Розовый я

***       Куда бежать? Налево, до конца коридора, дёргаю все двери подряд, всё заперто. Обратно, направо, в туалет. Дёргаю кабинки, в одной ссыт Лёха, он изумлён. Я бегу дальше, сначала сую нос на третий этаж, там темно, заглядываю в переход к спортзалу — темно.       Бегу вниз в гардероб. Лабиринт из наших шкафчиков — никого; как идиот, несусь к его шкафчику, зачем-то пытаюсь открыть… Соображаю: переход к столовой! Бегу туда, по дороге заглядываю в девичий туалет. Зачем? Останавливаюсь только у закрытой двери столовой. Обратно. Стучусь в учительскую… там пусто! Только тётка-сторожиха на первом этаже.       — Вы мальчика, такого с розовыми воло… Нет, ну мальчика не видели, никто не выходил?       — Был мальчик, только он не выходил, а выбегал, без верхней одежды…       Как без верхней одежды? Ах да, мы раздевались не в гардеробе! Чешу назад в класс, там почему-то никто не танцует и не радуется, все вылупились на меня:       — Ты не нашёл? — это Муха кричит.       — С ним что-то случилось? — это Марта Ивановна кричит.       — Что ты ищешь? — это Дюха кричит.       — Куртка его, где она? — это я кричу.       Всем классом кинулись разгребать куртки, нашёл! Побежал назад, к выходу, прихватив и свою куртку тоже. Во дворе темнеет, Янку не вижу, бегу за школу — там нет. Выбегаю за ворота — нет. Он не мог домой пешком уйти, он далеко живёт. Бегу на парковку, вдруг он рядом с моей машиной?..       Стоп! Любимая подворотня, в углу огонёк, кто-то курит… заворачиваю, подхожу.       — Ян! Твоя куртка!       Он смотрит на меня равнодушно, забирает куртку и отворачивается.       — Ян! Ты не можешь ей поверить, она просто мне мстит, мы трахались с ней осе… — я осекаюсь, говорю опять не то! — Ян! Что мне сделать, чтобы ты мне поверил?       Он садится на корточки, но на меня не смотрит, продолжает курить.       — Что мне сделать, Ян? Как всё исправить?       И он говорит:       — Ты всё исправил, что хотел. Ма-ла-дец! А теперь отъебись.       Это говорит не Ян! Не может этот оленёнок Бэмби говорить такие слова. Он режет по живому.       — Ян, давай поговорим, серьёзно. Из-за какой-то ерунды ты всё перечёркиваешь. Я тебя люблю!       — Это просто слова. Уходи. Не могу видеть тебя.       — Ян, я не уйду, я не могу допустить… я боюсь за тебя!       — Не дождёшься! Не сдохну. Невелика потеря. Уходи!       — Я не уйду!       — Твоё дело…       Его глаза, сияющие чёрные плошки — они не сияют, они зияют. Он их прячет от меня. Но получается плохо, нет длинной чёлки. Выбрасывает окурок, пытается обойти меня, я пытаюсь удержать, он шипит:       — Руки свои убери!       Я отступаю, появляется «бэха». Блядь, чёрная «бэха» — это катафалк моей любви. Как это могло случиться? Последняя попытка:       — Я люблю тебя, Янка!       Он не оборачивается, но отвечает:       — А я нет. Ты хотел слышать, вот и слушай.       Садится в машину и уезжает. Я подбираю его окурок, тот ещё теплится, недокурено много. Вдыхаю смрад глубоко, начинаю кашлять, рывками, толчками, захожусь, из глаз слёзы, горло раздирает, ещё раз вдыхаю, и опять приступ кашля. Как бы откашлять сердце? Что же это за орган такой, что так ноет? Звонок по телефону! Яночка? Нет. Дюха:       — Ты где?       Сквозь кашель отвечаю ему:       — У парковки.       Уже через минуту Андрей прибежал, удивлённо разглядывая меня, спросил:       — Ты разве куришь?       — Нет, кашляю…       — Видел его?       Я киваю головой.       — И?       — Он ненавидит меня.       — Ну, он хоть в адеквате? Он ничего с собой не сделает?       — Дю-ю-юха! Это я не в адеквате, ты не видишь? Это я с собой что-нибудь сделаю!       — Миш, ты чё? Прекрати.       — Я не знаю, как прекратить.       Дюха обнимает меня и хлопает по спине:       — Всё образуется. Ты что-нибудь придумаешь! И Миш, прости меня, что я Ленке всё рассказал.       Я тоже хлопаю его по спине и сажусь к стене на корточки:       — Дюха, я ведь люблю его. Я так сильно люблю его! Он как наркотик, как зависимость. Кто же ожидал, что так всё будет…       — Неужели он такой классный?       — Он необыкновенный. И мне казалось, что он любит меня тоже… А он говорит, что нет.       — Он любит тебя, Мишка. Всё время, что он учился у нас, он разговаривал из класса только с тобой. Ты не замечал? Даже во время избиений он отвечал только тебе. К нему девчонки много раз подкатывали, ты просто не знал. Он делал вид, что не слышит и не видит их. Я уж не говорю про то, как вы азартно лапали друг друга на физре… Как он смотрел на тебя, когда ты у доски. Ты — единственный, кого он слушался. Это любовь, братан!       — Так было заметно?       — Да. Знали все. Мы велели всем молчать.       — Ты меня презираешь?       — Ты мой друг, я на твоей стороне. Вы хоть спали с ним?       — Да.       — И каково это с парнем?       — Каково с парнем, не знаю, а с Янкой… сложно всё. Просто люблю его.       Тут курить начал Дюха.       — Завидую тебе, Горбатов!       22 марта       Звоню Янке каждые пятнадцать минут: «Номер абонента отключён или временно недоступен». Звоню на домашний — длинные гудки, никто не берёт.       Еду к нему домой. Открывает удивлённый Сан Саныч. Спрашиваю:       — Ян дома?       — Да, наверху.       Буквально отталкиваю мужчину, бегу к нему в белую комнату. Ян лежит на кровати в домашней одежде (он совсем другой с этими волосами!), в ушах наушники. Лицо сосредоточенное, смотрит в потолок. Увидел меня и никак не отреагировал. Опять уставился в потолок. Я не буду его силой тормошить, подожду. Сажусь в синее кресло, смотрю на него, жду. Мы не меньше часа так провели. Потом он резко встал, снял наушники. Я попытался что-то сказать, но он вышел из комнаты. Я остался в кресле. Ещё час он где-то ходил. Когда, вернувшись, увидел меня, на лице мелькнуло некое удивление. Он стал раздеваться, как будто меня нет в комнате, доставать из шкафа одежду. Он собирался на улицу. Когда оделся, пошёл на выход, я — за ним. Во дворе он сел в машину. Сан Саныч пожал плечами и, проходя мимо меня, тихо сказал: «Мы в больницу. К психиатру».       К Светуле? Ему всё же плохо?       Еду за ними. Жду у подъезда поликлиники. Когда он вышел, я хотел было подняться и со Светулей поговорить, но передумал, Янке это не понравится. Он меня по-любому заметил.       Еду домой, пропускаю тренировку, лежу тупо на кровати, ничего не хочу.       23–29 марта       Никакого прогресса. Приезжаю к нему каждый день. Ладно, хоть Сан Саныч открывает ворота. Тамара даже кормила меня пару раз. Но Ян меня просто не видит. Он читает, слушает музыку, ложится спать. Может пойти в душ, правда, голым и полуголым он оттуда всё-таки не выходит. Как-то затеял приборку в комнате. Как-то полчаса болтал с кем-то по-английски по телефону. Я каждый день делаю попытки поговорить. Что толку от повторенного двадцать раз «Ян!», или «Давай поговорим», или «Идиот, я же тебя люблю», или «Прости меня, хотя я не виноват», или «Мне плохо без тебя». Он даже головы не поворачивает в мою сторону. Хоть бы «отъебись» сказал — это волшебное, сладкое слово.       Я не знаю, что делать. Отчаяние. Иногда звонят Дюха и Кот, никуда не зовут, понимают. Только спрашивают:       — Как сегодня? 30 марта       Утром за завтраком отец мне говорит:       — Ты очень плохо выглядишь, сын… У тебя что-то болит или что-то произошло?       Киваю головой.       — Так болит или что случилось?       Вновь киваю. Отец в недоумении. Подключается Светуля, и не в бровь, а прямо в глаз:       — Из-за Яна?       Я киваю. Но тут же спрашиваю:       — Он ведь был у вас неделю назад. Что с ним?       — Полагаю то же, что и с тобой!       Я удивляюсь.       — Если это так, то с этим он к вам и не пришёл бы.       — А он ко мне и не с этим приходил, — улыбается Светуля. — Это был плановый осмотр, думаем снимать его с учёта. И считаю, что это ты его вылечил, Мишка.       — Тогда не торопитесь снимать с учёта, доктора уволили… — чувствую, слёзы близко. Встаю, ухожу к себе в комнату.       Но побыть одному всё равно не дают. Стук в дверь, и заходит Светуля.       — Давай поговорим о Яне.       — Мне неудобно об этом с вами говорить…       — Об этом, это о том, что ты влюблён и не знаешь, что с этим делать?       Я густо покраснел и судорожно сглотнул.       — Не совсем. Я не знаю, как его вернуть.       — Из-за чего вы поругались?       — На самом деле недоразумение. Он думает, что я делал вид, что люблю его, в душу влез. Он мне почти всё про себя рассказал, на кладбище возил… А типа я на самом деле добивался, чтобы он внешне изменился, перестал быть розовым. Он считает, что я его ломал так… ну, любовью… Что я ему лгал всё это время. А это не так. Я изменить его хотел только в самом начале, а потом мне это… почти не важно было. И вот…       — А поговорить с ним откровенно?       — Он не хочет, он делает вид, что меня рядом нет… Я каждый день пытаюсь.       — А как ты думаешь, чего он от тебя ждёт?       — Чтобы я убрался.       — Это вряд ли, ты его единственный друг… Подумай! Ему должно быть что-то важно в ваших отношениях. Может, он чего-нибудь добивался?       Я покраснел ещё гуще, вспомнив стриптиз и все эти пируэты на столе и под столом.       — Тётя Света, я тупой! Я не понимаю его, я его новогодний подарок-то только через два месяца «расшифровал». Вы, наверное, сразу поняли, почему он мне тогда стразики и тушь подарил.       — Да, это было очевидно, он отдавал тебе часть себя. Поэтому он и не хотел, чтобы мы видели этот подарок.       — Вот видите, а я тугодумом оказался…       — Ну, а ты не сдавайся и подумай получше, что бы он принял от тебя? Ну, не страдай так! Не растравляй себя понапрасну. Где твой хвалёный рацио?       Она собралась уже выходить, как я решил ей сказать всё:       — Теть Свет, а мы ведь с Яном… э-э-э, любовью занимались…       — Любовью всё-таки… ты, конечно, понимаешь, что отец переживает всё это тяжело.       — Он знает???       — А ты как думаешь?       — Как ужасно. Он меня презирает?       — Дурачок ты, Мишка! Переживает и презирает — это, по-моему, противоположные понятия. Ты сейчас о Яне своём подумай. Вытаскивай его, а то опять засосёт его депрессия…       И Светуля вышла из комнаты.       Сначала я мучился от осознания того, что же отец думает обо мне. Потом мучился, силясь понять Янку. А ночью, я опять танцевал пасодобль, но вот только кое-что было по-другому в этом танце… 31 марта       Не иду сегодня к Яну. У меня важное дело. Даже два дела. Немного боюсь.       Вечером Светуля меня одобрила, а отец сказал, что я не сын, а кретин и пьяница. Ну ладно, хоть не гей! 1 апреля       Немного страшно идти в школу. Машка смотрит на меня с обожанием. Хоть кто-то!       Но я иду. Назад дороги нет.       Когда я захожу в школу, то мне кажется, что я слышу, как тараканы бегут под полом. Затыкаются даже мелкие. Но я иду, ни с кем не разговариваю, уже поздно, так и на урок можно опоздать. В коридоре меня догоняет Дюха, ударяет по плечу и ржёт: «Ну ты встрял, чувак!» Я так ему благодарен, Дюха — мой лучший друг. Мы вместе заходим в класс. У всех у наших столбняк.       Ян уже на месте, шарит в рюкзаке. Я подхожу к парте. По-моему, он услышал тишину, поэтому поднял голову. Его сияющие чёрные плошки в пол лица стали ещё больше и круглее. Он открыл рот:       — Миша?       — Да, Ян. Я решил, что ничего больше не буду тебе говорить. Раз ты не хочешь… Ян восторженно разглядывает меня:       — Ну, ты и урод! Ты в курсе?       — Главное, что ты в курсе…       Ян ошеломлённо трогает мои розовые волосы, мой пирсинг в брови, и его напульсники на руках… Краситься его тушью и наклеивать страз я всё же не стал, не смог...       — Ты не боишься, что мы с мужиками тебя бить будем? — начинает хохотать Ян.       — Не страшно, — отвечаю я.       Мужики в виде Мухи, Кота, Лешика и Дюхи, стоящие за мной, тоже начали хохотать…       Впервые за последние десять дней мне хорошо.       Когда начался урок, Нина Петровна упорно называла меня Яном. Ян толкнул меня локтем, не могу, мол, решить, и двигает свою тетрадь, а там между строк с цифрами и логарифмами гелевой ручкой написано:       «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, РОЗОВЫЙ УБЛЮДОК!»