I wanna love you

      Дворец не походил на себя. Его вид был осквернён варварами, опорочен бойней и изуродован руинами — перевёрнутые своды, порушенные колонны и испепелённые залы: тихий ужас охватывал царевну при виде того, что произошло с её домом. Она и не знала кого винить: Джейн, Тора, Локи или вечных врагов Альфхейма. Но дрожь, ярость, гнев охватывали её с новой силой каждый раз, стоило ей увидеть перевёрнутый вверх-дном замок, стоило вспомнить похороны названной матери — она вся трепыхалась от непомерной для неё злости, сотрясаясь праведным огнём ненависти и бесконтрольным ощущением разбитости. Минуя это, внутри наступала гложущая пустота — безразличие на лице и зияющая дыра на месте, где билось сердце богини, почему-то пустота пришла резко и неожиданно, она поселилась в её теле и была беспричинна и безжалостна.       Эйя смотрела на свои длинные пальцы, сидя в саду, покручивая кольца и поглядывая на легионы, гвардии, армии — солдаты заполонили мужний дом, а она на правах беременной невестки царя просиживала время в царских угодьях, дожидаясь вестей как утка-наседка. Царевне не прельщало быть такой, но Эйе было откровенно безразлично мнение окружающих — она пережила слишком многое, чтобы заботиться о чувствах других, теперь она способна думать только о боге в своём животе, силы оставались лишь на это.       Эстер ходила по дворцу и о чём-то договаривалась с другими служанками, кажется, речь шла о новом рационе и помпезном вечере в ближайшем будущем в честь наследника. Несколько служанок крутились недалеко от царевны, играя с золотыми нитями и плескаясь в переливающихся брызгах фонтана, смеясь, срываясь на хохот — похороны царицы словно ничего и не значили для них, хоть дворец и скорбел, но двор был непреклонно счастлив от радостного известия, и даже разруха не могла испортить его настроение. Благая весть во время Чумы трактовалась как скорейшее исправление ситуации — Эйя в знаки не верила, но норны уже предрекали процветание, приходящее с рождением этого дитя. А Эйя не могла перестать горевать и пропускала мимо ушей все поздравления.       Дворец не видел слёз своей царицы, а царица сквозь пальцы глядела на радость придворных.       — Ваше величество.       Тихий голос оторвал Эйю от созерцания собственных ладоней. Красивая, невысокая женщина стояла в тени терновника, переминаясь с одной ноги на другу и боязливо глядела на царевну.       — А, леди Джейн, проходите. Присаживайтесь… Только, будьте внимательны, я всё же царевна, а не царица — во дворце вас могут неправильно трактовать.       Эйя сидела в беседке в одном из устойчивых глубоких кресел, сплетённых для царских особ её положения, окруженная маргаритками и кустами сирени, нежась в прохладной тени айвы. Она с лёгкостью и неким пренебрежением делала замечание несведущим в этикете дворца не столь из-за своего статуса, а скорее боле из-за чувства дискомфорта при совершении сторонними столь легкомысленных ошибок. Для неё, воспитанной в какофонии звуков об этикете, дворце, росшей в правилах рядом со строгой дамой и старшими сёстрами обратиться к человеку не в соответствии с его статусом — верх бескультурья и невежества.       — Ваше высочество, простите, — смущенно исправилась женщина, а потом встрепенулась, — я хотела просить у вас прощение за… Тор и я, понимаете… всё не так.       Джейн было не привычно, она пыталась загладить вину и тушевалась перед ребёнком, как ей казалось, совершенно юная, намного моложе по первому впечатлению царевна восседала перед ней. Фостер одёргивает себя, вспоминая что это не человек, а богиня к тому же царская особа и прожила она точно не одну сотню лет, может даже мысли умеет читать и сейчас Джейн поплатится за своё легкомыслие. Но Эйя выглядела спокойно и как-то отстранённо, точно не находила интереса во всём происходящем и думала об отвлечённом.       — О, милая, — Эйя забавлялась реакции Джейн, — не обессудьте, но я не лезу в дела своего супруга — он волен делать то, что возжелает, не стоит так усердствовать, мне льстит ваше желание загладить передо мной вину, но будьте уверены, — мне не нужно это.       