I wanna love you

      Неделю спустя Эйя оказалась в Альвхейме, не дом родимый она навещала, а бойцов на полях сражения. Царевна оказалась куда смелее, когда муж стал к ней благосклонен и разрешал самой решать и выбирать способы своих дальнейших действий. Она с его позволения оказалась там, где сражение стихло и по разумению советников и министров, где стало тихо на время, где всё заканчивалось и должно было стихнуть к приезду Эйи. Так царская чета демонстрировала свою причастность к происходящему и поддержку войн; эта непростая ситуация должна была подбодрить их и вызвать в сердцах воинов некую расположенность к царской чете.       Эйя сжимала в руках поводья, она несмело оглядывалась на поле битвы, раскинувшееся перед ней; по нему расползся и впитался в землю запах гари и мяса, поджарого аромата плоти воинов. Лошадь царевны медленно шла по полю полному дыма и трупов, а царевна точно слышала плачь жён и матерей шрапнелью разлетающийся в воздухе прямо над ней, она видела кровь и боль, страдания и муки, предсмертную агонию и злость, переполняющую её нутро. Огромные раны расползались на телах тех, кто находился под ногами её кобылы, стрелы и копья торчали из их конечностей и туловища, мёртвые кони были подле своих мёртвых хозяев. Флаги и знамёна в крови и грязи, они пятнали землю, опороченные, осквернённые уже не смели развиваться над этой пропахшей смертью землёй.       Раненым помогали врачеватели, иных же пытались опознать по сгоревшим или израненным лицам. Каждый второй был изуродован до неузнаваемости, страшно становилось Эйе от пустых глаз, от трупных пятен на лице, от разодранной и измазанной одежды. Ещё хуже ей становилось от осознания того, что невинное убиенные навряд ли будут отомщены.       Эйя пришпорила кобылу ногами и рванула к холму, с которого можно было увидеть всё поле боя. Её любимая Хэмнд несла хозяйку стремительно быстро, гнедая кобыла из помёта привилегированной лошади, которая некогда принадлежала её деверю.       Взор царёвых глаз упал не на то, что она уже видела, а на другую сторону холма — гора трупов предстала её взору и среди них она увидела одного из альвов, но тот не принадлежал её землям — то был тёмный альв, достойный неминуемой смерти за то, что натворил сегодня на её землях, за то, что учинил на священных землях Альвхейма, умертвив большую часть войска её отца.       По другую сторону внизу копошились врачеватели и стражники, которые сейчас никак не сумели бы помочь Эйе и защитить её от врага; Эйя была одна против не видевшего её врага. Труса, скрывшегося под трупами её народа, измазанного в крови и нечистотах, он пытался выбраться из-под наложенных на него воинов. Совершенно один с серьёзным ранением, он бы не сумел дожить и до завтрашнего дня, а значит смерть его закономерна и так или иначе придёт за ним: сегодня или завтра, от её руки или от гниющей раны — нет разницы раз всё предрешено.       И Эйя уже предрешила его судьбу.       Колчан со стрелами на спине и лук в руках пришлись как кстати. Бесстрастный взгляд, твёрдая рука и жестокие намерения — она решила всё для себя давно, знала, что иначе ничего не сделать. Натянутая тетива и выскочившая из её рук стрела не дала осечки, кобыла и с места не сошла, точно чувствовала свою хозяйку. Стрела пронзила тело альва, она прилетела в шею, прошла в мягкие ткани, разорвала сонную артерию и глотку — смерть была быстрой и зрелищной — всхлипы, давящийся кровью альв, брызжущая тёмная кровь, точно чернь его грехов и закатившиеся глаза в предсмертной бессмысленной борьбе.       Умер!       Справедливость восторжествовала!       И нет ни толики ощущения удовлетворения…       Дёрнув за поводья, царевна развернула Хэмнд и направила ту вниз с холма, отрешённая и нисколечко не успокоившая себя. Лошадь мотнула головой, заржала и пустилась вниз, поднимая за собой грязь и траву, которая отлетела от задних ног кобылы. Эйя не знала правильно или грешно поступает, она лишь знала, что на войне действуют несколько другие правила, нежели во дворце и мирилась с ними. Она убила бесчестного, грязного и грешного альва, а потому не считала свой поступок плохим или хорошим, это просто был поступок преданной своему народу царевны. Вот и всё. — Царевна, прошу, стражникам строго настрого запрещено отходить от вас, но вы сами убегаете от них. Здесь всё ещё опасно, так что не уходите далеко!       Причитания милой Эстер несколько умиляли, но никак не заставляли задуматься или хотя бы прислушаться к этим проповедям. Соскочив с лошади и вверив её одному из солдат, она прошла в сторону одной из врачевательниц, снимая кожаные перчатки. — Что с пострадавшими? — участливо вопрошала царевна. — Жить будут, но боли душевные куда сильнее.       