Розовый я

                    16–18 октября       Я отсел к Мухе. Я противен сам себе. Я проиграл ему. Любой базар по поводу розового в нашей компании я пресекал. Парни загрустили.       Надо отдать Яну должное, он никак не отреагировал на мой демарш, всё выглядело так, как будто мы договорились. На уроках он молчал, даже на литре и истории. В основном лежал на парте и даже музыку не слушал. Пирсинга на губе не было, мне кажется, мы порвали ему губу — она у него постоянно кровила. Под глазами серые круги. Яночка заметно хромал. Бунька из девятого класса сказал, что розового рвало в туалете. В столовую он вообще перестал ходить, мне кажется, что в туалет тоже.       В пятницу нас отпустили раньше, не было физики. У меня были общественные дела, а друганы разбежались — кто в секцию, кто к репетитору. Я вышел из школы часа в три. Пошёл до парковки. Вдруг вижу: в проходе между домами стоит малиновый ублюдок. Курит. Он ещё и курит! Я остановился, он поднял на меня глаза. Никакого торжества я что-то не заметил, напротив, он смотрел как затравленная собака, и ещё у него пальцы тряслись. А у меня вспотели ладони и заболело за грудиной. Мы несколько секунд смотрели друг на друга, я развернулся и пошёл к парковке.       Я уже выезжал с улицы, в боковое взглянул туда, где стоял Ян. Блядь! Рядом с ним какие-то чуваки, руки распускают, толкают его. Тормоз! Выбегаю.       — Эй, козлы, что вам от него нужно?       — Съебись отсюдова, мажор! — это мне сказали. Их было всего-то трое.       — Парниша, гони лесом, мы с пидорасом как-нить сами разберёмся, помощь не нужна, — запел, оглянувшись на меня, долговязый в идиотской шапке с козырьком.       — Я, может, тоже пидорас, не исключайте меня из своих разборок! — тихо сказал я. Только тогда они все повернулись ко мне, отвлекаясь от Яна.       Завертелось! Кубок, может, мы и не взяли, но долбаных недоносков я приложил конкретно. Что-то и мне перепало, но минимум. Когда у главаря не осталось более против меня никаких приёмов, он схватил лежащий рядом внушительный обломок доски и стал размахивать перед моим носом. Чёрт! Как бы выхватить? Но тут сам недоносок ойкнул по-бабски как-то и упал лицом вперёд, прямо на меня, я его подхватил и бережно уложил на мокрый асфальт. За ним стоял мой малиновый ублюдок. Мой! Он врезал недоноску по затылку, и, видимо, неслабо! Тем временем ожил долговязый и с криком: «А-А-А! Пидоры поганые!» — налетел на Янку головой в живот и припёр к стене, розовая голова стукнулась о кирпичи, тело обмякло. Я дёрнул долговязого за жалкую курточку, вмочил апперкот, и он пополз куда-то наружу. Всё! Брейк! Победа за симпатичным парнем в кожаной куртке в среднем весе в правом углу.       Поворачиваюсь к Яну, он полулежит, прислонившись к стене. Подбегаю к нему. Не реагирует, пытаюсь открыть глаза, они закатываются, белок в красной паутине сосудов. Чёрт, он без сознания! Что делать? Отец! Звоню:       — Папа! Слушай, тут у меня друг, его вырубило, папа, у него глаза красные, он без сознания, папа, что делать? Он не умрёт?       — Стоп, вы дрались?       — Да папа, но мы часто дрались, а тут такое! Папа…       — Открытая рана есть?       — Нет.       — Губы синие?       — Они в крови-и-и-и…       — Ты на машине?       — Да.       — Ты не пьян?       — Нет же!       — Донесёшь его до машины?       — Да!       — Вези его к нам.       — К нам куда?       — В квартиру, я скоро буду…       Гудки.       Я склонился над Яном, схватил его поудобнее. Тяжёлый, ужас! Еле допёр до машины, хотя тут каких-то десять метров! Прислонил к автомобилю, открыл дверцу, аккуратно положил розового на заднее кресло, согнул ему ноги. Вернулся на место побоища, забрал его рюкзак. И домой, тут недалеко.       Около дома Ян вроде очухался, но глаза расфокусированы, мне кажется, он меня не узнает! Еле вытащил его из машины, как только он принял вертикальное положение, его начало рвать на землю. Потом я его героически взвалил на плечо и, шатаясь, пошёл к подъезду, в лифте спустил Яна на ноги, прижал своим весом к стене. Руки у меня тряслись, когда открывал квартиру. Машки нет дома, слава Богу, она ещё в музыкалке. Тащу его к себе в комнату, кладу на кровать. Снимаю гриндерсы, носки, потом куртку, аккуратно переворачивая на бок, потом его канареечный пиджак. Бегу в ванну, мочу полотенце, обтираю ему лицо. Полотенце становится сразу кроваво-грязным. Мочу ещё раз, протираю снова, очень осторожно губы. Сам их разбил! Потом протираю шею, уши, задираю футболку, смачиваю грудь и живот. Блядь! Тут одни синяки! Шрамы меня уже не удивляют, я даже не обращаю на них внимания.       Поворот ключа! Приехал отец, он вбегает в мою комнату, не раздевшись. Видит розовую голову на моей кровати:       — ЯН?!       