Розовый я

                    12–22 ноября       Опять в школу. Новая четверть. С розовым мы общаемся, но не так, как мне хочется. Привет! Всё норм! Дыру протрёшь! Отъебись! Нет, не пойду! Это моё дело! Ты идиот? Отстань! Ну и ещё пара матерков! Это обычные его со мной разговоры. Жесть…       По алгебре на первом же уроке — прорыв. Не пять, конечно, но удивлённое «хо-ро-шоу» от Нины Петровны он всё-таки получил и, по-моему, даже мне улыбнулся. Я сказал розовому на перемене, что хочет он, не хочет — будем продолжать заниматься, и сам назначил дни. Командую, значит! А по-другому никак: если его спрашивать, он просто удирает от меня, молчит или увиливает — ни о чём договориться нельзя. В столовую я его стал буквально водить, крепко держа за запястье.       — Я, конечно, понимаю, что Тамара тебя кормит только деликатесами, но нельзя не есть днём, ты и так худющий, — и волоку его за собой, разве только из ложки не кормлю.       Видя эту мою над ним «опеку», как-то подошла ко мне англичанка и поделилась проблемой: Ян отказывается идти на олимпиаду по английскому, видите ли, ему это неинтересно! Попросила у меня помощи. Я пообещал.       В нужный день после второго урока я ему велел идти за мной («с вещами»).       — Столовую ещё не открыли же! — возмутилась розовая голова.       — А мы с тобой не в столовую!       — А куда?       — В машину.       Он остановился:       — Зачем?       — Трахаться! — заорал я на весь коридор так, что образовалась немая сцена.       — Ты идиот? Ты чё орёшь?       — Уговорил, будем трахаться молча!       — Так… я на урок…       — Стоять, там тебя не ждут. Все учителя в курсе.       У Яночки лицо вытянулось:       — В курсе чего?       — Что мы уезжаем!       — Да пошёл ты!       — И ты со мной!       Короче, я понял, что он сейчас слиняет, а я провалю задание. Я схватил его со спины поперёк живота и потащил на улицу. О, спорт, ты великая сила! Ян выворачивался как мог. Я взмок, пока его доволок до машины. Потом ещё долго не мог усадить; этот розовый ублюдок стал орать:       — Насилуют! Люди добрые!       То, что мы едем в 101-ую школу на олимпиаду, он понял уже по дороге.       — Зафига весь этот цирк? Сказать-то по-человечески нельзя было, куда едем?       — Так ты, Яночка, в последнее время по-человечески не понимаешь. Если уж ты англичанку послал, то меня и подавно, так что, извини, пришлось применить силовые методы. Я надеюсь, ты с олимпиады из окна не сбежишь?       — Смотря какие задания будут. Мне надо Сан Санычу позвонить… — Это водителя так зовут.       Я милостиво разрешил. Потом его дожидался возле школы три часа! Всё ради любимого лицея.       Когда он вышел, то искренне удивился, что я всё ещё здесь.       — Ну, как оно?       — Ерундовские задания. Повезёшь меня домой?       — А есть другие варианты?       — Может, на какую-нить ещё олимпиаду? По алгебре, например?       — Поехали ко мне! — предложил я, пресекая его ёрничание.       — Зачем?       — Пообщаемся…       — К тебе только в бессознательном состоянии! И потом, мы и так общаемся. Вези меня ко мне домой!       Поехали. Я остановился не рядом у его дома, а чуть раньше, чтобы Сан Саныч не выбежал.       — И чё, бензин закончился? Тут тридцать метров оста…       Не договорил шутник, я схватил его за куртку и дёрнул на себя. Впился в губы, правой рукой крепко держу за волосы на затылке. На поцелуй это не похоже, конечно, было — во мне какое-то недержание пробудилось. Я его губы буквально терзал, жевал, пару раз о зубы стукнулся зубами. Он застонал мне в рот, упёрся обеими руками мне в грудь, отталкивает. Не отпускаю, стучу языком в его зубы, как в ворота. Впитываю его глубже и глубже. Это только моё!       Вечно это всё равно не могло продолжаться, дышать же надо! Я оторвался от него, дышим тяжело… Он потянулся к рюкзаку на заднем сидении, попытался выйти из машины.       — Убери блокировку! — сквозь зубы рычит Ян.       — Ян, я думаю о тебе… постоянно.       — Так и должно быть! Это симптомы страшной болезни, я же заразный. А ты врач будущий, так что отъебись от меня — и зараза отстанет, и будет всё правильно: девчонки, спорт, медаль… что там у тебя ещё в списке?       — Ян, прекрати…       — Это ты прекрати! Ты сам просил тебя останавливать, открой двери!       — Ян, прости, я тогда хрень какую-то наговорил…       — Засунь своё «прости» знаешь куда! Выпусти меня!       Я открыл, он выскочил и побежал в коттедж.       — Я тебя люблю, Ян, — сказал я убегающей фигурке. Я понял, что всё испортил окончательно.       