I wanna love you

      Эйя наблюдала. С недавнего времени — это всё чем она занималась, не исключая редкие выездки на лошадях с красавицей Сиф, которая практиковалась во владении мечом в Ландвидии во владениях Видара, где золотой город кончался и начинался зелёный тихий лес с половодьем зелёных кустов и цветов. Эйя в такие моменты принималась за чтение книг, пролистывая страницы с рунами и способами их использования, а порой, когда вслушиваться в звон оружия Сиф и вчитываться в древние фолианты надоедало, она начинала практиковаться в охоте. Как любой житель лесистого Альвхейма, она бесшумно и аккуратно выслеживала и убивала свою жертву, в основном это были дикие и кровожадные существа, готовые сожрать кого угодно в любой момент — она в такие моменты вспоминала старшего брата Вигарда, лучшего охотника их краёв, погружалась в глубины воспоминаний пропитанных меланхолией.       Охотник внутри неё был безжалостным и свирепым, даже Сиф, однажды увидевшая эту игру царевны, содрогнулась всем телом. Эйя была точно последовательница Дикой Охоты, она нападала на существ, убивала их со спины, когда они не были готовы, когда не видели — она приносила хаос в привычную жизнь, разрушала чёткий уклад и не интересовалась последствиями, она уходила, оставляя после себя разруху, вербуя видевших это. Её безжалостность, умение разделывать туши животных, никак не вязалась с привычным образом жизни жены Тора — безумство читалось в этих ясных глазах. Эйя походила на ранимого ангела, но, как и у любого у неё были пороки и было желание выплеснуть всю ту чернь, что копилась в ней — охота, хоть и своеобразная, была для неё лучшим выходом. Она не применяла лук или клинок, юная дева использовала магию, она не была любительницей марать руки. Ещё один удивительный факт — она просила прощение перед тушами, проводя обряд очищения: Эйя вставала на колени перед убитым зверем, склонялась к земле, а потом произносила слова на альвхеймском языке, прося у покровителей животных прощения и говоря о том, что жертва эта — вынужденная, дабы сберечь жизнь нуждающихся. И впрямь, разделанные туши она отправляла в монастыри к жрицам, которые содержали осиротевших за время войны детей.       Сиф видела в этом благородство, а Эйя — нелепое желание очистить запятнанное имя в собственных глазах.       Однажды царевна получила письмо. Это случилось, когда Сиф в одиночку отправилась в Трюмхейм к богине Скади, а Эйя осталась в Трудхейме, чтобы позаботиться о владениях Тора. В тот день она вся была поглощена заботами о части их дворца, разумеется, она так же была вынуждена обихаживать его чертог — Бильскирнир нуждался в уходе, а дворцовые в выплате жалования — Тор все заботы сбросил на плечи жены.       В тот день, а это был шестой день без Тора, Эстер принесла для неё свёрток, отмеченный печатью дворца в Альвхейме. Эйя отправила придворную проверить дворцовых в саду, а сама отправилась к софе в своих покоях, дрожащими руками содрала печать и принялась читать письмо:       «Моя милая и бесценная дочь. Я получил Ваше письмо от второго дня после приезда моего министра, поверьте мне, я ликовал, когда увидел Ваш почерк и почувствовал аромат ваших любимых пряностей, моя дорогая Эйя. Я был счастлив, осознав, что Вы не забыли своего отца и всё ещё любите меня, не смотря на мои поступки и некоторые приукрашивания действительности — да, я признаю, что был несправедлив и лгал, но ложь моя была, как я считал, во благо для Вас, моя хорошая. Рождение детей — вещь весьма последовательная и само собой разумеющаяся после свадьбы, Вы как образованная и воспитанная дева должны были понимать, что неотъемлемой частью царской семьи является ребёнок, продолжатель рода царского. И я, рад, что Вы не стали упрекать меня, хоть и отозвались о моём поступке весьма резко и немного горячась в своих высказываниях. Вы, разумеется, не задели честь своего родителя, но ранили меня этим пренебрежительным и холодным тоном.       