Розовый я

                    19 октября       Сегодня воскресенье. Отец всё равно с утра отправился на работу. Дежурство. Разбудил меня и дал тысячу ЦУ. И по поводу Машки, и по поводу Яна.       Потом отец разбудил Яна и установил систему, о чём-то с ним говорил, пока я завтракал. Ушёл. Я пошатался по квартире, медлил заходить к Яну. Зашёл.       Сел по-турецки на своё спальное место, лицом к Яну.       — Ну, как ты?       — Ты же видишь, отлично!       Молчу.       — Чем тебя развлечь сегодня? — ничего лучше я не придумал сказать.       — Только не баскетбол!       Опять молчу.       — Где твоя сестра? — это уже он ищет, о чём бы поговорить.       — Спит ещё. Проснётся — мало не покажется! Она, между прочим, за тебя замуж собралась, так что готовься!       — М-м-м! Она симпатичная. Я её краситься научу!       — А зачем ты красишься?       — Отъебись!       — Понял, спросил не по ворсу. Но должен тебе сказать, пока ты прикован тут, беспомощный, ты без краски и без пирсинга красивый.       — Так ты каждый раз на мою неземную красоту хотел полюбоваться, намыливая меня в туалете!       — Просто ты… не вписываешься…       — М-м-м, уважительная причина.       — Я тебя сейчас кормить буду! — решил я замять тему. Спрыгнул с кровати и помчался на кухню. Принёс творог с ягодами, а также мокрое полотенце.       — Надо умыться!       Взял свою подушку, наклонился к Яну, обняв его за шею и плечи, приподнял и подложил подушку, чтобы он был выше. Пододвинув осторожно его руку с системой, пересел на другой край кровати рядом с розовым. Убрал волосы со лба, мокрым полотенцем стал вытирать его лицо. Пирсинга нет, тушь ещё вчера смыли в больнице, тату-подводка на месте. Ян закрыл глаза. Лоб. Брови. Виски. Уши. Щёки. Веки. Нос. Подбородок. Скулы. Теперь губы. Ян их сжал вдруг. Я протёр полотенцем его ладони. Остановился. Сбегал, намочил полотенце ещё раз. Вернулся к лицу. Опять лоб. Опять глаза, нос, скулы. Губы. Потом решил промакнуть шею. Спустился на шею, ключицы, плечи. Отодвинул одеяло, спускаюсь на грудь. Обратил внимание на его соски, твёрдые и подозрительно острые, продолжаю…       — Остановись, — хрипло выдавил Ян. — Это уже не смешно.       Я покраснел, он меня застукал с поличным!       Я взял ложку и тарелку с творогом.       — Может, я сам как-нибудь попробую? — опять хрипло спросил Ян.       — Доктор сказал нет — значит нет! Подчиняйся и лежи, не шевелясь!       Я взял первую ложку и в тишине, глядя то на губы, то на глаза парня, поднёс. Он послушно открыл рот. Проглотил. Моргнул. Я внимательно следил за ним. Вторая ложка, третья. Потом я отломил кусок булки, обмакнул в творог, поднёс к его губам, он откусил, касаясь губами моих пальцев. Остатки булки я проглотил сам. Опять ложкой. И вновь булка, кусочек был ещё меньше, тёплые, мягкие губы Яна почувствовал сильнее. Хотелось провести по ним пальцем, не задевая кровавой корочки. Держи себя в руках, тряпка!       — Теперь пить. Тебе чай, кофе или молока?       — Давай молока!       Я сгонял на кухню, налил молока в широкую кружку и, как заботливая мамаша, подогрел молоко в микроволновке — холодного нельзя.       Вернулся. Сел к Яну ещё ближе, руку с системой бережно переложил на тумбочку. Засунул левую руку под подушку и чуть приподнял Яна. Правой рукой держу кружку у его губ. Конечно, молоко пролилось. На его верхней губе образовалась молочная полоса, дорожка молока укатилась к уху и в подушку. Я сначала схватил салфетку, что валялась тут же, на тумбочке. И тут меня опять повело. Вместо того чтобы промокнуть салфеткой, наклоняюсь ещё ближе и целую его в верхнюю губу, слизывая молочную дорожку, проводя языком по чуть приоткрытым губам, потом лёгкими поцелуями следую за молочной стрелкой к уху, потом обратно. Целую подбородок, опять губы — очень нежно и осторожно, чтобы не пошла кровь. Ян не отвечал, правда я вдруг почувствовал на своём плече его левую руку, горячую ладонь. Мельком заметил, что его чёрные глазищи, подбитые красным тоном, распахнуты. Когда я решил губами дотянуться до переносицы, за спиной раздался крик:       — Мишка, ты где?       Я резко отпрянул от Яна. И в страхе смотрю на него, он на меня. Мой розовый друг залился совершенно красным румянцем и наконец-то не мог вымолвить ни одного ехидного слова. А в комнату вбежала Машка в пижаме.       — Вот ты где! А я думала на кухне, там свет горит!       — Маш, ну ты почему опять врываешься ко мне? Девочки должны стучаться к мальчикам.       — Ты же всё равно уже встал… Ян, привет! Как ты себя чувствуешь? Мне папа сказал, что ты заболел.       Ян встряхнул головой, видимо выходя из анабиоза, и прошептал:       — Уже значительно лучше!       