I wanna love you

      Тор прибыл в Альфхейм со всем величием царевича, громко, помпезно и благородно. Его легионы рубили тут и там, освобождая истощённый народ жены от гнёта тёмных альвов. Он был спасителем, но ощущал себя беспомощнее младенца — убивать-то он горазд, драться и сносить головы врагам, а вот разобраться внутри себя сил маловато. Метался по ночам, уснуть не мог, считая себя мародёром осквернителем святыни своей наивной жены. Лжецом, самым последним человеком, который отказался от землянки (а ему казалось, что он именно отказался) в пользу жены своей, ведь он принял её, взял в свои объятия, консумировал брак. И он знал, что повторит тот день, потому что, как бы ему не было неприятно ощущать себя последним мерзавцем, ему нравилась Эйя, и он хотел свою жену, она превращалась в объект его желаний, возможно, он даже стал влюбляться как мальчишка в её открытость, непосредственность и наивность.       И был таков.       На пепелище недавнего сражения, который должна была посетить его жена, было море крови и трепещущие от страха тёмные альвы. Мьёлнир и не дюжая сила Тора сокрушала врагов сильнее, чем горстка потерянных и разбитых воинов. Полуразбитое войско тёмных альвов было уничтожено окончательно; Тор ликовал, поднимал свой молот над головой и возвышал над воинами восторженный клич — победа, окончательная и безоговорочная. Теперь Эйя может гордиться им, а он может перестать ощущать на себе груз вины за бездействие царственных родителей. Он сам в ответе за себя и за свою жену, теперь он убедился в праведности и правильности своих действий: клятва мужа перед женой нисколечко не уступает клятве жены. Он, конечно, про прошествии времени смутно помнит их, за давностью времени эти воспоминания стёрлись, но он на бессознательном уровне понимал, что и как должен делать.       В палатках, расположенных за холмом, он обнаружил израненное и изувеченное войско, а также верную фрейлину жены с двумя асгардскими дворцовыми служащими — личная охрана жены, её сопровождение на время пребывания в Асгарде. — Царевич.       Зарёванная, расстроенная и взбаламученная Эстер присела в поклоне, не осмеливаясь смотреть ему в глаза — истерзанная мыслями, догадками, опасениями, она боле походила на мрачную тень, бродящую по полупустым дворцовым коридорам. Охрана стояла безмолвно, не было на лице ничего, кроме холодного безразличия — Тор стал волноваться, когда понял, что в шатре не было его жены. — Где? — венка на его лбу вздулась, расчерчивая лоб на две неравные половины. — Где? — громче, резче, угрожающе. — Я пыталась остановить… я запрещала, но… мне так жаль, царевич. Царевна умчалась на поле боя, я не знаю, что с ней приключилось… Хэмнд вернулась без наездницы… Тор ни на минуту не остался: развернулся и рванул с места, забывая обо всём и сразу. Верноподданные, слуги, прислужники, камеристки — всё это пустое, когда дело доходит до действий, зачем стража, если она не может защитить? Для чего нужны верные слуги и фрейлины, если они не в силах остановить?       И он. Муж! Да только душу в бездыханное тело воротить не сможет — страшно думать! Не посмеет, не сможет без дозволения умереть, ни за что его жена не будет засыпана землёй бойни, не покинет она мир этот его оставив без всего. Если понадобиться он сам в Вальхаллу отправиться, вытащит за шкирку, с собой уведёт, не оставит её. Ни за что!       Никогда!       Истерзанное поле боя, усеянное трупами, могло бы произвести неизгладимое впечатление на неискушённого новобранца, но Тор таковым не был, потому старательно выискивал меж трупов тело своей жены. Пара воительниц хрипели, прося о помощи — их тут же подбирали врачеватели и стоящие на ногах войны, не взирая, но свою боль, они пытались помочь окружающим. Глаза царевича бегали по местами пылающему полю, он вглядывался в лицо каждого, силясь признать в нём свою царевну и каждый раз это была не она. Он был на грани, у него не осталось сил, хотелось упасть и завопить, просто кричать, оглушая всех в радиусе поля битвы, чтобы отозвалась, подала голос, хоть как-то показала, что она жива. Но не мог! Не по соображениям приличий, но по собственным разумениям, потому как ни к чему бы это не привело, он бы не смог сыскать её таким способом ни за что.       