И тут же ко мне, хватает меня за воротник:       — Что вы с ним сделали, ублюдки? Мне стыдно, что я твой отец!       Дальше он отвесил мне пощёчину. Мне не обидно, отец прав.       Отец скидывает куртку на пол, садится на край кровати, склоняется над Яном, смотрит в глаза, щупает, потом осторожно снимает футболку с парня, начинает снимать джинсы.       — Мой чемодан из коридора! — рявкнул он мне. Я припустил за чемоданом. Вернулся, когда отец уже снял с Яна джинсы, парень лежал на моей кровати в одних боксерах. Отец стал доставать какие-то лекарства, молоточек, велел включить яркую лампу, заглядывал розовому в глаза через какую-то приспособу. Поставил парню укол в вену, потом Ян ожил. Застонал. Отец измерил давление. Ян внимательно смотрел на него из-под полуприкрытых век.       — Ян! Где больно?       Тот молчит.       — Ты слышишь меня?       Тот кивает, типа «да».       — Ты помнишь, что случилось?       Тот опять кивает. Отец поворачивается ко мне.       — Вы били его по голове? Как давно это продолжается? На нём побои не сегодняшние!       — Три дня назад…       — Три дня! — взревел отец. — Ты соображаешь башкой, что у него могла быть гематома мозга?! Почему только сейчас ты его привёз, он упал?       — Его стукнули хулиганы, он ударился затылком о стену и упал.       Отец тут же стал осторожно ощупывать затылок Яна.       — Что за хулиганы?       — Откуда я знаю, какие-то отморозки!       — Отморозки, говоришь, а ты, сын, не отморозок? На нём живого места нет! По-хорошему, нужно в полицию заявлять.       — Но ты велел его привезти к нам домой… Пап, я урод, я знаю, давай что-нибудь сделаем…       — Так, через пару часов отвезём его на томографию, просветим везде. Потом он будет лежать здесь, и ты будешь за ним ухаживать, в больницу нельзя, придётся объясняться с полицией.       К вечеру Яна вернули из поликлиники и уложили ко мне на кровать. Рядом водрузили капельницу. Ещё позднее приехал его родственник, я тогда думал, что это отец. Мужчина зашёл к Яну, о чём-то с ним поговорил, а потом сидел с отцом на кухне, они выпили по стопарю виски. Я сидел всё это время в Машкиной комнате, типа помогал ей делать уроки. Машильда понимала, что что-то случилось, и была паинькой. Светуля отсутствует, она на очередной конференции в Москве зависает.       Когда Янин родственник ушёл, я вылез из укрытия и прокрался на кухню.       — О чём вы договорились с его отцом?       — Это не отец, это дядя Яна. У Яна нет родителей. Три года назад они были зверски убиты на глазах у мальчика…       Пауза. Я перевариваю.       — Он твой пациент?       — Да… Он долго лечился потом, даже за границей. Яна взялись опекать его родственники, семья дяди.       Я посмел спросить:       — А шрамы у него на животе?       — Ему тоже досталось.       «Какие мы с-суки-и-и!» — я просто взвыл про себя, я начал рыдать… Очевидно, отец испугался, он никогда не видел своего восемнадцатилетнего сына, спортсмена и циничного красавца, в слезах. Плакать я не умею, просто задышал ртом, полились слёзы, звук отключён. Отец обнял меня и ничего не сказал. Он пошёл в мою комнату к Яну.       Когда я успокоился, тоже пошёл к себе (или к нему?). Слышу за дверями голос Яна:       — Александр Михайлович, пожалуйста, не рассказывайте Мишке всего…       — Хорошо, не буду.       — Может, мне лучше дома полежать?       — Нет, твой дядя строитель, а не врач, мы с ним обо всём договорились… Тебе здесь будет хорошо, не беспокойся. Или ты Михаила боишься?       — Нет, не боюсь. Он вообще-то сегодня меня защищал.       — Насколько я понимаю, это только сегодня. Тебе надо много спать, завтра с утра поставим капельницу, Мишка справится, он и давление измерит, и укол сделает, и накормит тебя, а ты не вставай, лежи, даже если тебе кажется, что ты лучше себя чувствуешь.       На этом месте появился я. Отец нашёл силы сказать с иронией:       — Ну всё, оставляю вас с пациентом, Михаил Александрович. Машка уроки сделала?       Я кивнул. Отец вышел. Ян просто смотрел на меня. Я не знал, что сказать, так ничего и не сказал. Весь вечер мы провели в комнате молча. Я просто сидел в кресле, он просто лежал на спине. Потом он уснул. В полночь я выключил ночник, лёг рядом с розовым: кровать у меня необоснованно широкая. Долго не мог уснуть, слушал, как он дышит. Потом рассматривал его лицо. Потом стоял на балконе и плакал. Думал, что очень люблю отца. Думал, что я — дерьмо. Потом вынул иглу из его руки: лекарство в капельнице закончилось. Ян проснулся, вздрогнул, увидев меня в трусах. Я решил, что нужно снять напульсники с рук. Ян спрятал руки, не разрешил, значит. Я опять выключил ночник и лёг рядом. Мы лежали ещё сколько-то времени и не спали. Потом я провалился в сон, и мне снилось, что я лечу то ли в колодец, то ли в бездну, то ли в два колодца сразу, лечу, а дна всё нет и нет…