что стала чувствовать к нему сострадание. Стала представлять себя на его месте, ужаснулась и…       …и даже если опустить кровавую трагедию из сюжета, лишать свободы других людей — поступок аморальный.        Эрика опять застыла посреди улицы. Аллея цветущих деревьев зашумела листьями. Девушка потерла шею, ощущая цепочку на шее.        Ей нравится Салливан Фишер. Вопреки и против — его прикосновения до сих пор были бы приятны, голубые волосы — привычно-обычные, шрамы — как будто и не заметны. Глаза живые-живые, пусть и один не настоящий, руки крепкие, теплые. Губы горячие, слегка шершавые, потрескавшиеся… желанны на вкус. Даже сейчас. Эрика прижала пальцы к собственным губам. А потом сжала что есть сил, чуть ли не поцарапав лицо.        И в голову вдруг приходит, что эмпатия — тоже своего рода сопоставление себя с преступником. Не идей и целей. А сам факт сопереживания.        Это и называется «стокгольмский синдром».        И это — болезнь.        Эрика обернулась на белое здание больницы. Всё — как на ладони. Объяснимо, горько и неприятно. Всего лишь помешанность, затянувшаяся надолго и так резко оборвавшаяся? И всё?.. Термин, выпадывающий первым в любом поисковике. Имеет ли разум право называть это истинной симпатией? Любовью? Что же это за чувство на самом деле?        Стоит развернуться и записаться к психотерапевту — ей самой. Стоило с самого начала, как и было бы правильно. Вот только легче не становится ни капли. Эрика молча отвернулась и ушла. Цепочка на шее душила сильнее и сильнее.        Она добрела до дома, как в тумане. Чтобы упасть на кровать и до рассвета пялиться в потолок без единой мысли. Позавчера свою забытую ветровку она обнаружила на парте. От этого невзрачного поступка обидно втройне. Даже не подошел лично — просто подкинул, как что-то ненужное, не выкидывать же, в самом деле? Эрика повернулась на бок. Кофта Сала до сих пор покоилась на спинке стула, как шкурка какого-то выпотрошенного зверька.        — Он вам доверяет. Только и всего.        Только и всего… только и всего, черт возьми!        Если бы Эрика жила одна — она бы закричала в полный голос.        Как же я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненавижу, что ты со мной делаешь?! Почему не прикасаясь, не разговаривая, не трогая, ты душишь, будто оковы на запястьях и поперек груди, затекаешь в мысли ядом, тянешь обратно?! Заставляешь снова и снова смотреть в зеркало, сжимая кулаки, и уводишь в темный лес, назад, обратно, заставляя перечеркнуть всё остальное?!        Это и вправду похоже на болезнь. Отхаркивающий кровью кашель в легких, ханахаки голубыми цветами, пониманием, что нет этому оправдания. И всё равно возвращаться мыслями обратно, в тот старый дом.        Ненавижу… За то, что сломал, забрал, и не вернул обратно полностью. Ненавижу, за то, что люблю?..        Если бы Эрика жила одна — разоралась, швырнув что-нибудь в окно, разбив его к чертям собачьим, взвыла в полный голос, чувствуя, как по щекам текут обжигающие потоки слез.        Но Эрика живет не одна. Поэтому она всего лишь сворачивается калачиком на боку, крепко прижав к себе подушку и душит крик внутри.

***

       Андреа чувствовала себя дрянью, куда хуже Трейси Симонс. Многократнее и грязнее. Ведь Эрика ее лучшая подруга. Имеет ли Андреа теперь право на это?        Еще недавно она праведно возмущалась на хорошее настроение Эрики и видела, как она светится от счастья, а теперь будто заживо хоронила ту снова и снова. Гадалкой быть не надо, чтобы понять из-за чего они поссорились. Потому что несмотря на все нападки первокурсниц, Эрика держалась. Да, психовала, нервничала и местами даже плакала, но как будто была наплаву только благодаря Фишеру. А теперь они оба тонули. Только Эрика захлебывалась где-то в водах Антарктиды, а Фишер увязал под течениями Тихого Океана. В разных частях света.        Что бы это ни было и как бы не называлось — их связывало куда сильнее, чем кто-либо мог представить.        — Эй, точно не хочешь в кино? Там новая комедия с… — попыталась девушка в который раз.        — Прости, настроения нет. И задали кучу всего. Давай в выходные? — Эрика извиняющись махнула рукой и отвернувшись, побрела в сторону дома. Андреа так и осталась на месте с поднятой ладонью, которая медленно опала вниз. Внутри сжалось. Блондинка тихо выдохнула, не заметив, как зажала себе подбородок ладонью.        «Что я наделала?»        Льюис мается еще два дня. И чем больше приглядывается, тем больше точит червь совести изнутри. И там же будто кошки нагадили. Но мысль о том, чтобы подойти к Эрике и сознаться в фальсифицированной аудиозаписи давит еще сильнее. Андреа вдруг понимает, что она боится. Это было слишком. Перебор. И даже много чего прощающая Томпсон такое вряд ли простит. Только как отреагирует — Льюис не представляет. От одной фантазии скручивает желчью под языком.        «Сама виновата, черт», — думает Андреа.        А еще думает, что Салливан Фишер плохой человек. Поломанный, темный, жуткий. Парень-кошмар с маской вместо лица. Льюис не понимает какого черта Эрику мог привлекать такой… но, видимо, мог. Чем и как, почему — Дьявол ее знает, но никакой Маркус, Дэйв или кто еще там бы не заставляли Томпсон так сиять самим взглядом… и потом потухнуть так бесцветно.        Льюис думает еще. Думает долго, но каждый раз слова застревают в горле, фантасмагория кладбищенского настроения нагнетается и время идет, делая только больнее. Андреа банально трусит признаться. Потому что это тоже предательство. Есть нехилый такой шанс, что после такого Эрика от нее отвернется и окончательно разочаруется в людях, а их крепкой дружбе придет конец.        Однако лучше похерить дружбу, чем чью-то жизнь.        Андреа собирает волю в кулак и решается. Во всём сознаться и ответить за это. Только вот не Эрике.