23 ноября       Имел беседу со Светулей. Сегодня все дома, ведь воскресенье. Спросил, как узнать день рождения Яна.       — В католическое рождество — 25 декабря. Что ты хочешь подарить ему?       — А вы бы что подарили?       — Даже не знаю; нужно, чтобы подарок о тебе что-то говорил. Короче, чтобы месседж был, он это оценит.       — Вы его так хорошо знаете?       — Ты же уже понял, что я его лечила.       — Потому что он резал вены?       — Это он тебе рассказал?       — Видел шрамы, догадаться нетрудно! И как эта болезнь у вас, у психиатров, называется? Шизофрения? Психопатия?       — Что ты! Такие страшные диагнозы детям не ставят. А в случае Яна вообще всё ясно — аффективные действия на фоне депрессии.       — В Швейцарии он от этого лечился?       — Ух ты, он тебе и это рассказал! Прорыв просто… Лечился от всего сразу, от депрессии в том числе. Как он вообще тебе? Легко с ним общаться? Друзья, кроме тебя, у него в школе появились?       — Нет, в школе он только со мной разговаривает, ну с мелкими иногда, с Машкой, например. А со мной… Я его, кажется, достал своим общением. Он меня ненавидит, — добавил я совсем тихо.       — Что ты! Ты не видел, как он ненавидит. После всего, что с ним сделали… С ним было даже страшно говорить и в одной комнате находиться. А с тобой, Машка сказала, он даже хохотал, обнимал тебя. И смотрит на тебя он по-особому. Я же вижу! Ты ему нужен.       — Я его обидел, тёть Свет…       — И как он реагировал?       — Сказал, чтобы больше не подходил, вернее, наорал…       — Гнев? Это всё же лучше, чем закрытость… пока ничего страшного не произошло. Помиритесь!       — Тётя Света, а что с Яном преступники делали?       — Они его родителей убили у него на глазах.       — Но это ведь не всё?       — Ножевые ранения в брюшную полость…       — И это не всё?       — Миша, я не могу тебе всего рассказывать, ты же знаешь. Да и не нужно тебе в этом копаться!       Светуля ничего не сказала, но я всё равно знаю, что с ним сделали на глазах у родителей, пусть я не знаю подробностей. Но солидарное молчание и недоговаривание взрослых, плюс попытка суицида тринадцатилетнего мальчика, плюс интуиция — его точно насиловали.       24 ноября–24 декабря       Этот месяц — вывих мозга. Как и в сентябре, я стал подкарауливать Яна, догонять его и, блин, иногда бить…       Сначала он попытался от меня отсесть за другую парту. Я при всём классе орал и матерился, но когда он, отодвигая меня, выдирая из моих рук рюкзак, всё же нацелился на пустое место рядом с толстухой Барановой на среднем ряду, я ударом в челюсть посадил его обратно, на своё место! Это раз.       Потом он отказался идти в кино со всем классом. Ясен перец, что я тупо сцапал его за запястье и поволок с нами. Посадил рядом, три раза он пытался встать и уйти, пока я не саданул его локтем под дых. Он сначала минут пятнадцать ловил воздух и кашлял, потом притих. Это два.       Следующий эпизод: он перестал брать трубку, когда я звоню. Я поймал его в коридоре и на глазах у всех, облапав его, вытащил его телефон и заметнул в соседнюю стенку. Это три. Теперь он вообще поменял и телефон, и номер.       Переодеваемся в бассейн. Я уже в плавках и понимаю, что розового нет — сбежал!!! Я прямо в плавках и босиком почесал в гардероб. Дюха не смог меня остановить. У своего шкафчика золотиночка моя в «ушах» грациозно напяливала гриндерсы. Я не удержался и стукнул (не сильно), потащил в бассейн, в основном за волосы. Шедшая по коридору Нина Петровна издала такой звук, увидев нас, что я было подумал, что нужно «скорую» вызывать. В раздевалке стал его сам раздевать, это конечно, совсем не эротично получалось! Пока он не заорал: «Всё-о-о, я сам!» Это четыре.       Потом Леха мне сказал, что Яночка написал заявление о переводе в 11 «б», типа он гуманитарий, физика и математика ему не по зубам. Вот и получил по зубам за школой. Потом я его схватил за шкварник и пинками погнал к Пал Палычу. Заявление забрал, осознал, исправлюсь. Это пять!       Но это не всё!       На больших переменах он стал спуливать из школы в печально знакомый двор курить. Обнаружил я это почти сразу — сидим-то рядом, табачиной пахнет, не скроешь. На следующий день выследил его. С сигаретами он расстался тут же (причём сам выбросил, честно!), а потом был позорно принесён задницей кверху на моём плече обратно в лицей. После повторения этого урока на третий день сигаретная затея выдохлась, и он таки пошёл в столовую.       