Что же могу сказать о ваших сёстрах (Вы так часто задавали вопрос о них, я сбился со счёту)? Марна вышла замуж, она покинула отчий дом вслед за Вами, как и полагает того традиция, она более не может претендовать на трон и лишается княжеского титула, хотя её дети, разумеется мальчики, будут определены в дальнейшем в сановники Альвхейма. Вива же погружена в политическую деятельность и она, уже как пятый день, находится в Нифльхейме. Мы надеемся, что нам удастся убедить в необходимости оказания военной помощи, весь наш мир содрогается от страха и я, как и следует хорошему царю, отправлюсь на фронт, к своим людям. Надеюсь, Вы будите молить наших пращуров о моём благополучном возращении на родину. Мне так жаль, что приходится делиться с Вами столь неприятными вещами, давайте прекратим!       Я хочу послушать о Вас, хочу о многом расспросить.       Эйя, Вы так мало мне рассказываете о своих делах, о Вашем состоянии, я узнаю всё от других людей, от путников, от Ваших сестёр, но никак не от Вас. Вы пишите брату, но не можете вспомнить о своём старом отце, разве так я Вас воспитывал? Прошу, напишите мне, как идут Ваши дела? Как Ваш муж и матушка? Не в ожидании ли Вы сейчас? Если это так, то я пойму Ваше нежелание писать мне, а если нет… Неуместные вопросы крутятся на моём языке, но я не посмею их задать, дабы не задеть Вашу гордость, я же всё понимаю. Я лишь надеюсь, что Вы с честью представляете нашу семью, уповая на Ваше понимание и зрелость, я также дерзну просить Вас о достойном представлении своих брата и отца. В глазах царской семьи мы должны выглядеть не хуже ванахеймского рода, Вы же понимаете? На Ваших плечах лежит тяжкое бремя ответственности перед родом, я понимаю, это тяжело, но Вы должны, обязаны, это то, что сделает Ваш род счастливым, то, что сумеет превратить весь наш мир в счастливый сад без забот и напастей.       Я наслышан о том, что Ваш муж вновь покинул Асгард и я, простите мне мою дерзость, смею дать Вам один совет: будьте ласковы с ним по прибытии, проявите свою нежность и заботу в отношении мужа, раскройте для него сердце и свои объятия. Это необходимо для Вашего брака, для дальнейшей с ним жизни. Милое дитя, прошу…»       Эйя не смогла дальше читать. Она прижала руку к груди, расшнуровывая туго завязанный корсет, а потом упала на подушку, часто заморгала, вглядываясь в потолок, прислоняя руки с письмом ко лбу, комкая его в руках — она не могла читать, не хотела. Отец упрекал, она видела в его словах горечь и обиду, она понимала одно — в его глазах теперь она не более чем разменная монета, пергамент с подписью и датой, залог благополучной жизни. И он её отец? Разве отцы так поступаю со своими дочерями? Разве так они показывают свою любовь и заботу? Может, он и не отец ей вовсе после всего этого?! Да! Не отец и никогда им впредь не будет, он отрёкся от неё, отказался, бросил на растерзание этим благородным богам, подвёл под руку к ненавистному мужу.       Отказался!       Она ощущает, как кружится голова и как внутри всё горит, Эйя ненавистно комкает пергамент в руках, кидает в камин — пусть сгорает, ей нет дела до наставлений и упрёков! В конце концов кто она теперь? Княгиня? Дочь Вёлунда и неизвестной рабыни? Нет! Никогда впредь не будет упоминаться низкое происхождение её матери, все теперь будут знать её как жену Тора, названную дочь Фригг, мать будущего наследника. Никто не будет упрекать её или косо смотреть, никто не поселит её в самые дальние и холодные покои, никто не будет впредь…       Эйя захлёбывается слезами, она переворачивается на живот и падает лицом в подушку, сминает парчовую ткань в руках, пачкая софу слезами. Ей слишком плохо, чтобы она могла удержать всю боль внутри себя, и она снова ненавидит себя за слабость, презирает себя за всё это неумение сдерживаться и терпеть. Её глаза — нескончаемый источник слёз, она и дня не может прожить без рыданий, тоска и обида в ней настолько сильны, что, кажется, добили последние остатки чего-то светлого и живого внутри. Нет с её стороны сопротивления, есть покорность, раболепское согласие, тихое повиновение и всё, за этим ничего более нет. Пустота теснится за красивым лицом, а безразличие — во всём теле. И с неё уже давно хватит всего этого, но она снова и снова спотыкается на ровном месте, ненавидя себя.       