Розовый я

                    31 декабря–1 января       Я провалялся до Нового года. Дневник с оценками мне Дюха принёс ещё вчера. Он же поведал, что розовый ходит в лицей в чёрных узких джинсах и форменном пиджаке, правда рубашка на нём жёлтая. Может быть, белой просто нет? По моей довольной морде Дюха понял, что я причастен к переменам. И вытряс из меня историю Яночкиного подарка (всё, кроме поцелуев, разумеется).       — Осталось самое трудное — волосы, — хохотал Дюха.       — Я думаю, это как у наркомана — всегда есть соблазн вернуться на иглу, так и у Яночки. Опасность, что он вновь нацепит кольца и будет краситься, ещё велика, — вторил я другу.       — Соблазни его и у сонного обрежь к чертям розовые волосы! — предложил Дюха, смеясь.       — Тогда и он мне что-нибудь более ценное отрежет! Он только на первый взгляд сосунок, может врезать, мало не покажется, — не унимался я. Да, вот так спокойненько: «соблазни!..»       Дюха осторожно сообщил, что стал встречаться с Ленкой Малявиной, не знал, как отреагирую. Я его торжественно благословил и честно предупредил, что у нас был секс недавно, чтобы он не заблуждался на её счёт… да и на мой счёт тоже.       Янка не заходил больше, только звонил. Но по телефону целоваться как-то не прикольно.       31 декабря мы (то бишь я и Янка) праздновали у нас! А 1 января — у отца дежурство, а Светуля к своей маме с Машкой собралась.       Яна привезли вечером. Тамара передала к нашему столу каких-то навороченных яств, даже не знаю, как это называется. За столом Ян раздал всем подарочки: Машке — серенького мишку (где-то видел я такие игрушки), отцу — фордовскую оплётку для руля (хм, он знает отцовскую машину?), Светуле — баночку с кремом (надеюсь, хотя бы не он выбирал!), а мне — небольшую коробочку…       — Только сейчас не смотри, пожалуйста! — умоляюще выдохнул он. Заинтриговал!       Сам праздник был банально-пресным — как обычно, телевизор с непонятными юмористами и «Иронией судьбы» на трёх каналах. Машильда зажигала, как всегда: вырядилась Снегурочкой (уха-ха! из-под Светулиной белой норковой шапки коса из вафельных полотенец!), играла с нами в паскудские детсадовские игры, загадывала какие-то умопомрачительные загадки. В общем, весело!       В полночь нам торжественно налито шампанское, Машке — газировка, дриньк! Никогда не загадывал желания, слишком рационален. Но сегодня в башке сверлит в эту минуту: «Чтобы не убежал от меня, чтобы не убежал от меня, чтобы не делся от меня никуда, чтобы был рядом, чтобы был моим…»       Родители и Машка практически сразу пошли спать, у них завтра жизнь, а мы пошли гулять на стреляющую петардами и орущую улицу. Сначала просто шли рядом, вяло о чём-то болтали, потом я взял его за руку — не за запястье, а за руку. Чувствовать ладонь мешали перчатки. На площади с ёлкой мы несколько раз съехали с горки. Потом я заметил Дюху с Ленкой и ещё пару одноклассников, и мы дали дёру, просто смылись, пока нас не обнаружили вдвоём.       Бежали несколько кварталов назад к дому, держась за руки, и хохотали. Тащу его в какую-то подворотню, прижимаю к стене, снимаю перчатки в карман. Вжимаюсь в его губы, целую его лицо, исследуя каждую чёрточку, его кожа холодная, глаза закрыты, ресницы дрожат. Заглатываю его подбородок, припадаю к вискам, лижу мочки ушей, Янкина шапка съехала. Мне показалось, что всё его лицо было обслюнявлено мной, я вытащил свой шарф и протёр его лицо, но это была только первая серия.       