Ещё он в контрошке по алгебре вместо решения меня нарисовал с рогами и копытами, почему-то с голым задом, с топором и хлыстом. Оскорбил, можно сказать, девственные чувства Нины Петровны. Пришлось насильственно оставлять его после уроков и караулить, чтобы он решал, а не хуйню всякую рисовал, даже если натурщику это льстит. Перевёл бумаги кучу (получил ещё несколько собственных портретов), просидели до 18.00, но я победил!       Когда он сто шестьдесят первый раз мне сказал «отъебись», я заявил, что каждый раз за это слово в мой адрес буду бить. Сначала он не поверил…       Казалось, что, уходя из школы, он только и делает, что придумывает, как бы ещё меня разозлить. Может быть даже, это даёт ему интерес к жизни?       Декабрь выдался морозным. Вижу, а этот розовый урод машину с Сан Санычем ждёт без шапки. Я встал рядом, надевая на него свою шапку, он, конечно, начинает её снимать и фыркать. В первый раз, когда он выкинул мою шапку куда подальше, я обхватил его за голову, горячими ладонями прижав уши, силой завернул его розовую голову себе за пазуху и сказал ему: «Буду греть, а то замёрзнешь!» Он орал там что-то мне в сердце. На следующий день опыт повторился. А потом он не стал снимать мою шапку. А ещё на следующий день я заболел…       25 декабря       Сегодня у Янки день рождения. И сегодня же у меня температура с утра: тридцать девять. Отец напоил какой-то мерзкой микстурой. Оставил около тумбочки кувшин с клюквенным морсом. Поставил укол. Наказал горло полоскать и спать. Хотелось, конечно, Янку поздравить, тем более я такой классный подарок приготовил, но голова раскалывалась, знобило, глаза слипались. Я всё утро летал: то в сон, то проваливался на грешную землю. Просыпаясь, пил морс, бежал в туалет и опять — в сон.       Часа в три слышу, телефон под подушкой распевается. Отец, наверное, проверяет:       — Пап, всё нормально, сплю, никуда не встаю, горло полоскал вроде бы, температуры уже, наверное, нет, завтра как огурец буду, — спросонья залепетал я в трубку.       — Э-э-э! Ты болеешь, что ли? — ответила трубка. Упс, кто это? Муха не должен, он знает, звонил ему перед школой, он там всем нашим сказал.       — Сильно болеешь-то?       — Ян?       — Ну-у-у…       — Слушай, как хорошо, что ты позвонил!..       — Я не только позвонил, я пришёл. Откроешь мне?       Я подскочил в восторге! И потрусил в трусах в коридор.       Янка был в шапке, уже плюс. А ещё его перманентная подводка через два месяца заметно стёрлась, поэтому, будучи в шапке, он вообще выглядел нормальным человеком. Это дважды плюс.       — Тебе лежать нужно, — смущаясь, изрёк гость. — Температура есть? — и ладонью ко лбу прикасается.       — Да уже спала!       — Врёшь ты, ничего у тебя не спало!       Янка раздевается, снимает обувь и идёт впереди меня в мою комнату.       — Ложись в постель! — командует он мной. Я ныряю под одеяло. Он садится на бывшую «мою» половину кровати по-турецки.       — Ну, чем тебя развлечь сегодня? — говорит Ян. Дежавю.       — Развлекать-то я должен, ты же именинник сегодня! Торт принёс?       — Не-а, я не думал, что ты знаешь.       — Я тебе даже подарок приготовил.       — Здорово!       — Только ты должен пообещать, что будешь носить.       — Ты мне обручальное кольцо предлагаешь, что ли?       — Ну, типа того.       — Интересно! Где лежит мой подарочек?       — В шкафу, внизу красная коробка.       Яночка проворно выпрыгнул из кровати и открыл шкаф:       — Нифига себе колечко! На талию или на задницу?       Коробка немаленькая. Ян открыл и вынул из коробки форменный пиджак лицея с вышитым на нагрудном кармане символом. Розовый открыл рот!       — Ты обещал носить! — угрожающе начал я.       — Неправда, не обещал, я искусно ушёл от необдуманной клятвы.       Он скинул свой синий пиджак с черепушками и надел мой подарок. Как раз!       — Мне приятно получить от тебя подарок.       Тогда я решился:       — Поцелуй, что ли, в знак благодарности.       — Хм, боюсь заразиться.       — Я спреем побрызгался и фурацилином прополоскал!       — А где ты будешь на Новый год? — подходя к кровати, спросил Ян.       — Ян, поцелуй меня.       — Может, ты к нам придёшь, а то одного меня не оставят, а в Дубай я лететь не хочу. Или я бы к вам пришёл… а?       — Мы всё устроим, только поцелуй меня сейчас. Иначе умру!       И Яночка наклонился надо мной и чмокнул меня в лоб.       — Я что, уже умер разве, что ты меня в лоб целуешь? — уже начал заводиться я. Розовый склонился ещё раз и приблизился к губам. О-о-о…       Он пробыл у меня до прихода родителей, спросил их про Новый год. Я счастлив!