Сухие ладони вытирают слёзы с горячего лица, она поднимается с софы, опрокидывает кувшин с водой, не смотрит на себя в зеркало, выходит за пределы комнаты. Эстер сидит у порога, она сомкнула тяжёлые веки и погрузилась в лёгкую дремоту в ожидании приказа. Эйя дрожащими пальцами тянется к оголённому плечу девушки, смотря как будто сквозь. — Эстер, зайди в комнату, пожалуйста. Мне тяжело, побудь немного со мной.       Эстер не сразу понимает неразборчивые слова своей госпожи, но её заплаканный вид заставляет быстро подняться и втолкнуть девушку внутрь. Эстер обеспокоенно оглядывает сперва Эйю, а потом и разбитую вазу — последнее можно оставить без внимания, но вот царевна выглядит хуже прежнего, Эстер приглашает её на кровать, девушка ложится и кладёт голову на колени подруги. — Отец отправил мне письмо, я сожгла его… он упрекает меня в нелюбви к царевичу, в том, что я не проявляю достаточной ласки и упорства, чтобы добиться его расположения. Он… разве он отец мне, Эстер? Разве отец может так поступить с родной дочерью, Эстер? — она не плачет, но голос её осип и намеревался вовсе пропасть. — Нет, — смиренно покачала головой фрейлина, — отец так не поступит, никогда, моя милая Эйя.       Эстер не может утверждать у неё никогда не было отца, но она помнит свою мать и деда, которые безумно любили малютку Тер. Она была самой младшей и единственной девочкой в семье и мать приложила не мало усилий, чтобы добиться для своего ребёнка места подле княгини — её отец умер на войне, пал смертью храбрых и мать, получив мелкий титул и состояние, решила обеспечить единственной дочери светлое будущее — она не долго была одна, она была чуть старше Эйи, всего на шесть Небесных светил. Но она присматривала за ней с рождения, её всегда готовили опекать девочку с малолетства, матушка и дедушка сделали всё для неё; она была вольна делать что заблагорассудится, она навещала родных и жила припеваючи рядом с Эйей.       Но она не понимала князя и никогда бы не сумела понять, хранила упрёки долгие столетия земных лет. — Тогда почему? — забываясь, спросила она, так наивно и жалобно, что сердце Эстер сжалось в болезненном спазме. — Я могу показать вам, если вы позволите… Когда эти события мне передал мужчина, я думаю, он бы понравился вам.       Эйя кивает, разрешая Эстер прикоснуться кончиками пальцев к своим вискам, служанка закрыла глаза, её зрачку закрутились, словно юла, а заплаканные глаза Эйи раскрылись ещё шире и засверкали, заискрились как звёзды на небосводе Асгарда.       Эйя очутилась невидимым призраком в воспоминаниях другого человека, она, словно воздушная дымка, туман, проникла в чужое прошлое и, плохо осознавая происходящее, покачалась в воздухе лёгким ветерком. Когда её нога ступила на знакомую лужайку во дворе её родимого дома, она улыбнулась от радости, голова закружилась от знакомых видов, от шума ручейка, от дивных красот природы вокруг, а потом её окликнул голос… нет, не её, того, чьи глаза сейчас принадлежали ей. — Альвгейр, быстрее, подойди сюда, она пинается, — пропел мягкий женский голосок, подхваченный ветром.       