часть 10
4 мая 2013 г. в 21:56
12–22 ноября
Опять в школу. Новая четверть. С розовым мы общаемся, но не так, как мне хочется. Привет! Всё норм! Дыру протрёшь! Отъебись! Нет, не пойду! Это моё дело! Ты идиот? Отстань! Ну и ещё пара матерков! Это обычные его со мной разговоры. Жесть…
По алгебре на первом же уроке — прорыв. Не пять, конечно, но удивлённое «хо-ро-шоу» от Нины Петровны он всё-таки получил и, по-моему, даже мне улыбнулся. Я сказал розовому на перемене, что хочет он, не хочет — будем продолжать заниматься, и сам назначил дни. Командую, значит! А по-другому никак: если его спрашивать, он просто удирает от меня, молчит или увиливает — ни о чём договориться нельзя.
В столовую я его стал буквально водить, крепко держа за запястье.
— Я, конечно, понимаю, что Тамара тебя кормит только деликатесами, но нельзя не есть днём, ты и так худющий, — и волоку его за собой, разве только из ложки не кормлю.
Видя эту мою над ним «опеку», как-то подошла ко мне англичанка и поделилась проблемой: Ян отказывается идти на олимпиаду по английскому, видите ли, ему это неинтересно! Попросила у меня помощи. Я пообещал.
В нужный день после второго урока я ему велел идти за мной («с вещами»).
— Столовую ещё не открыли же! — возмутилась розовая голова.
— А мы с тобой не в столовую!
— А куда?
— В машину.
Он остановился:
— Зачем?
— Трахаться! — заорал я на весь коридор так, что образовалась немая сцена.
— Ты идиот? Ты чё орёшь?
— Уговорил, будем трахаться молча!
— Так… я на урок…
— Стоять, там тебя не ждут. Все учителя в курсе.
У Яночки лицо вытянулось:
— В курсе чего?
— Что мы уезжаем!
— Да пошёл ты!
— И ты со мной!
Короче, я понял, что он сейчас слиняет, а я провалю задание. Я схватил его со спины поперёк живота и потащил на улицу. О, спорт, ты великая сила! Ян выворачивался как мог. Я взмок, пока его доволок до машины. Потом ещё долго не мог усадить; этот розовый ублюдок стал орать:
— Насилуют! Люди добрые!
То, что мы едем в 101-ую школу на олимпиаду, он понял уже по дороге.
— Зафига весь этот цирк? Сказать-то по-человечески нельзя было, куда едем?
— Так ты, Яночка, в последнее время по-человечески не понимаешь. Если уж ты англичанку послал, то меня и подавно, так что, извини, пришлось применить силовые методы. Я надеюсь, ты с олимпиады из окна не сбежишь?
— Смотря какие задания будут. Мне надо Сан Санычу позвонить… — Это водителя так зовут.
Я милостиво разрешил. Потом его дожидался возле школы три часа! Всё ради любимого лицея.
Когда он вышел, то искренне удивился, что я всё ещё здесь.
— Ну, как оно?
— Ерундовские задания. Повезёшь меня домой?
— А есть другие варианты?
— Может, на какую-нить ещё олимпиаду? По алгебре, например?
— Поехали ко мне! — предложил я, пресекая его ёрничание.
— Зачем?
— Пообщаемся…
— К тебе только в бессознательном состоянии! И потом, мы и так общаемся. Вези меня ко мне домой!
Поехали. Я остановился не рядом у его дома, а чуть раньше, чтобы Сан Саныч не выбежал.
— И чё, бензин закончился? Тут тридцать метров оста…
Не договорил шутник, я схватил его за куртку и дёрнул на себя. Впился в губы, правой рукой крепко держу за волосы на затылке. На поцелуй это не похоже, конечно, было — во мне какое-то недержание пробудилось. Я его губы буквально терзал, жевал, пару раз о зубы стукнулся зубами. Он застонал мне в рот, упёрся обеими руками мне в грудь, отталкивает. Не отпускаю, стучу языком в его зубы, как в ворота. Впитываю его глубже и глубже. Это только моё!
Вечно это всё равно не могло продолжаться, дышать же надо! Я оторвался от него, дышим тяжело… Он потянулся к рюкзаку на заднем сидении, попытался выйти из машины.
— Убери блокировку! — сквозь зубы рычит Ян.
— Ян, я думаю о тебе… постоянно.
— Так и должно быть! Это симптомы страшной болезни, я же заразный. А ты врач будущий, так что отъебись от меня — и зараза отстанет, и будет всё правильно: девчонки, спорт, медаль… что там у тебя ещё в списке?
— Ян, прекрати…
— Это ты прекрати! Ты сам просил тебя останавливать, открой двери!
— Ян, прости, я тогда хрень какую-то наговорил…
— Засунь своё «прости» знаешь куда! Выпусти меня!
Я открыл, он выскочил и побежал в коттедж.
— Я тебя люблю, Ян, — сказал я убегающей фигурке. Я понял, что всё испортил окончательно.