Машка бесцеремонно забралась на мою половину кровати и стала болтать всякий бред. Но я ей был сейчас благодарен. Что бы я ему сказал после поцелуя? Что это новый метод лечения сотрясения мозга? Или что в нашей семье салфетками вообще не умеют пользоваться, а всё вытирают губами? Ну, или то, что я влюбился в него?       Только не смотреть на него! А Ян, напротив, ищет меня взглядом, находит и спрашивает: «Что это было?» Я отворачиваюсь, делая вид, что не вижу этих вопросительных взглядов. Отвечаю что-то Машке, щекочу её. Забираю посуду, полотенце, иду на кухню.       О-о-очень медленно мою одну тарелку. О-о-очень медленно делаю на завтрак творог для Машки. Потом кричу, чтобы Машка пришла. Зачем-то наблюдаю, как она чистит зубы, вытирается и ест. Ест она о-о-очень быстро, буквально проглатывает всё. Заставляю её пить чай, о-о-очень нудно и долго говорю ей какие-то нотации. В общем, тяну время. Потом слышу из моей комнаты зов:       — Эй, доктор! Михаил Александрович! Где у вас тут кнопка вызова?       Иду к нему.       — Я хочу в туалет, мне полагается утка, или поможешь мне дойти?       Помогаю ему встать, несу за ним капельницу, поддерживая под руку с иголкой. Всё это заносим в туалет.       — Трусы я всё-таки сам сниму, спасибо.       Я выхожу. Жду. Долго он там возится. Звук смыва. Стучу:       — Можно уже?       Открываю дверь, Ян возится левой рукой с боксёрами. Я подхожу к нему со спины, смело поправляю резинку на трусах. И провожу левой ладонью вдоль позвоночника. Ну, захотелось мне! Потом ладонь передвигается на талию и на живот, чувствую бугры шрама. У меня сегодня просто произвольная программа!       — Миша, остановись, — сипит Ян. И мы молча выходим из туалета... Розовый молчит.       Как здорово иметь младшую сестру! Она всё организовала в лучшем виде! Сначала они полдня с Яном бесячие мульты смотрели, потом в домино на моей кровати играли. Потом она начала его заплетать, мне даже пришлось спасать розового мученика: болезненно это — Машке подчиняться. Потом она демонстрировала ему свои новые наряды, которые ей летом в Испании купили.       В три часа мы ели суп. Ян уже владел правой рукой, систему я убрал, поэтому он ел сам. И ещё была волнительная процедура внутримышечного укола. По-моему, витамин. Розовый, узнав, что укол будет в ягодицу, покраснел гуще прежнего. Машка была изгнана из моей комнаты.       — Миш, если что, я буду сопротивляться. Живым не дамся! — счёл нужным предупредить Ян, поворачиваясь на живот.       — Ну-ну! — но я был очень корректен. Боксёры не стал снимать совсем, оголил только часть задницы. Инъекцию поставил очень быстро — надеюсь, что не очень болезненно, хотя розовый пискнул.       Потом Ян спал, почти до восьми вечера. Голова у него всё-таки кружилась. Отец пришёл с работы, принёс вчерашние снимки из рентгена и томографии. Я его кормил, он спрашивал, как мы общаемся с Яном. Машка нас сразу сдала:       — Мишка с Янчиком, как с дитём: кормит его, в туалет водит, уколы делает, целует!       У отца вверх поползла бровь.       — Целует?       Блин, всё-таки видела, мелочь пузатая!       — Что ты мелешь? Кого я целую! — дал Машке лёгкий подзатыльник. — Это ты своими нарядами и визгами его утомила. Пап, всё нормально, мы не ссоримся. Вечером отец сам Яна осматривал, проверял рефлексы, делал уколы, разговаривал. По интонации я понял, что отец Яна в чём-то убеждает, уговаривает. Но ничего не услышал. Ещё одну капельницу отец оставил на завтра. Я в школу не иду, отец выдаст справку (ладно, хоть не по уходу за ребёнком!).       Уже около одиннадцати я побрёл спать. Разделся и юркнул на свою часть кровати (хотя можно было бы и на диване спать). Ян развернулся ко мне. Мы выключили ночник.       — Ну давай, говори, — тихо сказал розовый.       — Что говорить? — испугался я.       — То, что должен сказать.       Бли-и-ин! Он хочет, чтобы я признался ему в любви? Или что?       — Я знаю о твоих родителях… — прошептал я.       — И теперь ты меня всячески жалеешь?       — А это плохо, жалеть?       — Меня не надо.       — А мне нравилось, когда меня жалели…       И примерно полтора часа я ему рассказывал о своём детстве, о том, почему умерла мама, о том, как заболела бабушка от горя, о том, как трудно было папе, о том, как появилась Машка и как я сначала ревновал отца к этому кричащему кульку.       Когда я замолк, Ян вдруг привстал и поцеловал меня в губы. По-настоящему, в меня проник его язык, он обследовал каждый зуб и дёсны, пытался догнать мой язык. Я, конечно, целовался с Ленкой Малявиной, но этот поцелуй был не таким. Во-первых, он был с парнем. Во-вторых, со вкусом крови. Из его треснувшей губы текла кровь. А потом он сказал:       — Можно я не буду рассказывать о себе?