Она, вернее тело, хранившее эти воспоминания, двинулось вперёд, под старое развесистое дерево под ветвями которого сидела красивая молодая девушка. Волосы этой нимфы были светлыми, почти белыми как снег, лежащий у её ступней, а глаза голубыми как озёра в Альвхейме, такими глубокими, бездонными. На ней было белое платье, подвязанное под грудью с разрезанными рукавами, которые сцеплялись на запястье золотыми браслетами. Эйя помнила подобные наряды на благородных юных асиньях, но никак не на дамах Альвхейма. Женщина умиротворённо улыбалась, лицо её было преисполнено блаженством и спокойствием. Эйя не сразу заметила большой живот девушки, который терялся в складках лёгкого платья; тело в котором была Эйя присело рядом, она поняла, что мужчина поцеловал деву в лоб, а потом потянул руку к её животу — она ощутила пинок так ясно, что ахнула от удивления, хорошо что она была призраком чужих воспоминаний, иначе конфуза было бы не избежать. — Адела, она скоро появится на свет, верно? Хвала Всеотцу, скоро весь Альвхейм увидит нашу дочь, милая.       Эйя слабо понимала, что происходит, но мужчина всё продолжал и продолжал нашёптывать нежности, слова любви и предстоящей радости. Она ничего не понимала: кто эти люди? Кто эта женщина? Этот мужчина, глазами которого она видит этот мир? Она порывалась выйти из этого состояния, но тут появился Вёлунд — Эйя оставила свою затею; тело двинулось вперёд к мужчине. Она ощущала злость этого человека, чувствовала его обиду и боль, горечь всего его существа. — Отец, вы обещали мне! Адела должна родить ребёнка, и мы покинем Альвхейм, но вы… что вы намереваетесь делать? Отправить меня на рубежи, а её оставить одну в этот нелёгкий час? Будьте вы милосердным, позвольте нам увидеть наше дитя… — Дитя?! Эта валькирия вскружила тебе голову, сын мой? Альвгейр, не теряй рассудок, ты должен быть в своём мире, должен оберегать его, должен взойти на престол! Вигард воин, но ты… ты имеешь потенциал, ты был рождён в этих землях, и ты унаследуешь их, ты станешь правителем… у тебя будет множество женщин! — Я люблю Аделу, она моя единственная жена и она единственная, кто сможет подарить мне детей, тебе ясно?! Не смей более затрагивать эту тему, я не послушаюсь тебя, а если ты попытаешься что-либо предпринять, то я, так и знай, отправлюсь в Асгард. Всеотец будет рад принять нас в своём чертоге, к тому же, наша дочь главная претендентка на роль жены одного из царевичей, она станет великой воительницей… — Она женщина! Женщина не может воевать, ясно?! Они не рождены для войны! Сколько можно повторять одно и тоже, это дитя станет последовательницей Дикой Охоты, она не может родиться от валькирии…       Лицо её отца исказилось в гримасе отвращения и пренебрежения, он всем видом показывал своё отношения к словам этого Альвгейра, демонстрировал своё полное безразличие к его жене и будущему ребёнку — внутри призрачной оболочки Эйи что-то щёлкнуло, провалилось вниз и недовольно булькнуло. Мерзкое чувство поселилось внутри неё и это чувство было направлено против отца. — О, прошу, прекрати! Твоя первая жена была валькирией и пропала на войне, потому ты так боишься Аделу? Мне не будет больно, моя жена более не валькирия, она приняла титул и твой устав, да, она охотится, но на войну не уйдёт. Прошу тебя, оставь свои волнения за меня в стороне, оставь меня в доме до родов, а потом я отправлюсь к воинам, клянусь.       Эйя слушала пафосные речи и всё никак не могла взять в толк что происходит, мужчина в теле которого она оказалась — сын Вёлунда, это не Вигард и уж точно не младший брат Альв, тогда кто? Ещё один сын? У девушки заболела голова от шумных мыслей, от воспоминаний другого человека, от собственных раздумий; она вновь увидела ту девушку, Аделу, та улыбалась, что-то шептала, поглаживая свой живот. Царевна постепенно начала понимать, она осознавала, хоть и старалась отречься от этих догадок в её голове…       Резкая боль в затылке вытолкнула её из головы Эстер, Эйя тяжело дышала, грудь её вздымалась и опускалась, корсет уже просто болтался на ослабленных шнурках. Царевна взглянула на Эстер, схватила её руку и притянула к себе слишком близко, такая близость вогнала служанку в ступор. Эйя сумасшедшими глазами, дикими от увиденных картин с трудом могла дышать, но она всё же сумело принять сидячее положение, хоть и опиралась на руки. — Альвгейр и та женщина, Адела, они… они… — у Эйи свело зубы, она не могла раскрыть рот, не могла шевельнуть языком, но она понимала, она осознавала. — Ваши родители, моя царевна, — закончила за неё Эстер.       