Серия вторая. Опять его губы. Меня просто уносит, размазывает по нему. Внутри тепло, уютно, стараюсь без агрессии, беру ласково, но именно беру: «Моё! Имею право!» Стараюсь вести с ним диалог, диалог на языке языков:       — Отдайся, открой, не сопротивляйся мне…       — Вот так?       — Умница, мой малыш…       — Не слишком ли нагло ты себя ведёшь?       — Нет, душа моя, так нужно, так правильно.       — Так правильно? Извращенец! Где ты этому научился?       — Умел всегда, не было возможности продемонстрировать!       — М-м-м… моя нижняя губа! Куда ты её тянешь? Оторвёшь!       — Нет, сладкий мой, это уже моя нижняя губа, тебе она не принадлежит!       — Сладкий? Твой?       — Мой, мой… Хотя скорее солёный! Подавать к пиву…       — Ты — вампир, ты кусаешь меня?       — Я выпью тебя всего, я постараюсь сделать это нежно!       — Ты пытаешь меня, вернись в рот!       — Я здесь. Я пытаю тебя, но это пытка наслаждением, мой Ян!       — О-о-о, у тебя на нёбе бухает сердце!       — Надо продолжать, чтобы оно бухало и не останавливалось!       — Что ты творишь?       — Не убегай, мой сладкий язычок! Я догоню…       Мы целовались исступлённо, если бы не улица, то он бы не смог меня остановить, даже если бы попробовал. Мной овладела откровенная похоть, руками я сжимал его спину, шарил по ягодицам, запустил руку под куртку на голую кожу. Ян тоже вцепился мне в куртку на спине. Отрываюсь, смотрю на Яна, не узнавая. Запрокинутое лицо, опухшие красные приоткрытые губы, закрытые глаза, из которых текут слёзы. Мне показалось, что он без сознания. Но он оживает и хрипит мне в шею:       — Миш, я ведь не железный! У меня сейчас из ушей сперма повалит, что ты будешь делать тогда?       — Слижу! — так же хрипло вызвался я. Я подумал, что он выразился очень точно про сперму.       — Прекрати, дурак, не смешно!       Я отпустил его и опять обтёр его и своё лицо шарфом.       — Миш, можно я покурю? Мне надо.       Он курил, сидя на корточках, прислонившись к одной стене подворотни, а я так же сидел у противоположной стены. Отходили. И, что характерно, никаких мантр: «Я не гей! Я не гей!..» — не крутилось в моей счастливой башке.       Через три сигареты (!!!) я отобрал у него пачку. Мы, притихшие, пошли домой. Сначала в душе был Ян, вышел с полотенцем на бёдрах и полез в свою сумку за пижамой. Я тоже отправился в ванну, узрел Янкины постиранные труселя и принялся стирать свои. Ясно-понятно, что в душе я не только стирал. Завис надолго.       Когда я тихо пришёл в комнату, Янка, свернувшись калачиком, типа спал на «своей половине». Ну-ну, спит он! Я типа поверил! Мысленно положил меж нами рыцарский меч, установил блок-пост, кинул заодно мандат о депутатской неприкосновенности и лёг на свой край. «Интересно, а пасодобль сегодня будет?» — уже засыпая, подумал я.       Без пасодобля… бля. Я проснулся от Янкиного поцелуя. Он сидел в пижамных длинных штанах и протягивал мне кофе.       — С Новым годом!       — Яночка, ты ведь рискуешь обжечься сам и меня обжечь. Разве можно так экстремально будить? — промурлыкал я.       — Но я слышал, что кофе в постель — это так романтично.       — Есть и более романтичные способы!       — Научишь?       — Моё репетиторство будет дорого стоить!       — Фи, меркантильный!       Он встал и отправился в кухню, сообщая по пути:       — Ты всё проспал: твои уехали больше часа назад, Александр Михайлович на работе. Светлана Игоревна оставила завтрак и научила меня делать кофе на этой штуке! Я уже пять кружек выпил, время, между прочим — двенадцать! Здоров ты дрыхнуть!       