Эйя кивнула, она положила руки на свой живот, ногтями скребя защитную броню, которая защищала её туловище по плечи. Кожаные штаны и высокие сапоги выглядели изрядно грязными, непривычная причёска, туго затянутая на затылке, так чтобы волосы не мешали ей и рубашка под бронёй, чёрная, грубая, контрастная на белой коже. Она собрала все силы в кулак и вместе с женщиной зашла в шатёр, где на койках, друг против друга лежали раненные с разными потрясениями. Царевна плотно закрыла тяжёлую ткань шатра, она прошла за врачевательницей в середину огромного помещения, которое внутри выглядело точно так же, как палаты в Асгарде: всё в золоте, чистое и родное, со свежим постельным бельём, парой цветов для общего настроения и крепким запахом цветов, которые применялись в качестве лечебных настоек и примочек. — Надо же, царевна пожаловала. Уж простите, встать с места не имеем возможности.       Гнусавый, грубый, недобрый голос пропел со стороны, где-то позади царевны, её передёрнуло, но она сумела распрямить спину и расправить плечи. Оглядела несколько безучастных воинов и набрала воздуха в лёгкие. — Я принимаю ваше неуважение ко мне. Защитники родины и те, кто прибыл сюда по указанию Одина — армия, сила, доказательство, что мир ещё не наступил на этой земле. Я не полководец, не воин и уж тем более не оратор, но я виновна в том, что здесь происходит; мой брак послужил тому, что люди Асгарда вынуждены оборонять не свои земли и гибнуть под ударами вместе с моим народом. Вы вправе ненавидеть и презирать меня. Но я прошу не за себя, не за царей и не за князей — я прошу за народ, за женщин, детей, стариков, не будь вас здесь, мы давно бы пали и были стёрты с лица вселенной, забыты. Я благодарю вас от всего сердца, но также я хочу сказать о том, что наши земли скоро будут свободны… Алфхейм с помощью легиона моего мужа уже отбили запад, север и юг! Восточный рубеж последний в этом громадном списке. И подмога уже направляется к нам. Скоро всё войско вернётся в Асгард, а альвы возвратятся в свои земли. Победа уже близко! Осталось немного до того дня, до часа, когда вы сможете обнять своих жён и детей, когда вернётесь к матерям и отцам, когда…       В шатёр, переполошив всех лежащих, скучающих или любопытствующих воинов, вбежала Эстер, придерживая подол платья и громко цокая каблучками. — Царевна, напали… тёмные альвы вернулись сюда… вам нужно… — Кто остался? Сколько у нас сил?       Эйя оглядела насмешливые и обречённые взгляды воинов, они ждали, когда она с воплями и криками уйдёт, сбежит, унося ноги и свою стражу, прячась, пока другие кладут жизнь за её народ и семью.       Другие, но не она!       Какая же из неё царевна? Как она сможет стать царицей, если боится всего, прячется, отсиживается за спинами других? Такая же недостойная, бесчестная, гнилая изнутри! Ничего не может сделать, даже себя защитить не в силах! Глупая, слабая, безвольная, беззащитная, неправильная и ненужная! — Не более сотни человек, а то и меньше… а у них целый полк, около пятисот воинов, если разведчики точны в счётах. Нужно скрыться! — Уходи! Скройся и уведи стражу, — Эйя обернулась. — Возможно, сегодня мы умрём и будем похоронены в одной могиле, но мы умрём с чистой совестью и сердцем, вознеся славу наших народов, защитив свои семьи и дома. Смерть эта будет не пустой, она восславит наши народы и сможет сдержать войско до прихода помощи. Мы будем отомщены! Сегодняшний день ознаменуют последним днём войны гордой и громкой: она покажет силу нашего духа, сплочённость! Смерть наша не будет напрасна! Так давайте же вознесём наши мечи и обезглавим всех тех, кто недостоин существования! — её вопль, последний крик, воспевающий смерть. — За Асгард! — За Альвхейм!       И дух самой Эйи, беззащитной, слабой, ненужной куклы, которая могла лишь улыбаться и сопровождать Тора на празднествах, возрадовался. Смерть не казалась ей такой страшной сейчас, думалось ей, что защита народа — цель благородная и смерть от неё, несомненно, будет громкой и запоминающейся. Пасть от рук тех, кто пытается уничтожить твой народ и твою родину, но зато благородно и честно в отношении войска и своего народа.       Вот так, выбежать из шатра под мольбы преданной и верной Эстер, вскочить на кобылу, позабыв обо всех и рвануть в сторону холма, пока полководцы строят быстрый план сражения. Рваться в бой на ровне с другими обескровленными и изнеможёнными войнами. Сотня выстроила подкову построения. Эйя оказалась в середине: умеющая владеть лишь поводьями и стрелами, убивающая диких лесных животных, не знающая страха потери жизни, неопытная, наивная и упоённая собственными амбициями, думающая, что сможет справиться со всем сама или умереть с честью, дав другим то, чего они так долго ждут: освободить место подле царевича и уйти в мир спокойно, без шума, без огласки.       