Эйя резко взглянула на Эстер, глаза царевны приобрели хищную форму, она готова была напасть на фрейлину, но вместо этого соскользнула с кровати и подошла к балкону. Она часто и тяжело дышала, будь она такой же смертной как те девушки из Мидгарда, наверняка потеряла бы сознание от переутомления. Царевна подошла к небольшому столику у софы, налила эль в кубок и быстро его осушила; она снова взглянула на Эстер, подозвала к себе. — Почему ты не рассказала мне раньше? Понятно почему отец… князь Вёлунд это не сделал, у него была неведанная мне личная неприязнь, но ты… Мы же с малолетства вместе… ладно, всё это пустое… Что произошло с ними? Не показывай, расскажи, — взмолилась Эйя, опускаясь на софу в бессилии. — Да… Князь разрешил сиру остаться в Альвхейме до родов жены, в положенный срок леди Адела родила вас на свет, ваши родители были счастливы, их первенец, их сила и мощь, их отрада — ваше имя стало олицетворять всё это, по-настоящему ценный дар, но как и в большинстве книг и рассказов, счастье их было недолгим… Альвгейр — наследник престола, любил вас больше всего на свете, он бы не погиб на войне, не пал бы такой глупой смертью — его сгубило окружение. Прошло не много времени, но вы уже могли сидеть, насколько я помню — родители опекали вас и не могли нарадоваться, близился день венчания на княжеский престол и Альвгейр готовился, но ваш дядя, Вигард старший сын, первенец, сын от любимой и единственной жены князя Вёлунда был недоволен, раздосадован. Он не был хорошим стратегом в те времена, но был страшен в гневе и в момент очередной ссоры, глупой стычки на пустом месте, он убил вашего отца своим мечом. Альвгейр никогда не мог подумать, что падёт смертью от рук родного брата, но это случилось и никто уже ничего не мог поделать… Леди Адела, она не умерла как лебедь привязанный к мужу, но она была изгнана князем из Альвхейма, её сослали жрицей в владения Брейдаблик. Я не знаю, что с ней было после, не знаю жива ли она, туда не так просто попасть.       Эйя не могла смотреть на Эстер, её взгляд сосредоточился на пламени огня, сердце уже давно отказалось биться в привычном ритме, а глаза, высохшие от слёз, не смогли вновь ими наполниться, но непривычная, глубокая скорбь преисполнило весь её облик. Она осунулась, помрачнела, стала точно восковая кукла, медленно таящая от пламени огня. И её, такую пустую и разбитую, бросали на камни вновь и вновь, безжалостно разрывали на куски, причиняя боль уже не реальную, а взявшуюся откуда-то из вне. Скорбь уже стала частью её, печаль, горечь — всё это потеряло чёткие очертания, смысл и значение, они срослись с ней и она, как чуждая в открывшемся для неё новом мире, не могла совладать с собой.       Кубок очередной порцией эля влился в её глотку, обжигая горло и желудок, она подавился, закашляла и взглянула на обеспокоенное лицо Эстер. — Мне нужно всё переварить, пожалуйста, не пускай сегодня ко мне никого. Если царица будет спрашивать обо мне, скажи, что я утомилась и очень крепко сплю; а если отправят лекаря, скажи, что он уже был у меня и дал настойку для сна. Иди… не могу сейчас мыслить и рассуждать здраво.       Эстер вышла из покоев, понимая, что она бессильна в сложившейся ситуации. И кто её за язык потянул? Раскрыть правду? Благородство или подлость? Её поступок, для кого она хотела сделать хорошо? Кажется, она лишь больше зарыла Эйю в глубины отчаянья и ненависти, но ведь и хорошее принёс поступок? Да, неизвестно жива ли её матушка, непонятно, что ей теперь делать. Эстер завыла волком, но сделать уже ничего не могла, а роль наблюдателя — самая безобидная, правда, задеть может нехило, но она уже приучены обороняться, справится.