Я попёрся за ним в кухню как был, в трусах, уселся за стол и тут же был изгнан умываться. Ла-а-адно! Свеженький, я потребовал корма. Я ел вчерашние салаты, запивая очередным кофе, а Яночка сидел на табуретке по-турецки, высоко задрав свои худые коленки, подперев щёку кулаком и весело наблюдая за мной. Я тоже игриво посматривал на его глаза, в них чертенята в лапту играли… То, что я сказал дальше, было подготовлено и отрепетировано ранее:       — Ян, сними напульсники.       Чертенята застыли и побежали в разные стороны от набежавшей тучки:       — Я… я не могу…       — Я всё уже видел.       — Но… мне без них неприятно.       — А мне неприятно с ними, я хочу чувствовать не засаленную кожу и шнурки, а тебя.       — Я не привык без них!       — Ты знаешь, я тоже как-то не привык с парнями целоваться, а вот попробовал — затянуло!       Яночка покраснел и улыбнулся. Потом опять стал серьёзным, что-то там обдумывал, и я прямо-таки слышал, как в его розовой голове какой-то механизм ворочается!       И он стал расстёгивать свои браслеты (йес!), но одной рукой получалось плохо. Я стал помогать, когда сняли все шесть (!), я взял в обе руки его запястья и стал тихонько массировать, а потом целовать, не замечая шрамов, мимо них.       — Это только с тобой, — прошептал в мою макушку Ян. — Потом я их надену. — Вот осёл упрямый!       — Сейчас зима, ты ходишь с длинным рукавом, и смысл в твоих веригах?       — Ну... — растерялся розовый ослик.       — Вот и я говорю, что ты твердолобый ублюдок! — ласково сказал я.       — Мне страшно без них.       — Дурак, есть более страшные вещи!       — Какие? — прошептал он.       — Например, то, что мы собираемся сейчас делать!       — И что же? — просипел Ян.       — У меня, правда, нет опыта, — медленно проговорил я. — Но кое-какую информацию Интернет мне предоставил… — Он высвобождает свои руки из моего захвата. — Ян, я буду аккуратен. — Он спускает ноги. — Я буду очень осторожен. — Он медленно встаёт. — Ян, я уже и руку, и член смозолил, желая тебя. — Он испуганно смотрит на мою руку. — Ты же тоже хочешь этого. — Он делает шаг назад. — Для меня это тоже впервые. — Ещё шаг назад. — Мне тоже немного страшно. — Ещё шаг, и он у стены. — Но ты ведь мне поможешь, я совсем не хочу, чтобы тебе было больно.       Пауза длится вечность. Где-то слышал такую притчу, что вечность — это время, в течение которого маленькая птичка, которая раз в миллион лет точит свой клювик о базальтовую высокую гору и стачивает камень в ноль. Так вот, птичка треть горы уже стёрла, и то, что он говорит мне дальше после этой трети, — просто пипец какой-то!       — Но для этого нужен презерватив…       Меня сорвало с табуретки к той кафельной стене, где мелкой дрожью тряслось это розовое чучело. Чучело было прижато к кафелю. Ба-бах! Что-то упало позади. Пофиг! Хватаю Янку за бока, покрываю его жадными поцелуями — везде. Спускаюсь по шее, по плечам, втягиваю твёрдый сосок, иду ниже, ниже к пупку… Руки Яна погружаются в мои волосы, потом по шее спускаются на спину, он разрешает мне! Он судорожно втягивает в себя живот, изгибается, стонет… Я, если честно, не помню, чтобы я стонал, скорее рычал… Стягиваю его пижаму, целую ниже, иногда кусаю… Его небольшой член стоит как солдатик, обхожу, спускаюсь к бёдрам. Солдатик зарывается в моих волосах…       — Миша! Я не выдержу! — кричит