Она — дочь валькирии. Умение убивать должно быть у неё в крови, а значит эта кровь обязательно призовёт к чему-то глубинному в ней, направит на верный путь.       Ведь так?       И она, как и вся бравая сотня, бросилась на передовую. Земля была распята множеством копыт. Её кобыла, захваченная хлынувшим потоком, рванула и понесла её вслед за множеством мужчин и парочкой воительниц. Их было неоправданно мало, но вся эта живая толпа хотела одного — пасть смертью храбрых и спасти тех, кого ещё можно укрыть от неминуемой для войска опасности. И это было правильно: свистящие в воздухи орудия, лязг мечей и летящие стрелы со взрывающимися наконечниками. Всё это она заслужила, была достойна и не важно стало в одночасье, что там её ожидает смерть, потому как нет для царевны ничего важнее, чем благополучие и спокойствие её народа.       Хэмнд несла царевну в пучину альвов, которые умело размахивали орудиями, рубя асгардцев и светлых альвов. Каждый боролся не за себя, а за мир и благополучие их семей, для их любимых, для всего народа. И величие этой цели заставляло дышать глубже и не думать вовсе о завтрашнем дне, не мешкать — действовать.       Эйя натянула тетиву и пустила стрелу в конец полка, к тем, до кого они ещё не добрались. Стрела громко бахнула, разнося ударом около двадцати тёмных альвов разом — руническая, ведьмовская стрела, сделанная некогда её братом и заговорённая ей самой. Альвы упали замертво, поникли и припали к сырой земле, пачкая своё облачение. Никчёмные и неживые, уже не такие остервенелые и смелые. Эйя оказалась в окружении бойни, в самом её эпицентре, она всё видела собственными глазами, не успевая поражаться. Каждый второй пытался сбить её с кобылы и убить, размахивая копьями и мечами; поочередно она пускала стрелы в каждого, кто подкрадывался к ней слишком близко — один из них поцарапал копьём её кожу под глазом, она умудрилась увернуться, отведя корпус назад, он тут же был проткнут мечом одного из воинов Асгарда.       Силы были не равны и Эйя видела этот недовес, она знала, что победу не получится одержать, но потянуть время было жизненно необходимо.       Она видела, как один из тёмных сородичей пытался подкрасться к воину, отбивающемуся от двух нападающих одновременно; Эйя пустила в него стрелу, не задумываясь ни на минуту. Она не владела рукопашным боем, но была умелым стрелком и легко поражала мишень на дальних расстояниях — охота была её любимым занятием со времён девичества.       Эйя видела, как тела по эту и ту сторону падают замертво, истекают кровью и мучительно умирают, задавленные копытами лошадей, ногами военных. Царевну мутило от этого и ей казалось, что её вывернет на изнанку, но она держалась, наблюдая за пеплом военных действий и пытаясь отражать атаки стрелами, а порой и слабой магией — она не была предназначена для войны, но с помощью её можно было обмануть. Парочку раз она создала иллюзию для обмана, но на войне труднее сосредоточиться и уловить концентрацию.       Один из воинов был проткнут насквозь в грудь, но всё так же сидел на коне, опустив голову и выпучив глаза, точно живой. Пегий конь нёс его по полю бесцельно, раскачивая тело, возможно, животное и не поняло что всадник мёртв, он махнул головой и заржал, а потом встал на дыбы и скинул с себя тело: копьё вонзилось в землю, насаживая всадника ещё глубже. Эйя почувствовала подступающий к горлу ком, она отвернулась и выпустила очередную стрелу в одного из тех, кто направлялся к ней. Орудия задевали её, оставляли травмы — руки были изранены, лицо саднило, губа была разбита, а нога задета выпущенной шрапнелью. Эйя игнорировала боль, вцепившись ногами в седло, она пыталась быть на ровне, но всё же слабость была в каждом неловком движении, в каждой попытке обороны, в каждой царапине на лице.       Это удручало.       Над головой пронеслась чья-то стрела, она отвлекла Эйю и в этот самый момент кто-то одним точным тяжёлым ударом сбил её с лошади и прошёлся мечом сперва по ноге, а потом оглушил ударом по голове и задел остриём плечо, оставляя глубокую кровоточащую рану.       И ту она осознала, что это её конец.       Вот так.       