23 ноября
Имел беседу со Светулей. Сегодня все дома, ведь воскресенье. Спросил, как узнать день рождения Яна.
— В католическое рождество — 25 декабря. Что ты хочешь подарить ему?
— А вы бы что подарили?
— Даже не знаю; нужно, чтобы подарок о тебе что-то говорил. Короче, чтобы месседж был, он это оценит.
— Вы его так хорошо знаете?
— Ты же уже понял, что я его лечила.
— Потому что он резал вены?
— Это он тебе рассказал?
— Видел шрамы, догадаться нетрудно! И как эта болезнь у вас, у психиатров, называется? Шизофрения? Психопатия?
— Что ты! Такие страшные диагнозы детям не ставят. А в случае Яна вообще всё ясно — аффективные действия на фоне депрессии.
— В Швейцарии он от этого лечился?
— Ух ты, он тебе и это рассказал! Прорыв просто… Лечился от всего сразу, от депрессии в том числе. Как он вообще тебе? Легко с ним общаться? Друзья, кроме тебя, у него в школе появились?
— Нет, в школе он только со мной разговаривает, ну с мелкими иногда, с Машкой, например. А со мной… Я его, кажется, достал своим общением. Он меня ненавидит, — добавил я совсем тихо.
— Что ты! Ты не видел, как он ненавидит. После всего, что с ним сделали… С ним было даже страшно говорить и в одной комнате находиться. А с тобой, Машка сказала, он даже хохотал, обнимал тебя. И смотрит на тебя он по-особому. Я же вижу! Ты ему нужен.
— Я его обидел, тёть Свет…
— И как он реагировал?
— Сказал, чтобы больше не подходил, вернее, наорал…
— Гнев? Это всё же лучше, чем закрытость… пока ничего страшного не произошло. Помиритесь!
— Тётя Света, а что с Яном преступники делали?
— Они его родителей убили у него на глазах.
— Но это ведь не всё?
— Ножевые ранения в брюшную полость…
— И это не всё?
— Миша, я не могу тебе всего рассказывать, ты же знаешь. Да и не нужно тебе в этом копаться!
Светуля ничего не сказала, но я всё равно знаю, что с ним сделали на глазах у родителей, пусть я не знаю подробностей. Но солидарное молчание и недоговаривание взрослых, плюс попытка суицида тринадцатилетнего мальчика, плюс интуиция — его точно насиловали.
24 ноября–24 декабря
Этот месяц — вывих мозга. Как и в сентябре, я стал подкарауливать Яна, догонять его и, блин, иногда бить…
Сначала он попытался от меня отсесть за другую парту. Я при всём классе орал и матерился, но когда он, отодвигая меня, выдирая из моих рук рюкзак, всё же нацелился на пустое место рядом с толстухой Барановой на среднем ряду, я ударом в челюсть посадил его обратно, на своё место! Это раз.
Потом он отказался идти в кино со всем классом. Ясен перец, что я тупо сцапал его за запястье и поволок с нами. Посадил рядом, три раза он пытался встать и уйти, пока я не саданул его локтем под дых. Он сначала минут пятнадцать ловил воздух и кашлял, потом притих. Это два.
Следующий эпизод: он перестал брать трубку, когда я звоню. Я поймал его в коридоре и на глазах у всех, облапав его, вытащил его телефон и заметнул в соседнюю стенку. Это три. Теперь он вообще поменял и телефон, и номер.
Переодеваемся в бассейн. Я уже в плавках и понимаю, что розового нет — сбежал!!! Я прямо в плавках и босиком почесал в гардероб. Дюха не смог меня остановить. У своего шкафчика золотиночка моя в «ушах» грациозно напяливала гриндерсы. Я не удержался и стукнул (не сильно), потащил в бассейн, в основном за волосы. Шедшая по коридору Нина Петровна издала такой звук, увидев нас, что я было подумал, что нужно «скорую» вызывать. В раздевалке стал его сам раздевать, это конечно, совсем не эротично получалось! Пока он не заорал: «Всё-о-о, я сам!» Это четыре.
Потом Леха мне сказал, что Яночка написал заявление о переводе в 11 «б», типа он гуманитарий, физика и математика ему не по зубам. Вот и получил по зубам за школой. Потом я его схватил за шкварник и пинками погнал к Пал Палычу. Заявление забрал, осознал, исправлюсь. Это пять!
Но это не всё!
На больших переменах он стал спуливать из школы в печально знакомый двор курить. Обнаружил я это почти сразу — сидим-то рядом, табачиной пахнет, не скроешь. На следующий день выследил его. С сигаретами он расстался тут же (причём сам выбросил, честно!), а потом был позорно принесён задницей кверху на моём плече обратно в лицей. После повторения этого урока на третий день сигаретная затея выдохлась, и он таки пошёл в столовую.