что-то наверху. Или кто-то? Ян? Я прогоняю невменяемость и соскакиваю, беру со стола оливковое масло. Одной рукой стягиваю с себя трусы (трудно, зацепляются за член), запинываю их ногой куда-то в коридор. Резкими движениями лью на ладонь масло, конечно, проливаю на пол, обильно мажу на ствол, аж стекает. Прыгаю к Янке и сразу хватаю за ягодицы, масляной рукой провожу меж ними. Тяну его на пол, мы почти падаем, верчу им по полу, благо масло помогает, и ещё жидкость какая-то розовая. Ян на спине, я сижу на коленях там, где надо, его ноги раскинуты на моих бёдрах. Целую, целую, целую, ещё, ещё, ещё… Чёрные глазищи открыты, но он ни черта не видит — это стопудово! Я отдышался (считаю: раз, два, три, четыре…), осенило, что если я буду такими темпами на него наседать, то порву любимую задницу. Включаю нежность. Беру его запястья, целую в шрамы. Вкус оливкового масла! Ян вдруг заинтересованно и осознанно посмотрел. Нагибаюсь и целую в шрамы на животе сверху вниз, а потом — о идиот! (это я про себя) — выдыхаю:       — Бедненький мой…       И тут же получаю ногой в скулу, отлетаю. Ничего не понимаю! Ян пытается подняться, но на масле это трудно. В глазах — ненависть! Он шипит и скалится, как волчонок. Я к нему. Успеваю схватить его за коленку, он падает (соседи бы не пришли!). Ян рычит, пинается, успевает схватить меня за волосы и приложить лбом к полу. Когда я всё-таки прижал его к полу, он стал царапать мне спину, бо-о-ольно!       — Ян, Ян! Что случилось? Яночка, тише, тише, тшш... я не сделаю тебе больно! — это испуганно залепетал я. — Ян, скажи, что не так? Говори со мной!       Он шипит. Губы сжаты, стали совсем тоненькие. Ищу глаза, а там ненависть! Он достаёт правой рукой ножку табуретки и сокрушает её на мою голову… минутная слабость. Ян этим воспользовался, выскользнул из-под меня и, спотыкаясь, побежал в коридор.       Врёшь, не уйдёшь! Я в таком состоянии, что остановиться уже нельзя. Я за ним. Прыгаю на него, успеваю схватить за пятку, он грохается ещё раз — уже на пол в моей комнате (соседи уже поднимаются!). Успевает встать, я тоже. Мгновенное решение, единственный выход: удар в челюсть, и он летит на кровать. Вдруг я не рассчитал силу удара? (аффективное действие в состоянии психоза — прозвучали в голове Светулины слова). Я к нему:       — Ты жив? Где больно? Прости!       Он моргает глазами, глаза нормальные… Уф! Ян чётко проговаривает:       — Ты. Меня. Жалеешь.       — Фу! Идиот! Я тебя сейчас убить из жалости готов! Иди ко мне…       Опять с нуля, целую, нежен. Целую там, где сердце, оно у него бешено стучит. Хочу прямо в сердце. Целую взахлёб, трусь щекой о его живот. Ян сначала лежал как бревно (брёвнышко), но я не сдавался, и приз в студию! Вдруг брёвнышко выгнулось подо мной и застонало, волшебная музыка. Я взялся рукой за его член, массирую вверх-вниз, нежно зажимаю яички. И снова волшебная музыка, Ян закрыл глаза. Чувствую, меня самого сейчас разорвёт. Устраиваюсь у его ног, поднимаю за колени. Упираюсь своим членом в задницу. Понимаю, что не войдёт. Всё ещё масляной рукой провожу по дырочке и проникаю туда пальцем. Ян открывает глаза. Второй палец. Парень вздрагивает. Кручу пальцами, нажимаю на мышечные стенки, глубже, глубже. Пытаюсь засунуть третий палец. Сжимается.       — Ян, пожалуйста, расслабься, впусти…       Третий палец в нём. Янка издаёт странный звук: «Ом-м-м…»       Пробую войти членом. Блин, тесно… Ян сморщился, закусил нижнюю губу. Сжал простыни в кулаки.       — Яночка, Яночка, потерпи, я не знаю как… блин, должно же быть не очень больно.       Я делаю движение внутрь и как-то резко вхожу весь. Жесть! Член сжат так, что мне кажется, что не смогу его вытащить, потребуется операция. Бедный отец! Ян судорожно вцепился мне в плечи и просипел:       — Что остановился?       Я медленно начинаю двигаться — получается. Я наклоняюсь ещё ниже, вжимаю его в постель, его член упирается мне в живот. Внутри всё стучит: то ли сердце, то ли член. Я двигаюсь, Ян мечется, дыхание сбилось, на его лбу капли пота. Всё! Алес! Фантастика! Улетаю! Стреляю в него. Становится ещё горячее. Падаю на Яна. Он:       — Не смей, сделай что-нибудь!       Я сначала не понял, о чём он, а потом дошло! Просовываю руку между нами и захватываю его член. Ян выгибается, бьётся подо мной долго-долго. Он будет покрепче меня! В конце концов он заливает пространство между нами белым. Мы недвижно лежим, я на нём. Тишина. Я умер? Толкает меня в бок:       — Вынь его из меня!       Делаю. Из его дырочки выливается моя сперма и кровь. Чёрт!       — Очень больно? — спрашиваю.       — Очень, — отвечает Ян.       — Чёрт, прости!       — Зато теперь ты мне должен медицинский уход и заботу…       Я, успокоившись, ложусь рядом.       — Миш, а это была любовь или секс?       Молчу. Ещё молчу. Ещё молчу.       — И то, и другое! — лихорадочно пытаюсь сообразить, удачная ли фраза.       Ян кивнул и закрыл глаза. Он сразу заснул! Везёт некоторым! Я полежал ещё немножко. Подумал: «Пойти выпить отцовского виски, что ли?»       Встаю. Да-а-а… картина маслом. Оливковым. Разрушения — десять баллов. Всё в масле. Простыня ещё и в органических жидкостях. Но на кухне! Ужас, надо успеть всё вымыть до прихода отца. Иду в душ, потом принимаюсь за уборку. В самый её разгар появляется Яночка и молча начинает помогать. Он снимает постельное бельё, заряжает стиральную машину. Кувшин из-под морса (то, что ба-бах вначале) выбрасываем. Я успеваю спрятать валяющиеся напульсники. Короче, возились часа два. Ничего не обсуждали.       Ближе к вечеру позвонили ребята. Зовут новогодничать. Муха ноет: «Ну давай, чё дома сидеть?» Спрашиваю одними губами у Яна: «Ты со мной?» Он отчаянно трясёт головой. Не-е-ет! Муха продолжает уговаривать: «У нас тут пиво и винище!» Я Яну одними губами: «Почему?» Он показывает на зад и делает скорбную мину, типа болит. Муха зазывает: «У меня родичей нет, а наших тут уже мно-о-ого, все тебя спрашивают». Я Яну: «Я без тебя не пойду». Розовый засранец начинает выпинывать меня с дивана, показывая ручкой: адьё! Муха опять: «Девчонки, Ленка с Маринкой должны подгрести!» Тоже мне аргумент. Я спрашиваю у Яна: «А что ты будешь делать?» Он комично показывает: спать, читать, есть, пить, лечить задницу.       — Ла-а-адно, сейчас приду! Минут через двадцать, — отвечаю Мухе и отрубаюсь. — А ты не обидишься? — это я уже Янке.       — Вали, мне надо подумать о моей несчастной заднице, — и он садится в роденовскую позу мыслителя, балбес розовый.       Целую его, ухожу.       Вечерина была так себе, я был явно заторможен, но выпить — выпил.       Когда пришёл домой, отец с Яном смотрели телик. Отец, видя моё состояние нестояния, за шкирку отправил меня спать, рывками снимая с меня одежду и ворча что-то про «сына-кретина и пьяницу». На излёте сознания я понял, что Яну он велел ложиться спать на диване, а то от этого пьяного хлыща всего можно ожидать! Это точно, ожидать можно всё…