В середине побоища, израненная и избитая, с ранами по телу, беззащитная, не отмщённая, забитая. Такой как она только такая смерть! Не будут о ней складывать легенды, не воспоют поступки в песнях — умрёт, да и всё, забудут все о ней. Была недолго женой царевича, попала в положение трудное и выбрала умереть с честью, не отсиживаясь за спинами войска. Глупая смерть для наивной и самоуверенной девчонки.       Эйя не могла нормально вдохнут, рваные хрипы и залитые кровью глаза из-за ран на лбу: столь красивое лицо опорочено кровью и замарано в грязи земли. Спина ныла от того, что она свалилась с лошади; парочку раз кто-то пробежал прямо по её ногам, боль была невыносимой и сил абсолютно не было — она не могла даже отползти, потому предпочла закрыть глаза и сложить руки на солнечном сплетении, дожидаясь либо окончания битвы, либо собственной смерти — сама не знала. Сейчас не представлялось возможности даже залечить свои раны, она могла лишь мириться с ними и терпеть, стиснув зубы; возможно, она бы и спаслась, но не могла встать, ползти, карабкаться — ничего не могла, абсолютно!       Она вслушивалась в шум войны, она чувствовала запах мяса, она смотрела в глаза мертвецов, что расположились с ней на одном уровне и ей было уже безразлично: превратится ли она в такое же тело, чудом спасётся или будет затоптана. Она начала слышать кровь, бьющуюся в ушах, и ощущала сердце, клокочущее в горле, подступающее ко рту — страх обуял её в одночасье, мозг включился, но она не могла никак себя спасти.       Наблюдения терзали разум, распаляли мысли и фантазию и вот уже вместо солдат, она лежит ничком на распалённом солнце, мошки летают, кружат над её телом, и она сгнивает. Тор оплакивает её первые десять дней, а потом вспоминает о Джейн. Почему в момент смерти она вспоминает Джейн? Её смертный час, её считанные минуты жизни, а разум расходует энергию на думы о том, что какая-то землянка имеет своеобразные сношения с её мужем. Отвратительно и мерзко, а ещё больше тоскливо — хоть кто-то всплакнёт искренне на её могиле, будут ли её помнить? Она ничего существенного не сделала за свою жизнь: не оставила потомство, не провела реформы, не изменила устройство государства, не уровняла миры. Она просто умерла по глупости своей и неразумности, под крики войны, под чистым, голубым небом с белыми облаками.       Эйя отдавала свою жизнь на ратном поле за родину.       Она умирала на родине.       И эта мысль принесла облегчение, точно сердце успокоилось, пришло в порядок, заработало так, как должно было работать. Не плачь и не печалься дитя, ведь смерть на родине — высшая из благодатей, что могла тебя постигнуть, наверняка ты воссоединишься с пращурами своими и твой отец, твой благородный отец, прижмёт тебя со всей своей отеческой любовью, как в младенчестве к своей груди, подарит поцелуй в лоб и оставит подле себя. Никого он так не любил как тебя и как твою матушку…       Леди Адела в голове всплывает сизой дымкой. Не мама, но, когда-то она трепетно ждала её появления и крепко любила, заботилась и с нежностью прижимала к своему сердцу. Первенец наследника престола, узаконенная дочь князя Альвгейра. Смерть твоя не пуста, может, не столь благородна, но отец, думается ей, гордился бы поступком дочери и с радостью принял бы в свои объятия там, в том светлом и молчаливом Рае.       Жаль будет лишь царицу, которая прониклась и полюбила её как дочь родную. Не сбылось её предречение — она не стала счастливой, если только, конечно, смерть не является счастьем, хотя, в их культуре…       Боль не проходит, как бы она ни силилась закрыть глаза и уснуть вечным сном; все ещё ходят по её ногам и волосам, и она чувствует очень остро каждый ботинок и копыто. Ей думается, что парочка костей всё же сломаны, но сейчас мало что возможно понять — всё тело болит одной, единой болью плоти. Она сжимает лежащий рядом меч, когда над ней нависает противник, сил остаётся мало, но на последнем издыхании, прибывая в шатком сознании, она умудряется вонзить его в сердце врага — не сильно, он не входит и на треть, но всё же альв падает и летит на неё, закрывая рукой туловище царевны.       Эйя сдавленно дышит, обессиленно падает её рука, она кашляет и харкает кровью, понимая, что конец подкрадывается к её телу.       Вот и всё? Значит, судьба уготовила ей такой исход?       Блаженная, умиротворённая улыбка расползается на залитых своей и чужой кровью белых губах, такая улыбка говорит о том, что она готова высвободить душу и отправиться к дяде и отцу, отпуская боль и обиду, злость и ненависть. Глаза блестят слезами смирения и принятия — вот и она справилась с жизнью, распрощалась с землёй, которую любила и вознесла последнюю молитву предкам, надеясь, что её примут в свои объятия.       И молитва её вознеслась в небо, но, кажется, услышали её не те…