Ещё он в контрошке по алгебре вместо решения меня нарисовал с рогами и копытами, почему-то с голым задом, с топором и хлыстом. Оскорбил, можно сказать, девственные чувства Нины Петровны. Пришлось насильственно оставлять его после уроков и караулить, чтобы он решал, а не хуйню всякую рисовал, даже если натурщику это льстит. Перевёл бумаги кучу (получил ещё несколько собственных портретов), просидели до 18.00, но я победил!
Когда он сто шестьдесят первый раз мне сказал «отъебись», я заявил, что каждый раз за это слово в мой адрес буду бить. Сначала он не поверил…
Казалось, что, уходя из школы, он только и делает, что придумывает, как бы ещё меня разозлить. Может быть даже, это даёт ему интерес к жизни?
Декабрь выдался морозным. Вижу, а этот розовый урод машину с Сан Санычем ждёт без шапки. Я встал рядом, надевая на него свою шапку, он, конечно, начинает её снимать и фыркать. В первый раз, когда он выкинул мою шапку куда подальше, я обхватил его за голову, горячими ладонями прижав уши, силой завернул его розовую голову себе за пазуху и сказал ему: «Буду греть, а то замёрзнешь!» Он орал там что-то мне в сердце. На следующий день опыт повторился. А потом он не стал снимать мою шапку. А ещё на следующий день я заболел…
25 декабря
Сегодня у Янки день рождения. И сегодня же у меня температура с утра: тридцать девять. Отец напоил какой-то мерзкой микстурой. Оставил около тумбочки кувшин с клюквенным морсом. Поставил укол. Наказал горло полоскать и спать. Хотелось, конечно, Янку поздравить, тем более я такой классный подарок приготовил, но голова раскалывалась, знобило, глаза слипались. Я всё утро летал: то в сон, то проваливался на грешную землю. Просыпаясь, пил морс, бежал в туалет и опять — в сон.
Часа в три слышу, телефон под подушкой распевается. Отец, наверное, проверяет:
— Пап, всё нормально, сплю, никуда не встаю, горло полоскал вроде бы, температуры уже, наверное, нет, завтра как огурец буду, — спросонья залепетал я в трубку.
— Э-э-э! Ты болеешь, что ли? — ответила трубка. Упс, кто это? Муха не должен, он знает, звонил ему перед школой, он там всем нашим сказал.
— Сильно болеешь-то?
— Ян?
— Ну-у-у…
— Слушай, как хорошо, что ты позвонил!..
— Я не только позвонил, я пришёл. Откроешь мне?
Я подскочил в восторге! И потрусил в трусах в коридор.
Янка был в шапке, уже плюс. А ещё его перманентная подводка через два месяца заметно стёрлась, поэтому, будучи в шапке, он вообще выглядел нормальным человеком. Это дважды плюс.
— Тебе лежать нужно, — смущаясь, изрёк гость. — Температура есть? — и ладонью ко лбу прикасается.
— Да уже спала!
— Врёшь ты, ничего у тебя не спало!
Янка раздевается, снимает обувь и идёт впереди меня в мою комнату.
— Ложись в постель! — командует он мной. Я ныряю под одеяло. Он садится на бывшую «мою» половину кровати по-турецки.
— Ну, чем тебя развлечь сегодня? — говорит Ян. Дежавю.
— Развлекать-то я должен, ты же именинник сегодня! Торт принёс?
— Не-а, я не думал, что ты знаешь.
— Я тебе даже подарок приготовил.
— Здорово!
— Только ты должен пообещать, что будешь носить.
— Ты мне обручальное кольцо предлагаешь, что ли?
— Ну, типа того.
— Интересно! Где лежит мой подарочек?
— В шкафу, внизу красная коробка.
Яночка проворно выпрыгнул из кровати и открыл шкаф:
— Нифига себе колечко! На талию или на задницу?
Коробка немаленькая. Ян открыл и вынул из коробки форменный пиджак лицея с вышитым на нагрудном кармане символом. Розовый открыл рот!
— Ты обещал носить! — угрожающе начал я.
— Неправда, не обещал, я искусно ушёл от необдуманной клятвы.
Он скинул свой синий пиджак с черепушками и надел мой подарок. Как раз!
— Мне приятно получить от тебя подарок.
Тогда я решился:
— Поцелуй, что ли, в знак благодарности.
— Хм, боюсь заразиться.
— Я спреем побрызгался и фурацилином прополоскал!
— А где ты будешь на Новый год? — подходя к кровати, спросил Ян.
— Ян, поцелуй меня.
— Может, ты к нам придёшь, а то одного меня не оставят, а в Дубай я лететь не хочу. Или я бы к вам пришёл… а?
— Мы всё устроим, только поцелуй меня сейчас. Иначе умру!
И Яночка наклонился надо мной и чмокнул меня в лоб.
— Я что, уже умер разве, что ты меня в лоб целуешь? — уже начал заводиться я.
Розовый склонился ещё раз и приблизился к губам. О-о-о…
Он пробыл у меня до прихода родителей, спросил их про Новый год. Я счастлив!