Уже разочаровавшись в себе, своих силах, войнах, он желал простого уединения, мирской тиши в которой он отыщет Эйю. Царевна обязана подать признаки жизни, хоть как-то мелькнуть в поле его зрения, показать себя…       В шести шагах от него было небольшое возвышение из мёртвого альва, который, судя по торчащей одежде под ним, лежал на одном из бойцов Асгарда. Вглядываясь в бледное, обескровленное лицо бойца, он с ужасом признал в нём свою жену. Волосы её разметались по земле, меж них была грязь и засохшая кровь, она выглядела точно спящий младенчик, безвинная жертва войны. Красивая с лица, но пугающая неестественностью тех обстоятельств, в которых она оказалась, её поза и того, что с ней происходило.       Не помня себя, он ринулся к ней. Тор скинул альва с тела Эйи и тут же припал на колени перед телом, сдерживая себя от нахлынувших эмоций. Его дрожащая ладонь накрыла окровавленную и израненную щеку, его трясло до того момента, пока руку не обожгло слабым дыханием, а ресницы Эйи не дрогнули. Она приоткрыла глаза, даже силилась что-то сказать, но сумела лишь выдавить слабый надрывистый стон и снова провалилась в бессознательное состояние под невыносимостью боли и страха недавно прошедшей битвы. — Нет, нет, Эйя, смотри на меня, смотри на меня, я здесь, я рядом… Всё будет хорошо, слышишь? Всё хорошо!       Тор понимал: ей нужна помощь врачевателей из Асгарда. Он аккуратно подхватил её на руки, голова её упала ему на грудь, макушка уткнулась в плечо — он не думал и минуты, немедля ринулся в сторону палаток, где располагалась стража и эскулапы, пролетая мимо воинов с хрипящей на руках женой, забывая обо всём на свете, ощущая как её кровь окропляет его руки; он не помнил себя, не думал ни о чём, кроме своей царевны, которая могла покинуть его и исчезнуть из мира без должной помощи. Её дыхание практически не было слышно, а пульс не прослеживался, казалось, что сердце больше не перегоняет кровь и тело её быстро остывает.       Царевич уложил жену на софу в её шатре, тут же в палате появились несколько врачевательниц, лекарша и служанка Эстер, которая с немым испугом и страхом поглядывала на госпожу, она прикусила нижнюю губу и заламывала пальцы на руках. Её красивое лицо перечеркнули скорбь, страх, немой ужас и волнение, она содрогалась и трепыхалась от страха за жизнь госпожи, глаза бегали по шатру и старательно избегали стоящего неподалёку от софы Тора. Эстер хотела чем-то помочь, но могла лишь молча наблюдать: недоглядела, не сумела уберечь по её вине всё это происходит. Ведь она должна была отвечать за жизнь царевны головой, а что теперь? Что будет с её царевной?       С ней?       Тор, распалённый смесью различных чувств начиная от злости и заканчивая невозможностью смирения, глядит на девушек, окружающих его жену и думает о том, что если его жена сейчас умрёт — родные найдут другую жену, а князь объявит кровную войну из-за смерти дочурки, поверхностные мысли сменяются другими более глубокими — он не может отдать свою жену в лапы смерти так просто, она не может его покинуть, потому что он не дал на это согласие, он не собирался её отпускать. — Ранения не столь тяжёлые, мы выведем яд из организма и очистим раны — она поправится, царевич, — шепнула молоденькая врачевательница. — Как скоро? — на выдохе спрашивает он. — К вечеру её можно будет переправить в Асгард, если вы пожелаете, — улыбается и ускользает к остальным дамам, что шепчутся вокруг его дражайшей жёнушки.       И впрямь. Хоть Эйя не приходит в сознание, но начинает дышать нормально спустя пару часов и её сердце выравнивает пульс.       Страх покидает его сердце.       В Асгард он прибывает с многочисленными войнами и свитой, жена его отсыпается в паланкине, во дворце её переносят в чертог Тора, там она остаётся в супружеском ложе, и царевич сидит с ней, не покидая ни на минуту.       Всю его голову занимают думы о том, что его жена слишком слаба, организм девушки трудно переносит отравление, а её тело плохо выводит токсин. И она столь прекрасна в этой немой агонии борьбы, что внутри царевича всё холодеет и отдаёт чем-то странно-новым.       Тени падают на лицо Эйи красивыми росчерками пера, свет пляшет на её скулах и расчерчивает её белое личико на зоны более глубокие тёмные с пересекающимися линиями.       Он ли виноват в случившемся? Или же это всё глупость и безрассудство его жены? Он не хотел подобной участи для той, кем сильно дорожит и, кажется, любит, Тор не желал мучить и обрекать на страдания свою жену — на страдания любого характера, но всё же обрёк на нечто подобное своей холодностью и безразличием, своим эгоизмом и невозможностью разобраться в себе. И всё же, так ли силён его грех, как кажется на первый взгляд? Только ли проблема в нём или Эйя тоже несёт часть вины за своё нынешнее состояние? Ответить на этот вопрос он не может, точно так же, как и понять, что он делает не так в своей жизни или не желает понимать.       Она что-то шептала в ночи, молила о снисхождении и лёгкой погибели, она мучилась в бреду, мечась по кровати.       Царевна начинает хрипеть в агонии страха, она сжимает простынь и на её висках выступают капельки пота, дева прикусывает иссохшие губы и в страхе, гонимая ужасом кошмаров, открывает глаза и резко садится в постели, отчего голову ведёт, упирается руками в колени, спрятанные под плотной тканью одеяла, и испуганно рыщет глазами по своим рукам. — Очнулась, — слабый выдох и тут же руки на плечах, — тебе нужно отдыхать, ложись, — мягко тянут вниз, укладывая на собственную грудь. — Я с тобой буду.       Эйя плохо видит, но она хватается за руку присутствующего в комнате бога, она сжимает её своей бледной, костлявой ладонью, вдыхает запах пота и мускатов, ощущая голую грудь под щекой и размеренное дыхание со спокойным сердцебиением. — Тор, — она дотрагивается до его бороды, — я… мне было страшно, — она прячет лицо в его груди, — не бросай меня, прошу, останься со мной, — она дышит ему в шею, вслушиваясь в громкую пульсацию венки на его шее. У неё уши закладывает от этой барабанной дроби. — Я буду подле тебя всю свою жизнь.       Она не знает, звучит ли это как проклятие или обещание в вечной верности, это похоже на смесь злого рока и клятвы, которые дают перед алтарём, приклоняя колени, точно она воин, который обещает убить всех, кто попытается притронуться к её дорогому спутнику. — Ты моя царевна, я не могу оставить тебя, никогда, — шепчет он, перебирая пальцами пряди её волос. Она практически лежит на нём, но ему отчего-то приятно и ловко, ощущать тело жены столь в близком контакте. — Мне… Вигард умирал так же? — она закусывает белые губы, — ему было больно? Он ведь мучился… А мой отец? Почему? За что? Так жестоко, несправедливо и бесчестно, Тор! Бессмысленные войны лишь вредят и разлагают наш мир, она уничтожает всё вокруг, выжигает этот мир. Наш мир! Мы же сами виновны в этом. Почему мы столь беспомощны перед лицом врага, перед опасностью и теми, кто столь неоправданно жесток к нашим народам, к нашим мирам?! Мне боязно за будущее… — Чш-ш, — он гладит её по спине и волосам, — будь покойна: мир и порядок наведён, нам нужно лишь поддерживать его. Если мы сможем справиться с тем, что творится во дворце, то наверняка сможем урегулировать и проблемы за его пределами. Думай о себе и нашем будущем, не мучь себя мыслями о далёком и кровавом, хоть мысли эти не перестанут тебя терзать, но ты сможешь прийти в себя и пережить уже произошедшее, смириться и идти дальше.       Смириться? Она уже давилась этим словом. Сколько уже можно мириться и раболепски сносить все удары и несправедливости жизни? Она та, кто примкнёт к Дикой Охоте, та, чьё предназначение сеять хаос и боль, Эйя и есть агония, но она столь слаба и беспомощно, что хочется плакать от несправедливости и презрения к самой себе. Никто не собирается её понять, никто не хочет… — Я знаю, что тебе тяжело и ты видишь несправедливость в каждом действии, но, моя царевна, я всегда буду на твоей стороне, чтобы не случилось, я поддержу тебя, — он так мягко шепчет, целуя её в макушку, что Эйя перестаёт на миг дышать. — Я люблю тебя, даже если ты не испытываешь этого в ответ, и я не хочу, чтобы ты причинил мне боль в самый ответственный момент, встав перед выбором… — Не сделаю, ни за что, потому как нельзя причинить боль тому, кого так трепетно любишь, кем дорожишь и ценишь. Эйя, не отвернусь, но и ты смотри на меня, не пытайся скрывать от меня боль свою и не покинь. — Никогда…       Её шёпот растворяется в приглушённом свете опочивальни, застывая на губах вместе со слабым вдохом, после которого она проваливается в глубокий и спокойный сон. И впервые Тор и Эйя ощущают себя так умиротворённо.