Эйе доставляло удовольствие осознание того, что Джейн носит статус леди лишь из-за звания любовницы во дворце, женщина об этом не знала, но шепотки по дворцу ходили как вольные призраки. Эйя ликовала и была довольна внутри, но не выказывала этого — она была в глазах окружающих жертвой мужниных интриг, оставаясь непорочной и чистой царевной в ожидании. Даже если её муж не спал с этой землянкой, это не отменяло факта их поцелуя в стенах дворца и позора, упавшего на плечи молодой девушки, которая с лица была куда моложе Джейн — Эйю почему-то это задевало, но всем своим видом она не подавала повода для сомнения в трезвости и серьёзности собственных слов. Смотрела прямо и улыбалась, принимая поздравления смиренно с должной почтительностью: счастливее всех был царь, который чуть ли пир во время чумы не устроил, но мягка рука царевны принудила остановиться и вспомнить о поданных.       — Всё же я ощущаю вину перед вами, я не должна была, не зная ничего лезть…       — Ваше неведенье меня ничуть не трогает, не беспокойтесь. Невежество — не порок, тем более во дворце. Лучше отведайте чаю, не будем о прошлом — смотрите вперёд с высокоподнятой головой и не склоняйте даже передо мной, так вы сумеете выжить здесь.       Отчего-то царевне было приятно чувствовать себя выше и сильнее этой женщины, такое неблагородное тщеславие поселялось в ней, прорастая толстыми корнями внутрь и укореняясь в сердце плотнее и устойчивее. Эйя улыбалась Джейн, стараясь изо всех сил выглядеть счастливой, сильной и высоконравственной, как когда-то перед ней предстала царица, как теперь она отыгрывала представление перед землянкой. И всё бы было хорошо, но промелькнувшая Адела заставила сердце пропустить удар, таившаяся в углах дворца, она куда-то спешно шла, воровато оглядываясь и прячась под капюшоном — царевна насторожилась, поднимаясь с места и оставляя Джейн в компании парочки служанок, доверяя на откуп стражников. Царевна не была шпионкой и уж точно не собиралась рисковать своим положением, она тихой тенью оказалась позади Аделы, когда та пыталась пройти в главную залу дворца, где сейчас находился царь. Воительница встрепенулась, ощущая присутствие стороннего совсем близко, она оказалась весьма осмотрительна, обернулась резко, выставляя вперёд меч — то немногое, что осталось от былой славы валькирии: выточенный из ядра звезды, лучшая работа мастера, сверкающий на солнце и звеняще выходящий из ножен. Эйя удивленно подняла брови, оглядывая воинственную фигуру матери и её затравленный взгляд — наконечник упирался прямиком в грудь дочери, находясь у самого сердца; царевна вздёрнула подбородок и скосилась на холодное остриё, сохраняя молчание — ждала.       — Ты… я не желала тебе такой участи, не хотела, чтобы ты становилась подстилкой царевича… твоё дитя… оно не должно родиться, иначе всему нашему миру конец… князь… больной ублюдок, лишивший меня мужа и моего ребёнка… отнявший мою жизнь… поплатится… расплата уже близка… всё решено и уничтожено давным-давно.       Больная и изломленная улыбка женщины придавала ей вид болезненный и умалишённый, белые, истерзанные губы кривились и дрожали в уголках, взгляд метался из стороны в сторону, затравленным зверем ища убежище, разочаровывался, не находя такового. Вся поза женщины была какой-то неправильной, искажённой и в корне неверной — дрожь в теле, испарина на лбу и глубокое чувство вины. Она говорила невнятно, сбиваясь с мысли, пытаясь ухватиться хоть за что-то и не могла — вспоминала одно тут же забывала, упоминая следующее. Эйя бы сочла, что у женщины жар, но у валькирии такого не может быть, а вероятность яда она тут же отмела в сторону, кто будет травить врачевателя? Царевна отстранилась на шаг, готовясь защищать себя в случае чего рунами, выведенными на собственном запястье в недалёком прошлом.       — Ты обезумела, Адела, — выдохнула Эйя, прикасаясь прохладными пальцами к тёплому лбу, — собираешься убить Одина? Глупо, не он виновен во всём произошедшем, а князь… он уже поплатился за ошибку смертью двух наследников, так что нет смысла в твоём поступке…       — Нет, всех поглотит тьма, всех, — она резко схватила дочь за запястье и притянула к себе, — ты канешь в лету раньше всех… твой нерождённый ребёнок… не появится на свет в Асгарде… ты канешь в лету…       Эйя раздражалась, она устала от этих фраз, глядя на дрожащие руки Аделы и её пустые глаза — женщина не вызывала ничего, кроме жалости и брезгливости, к которой Эйя привыкала и смотрела на мать сверху вниз из-за этой слабости, некогда сильной женщины. Царевна не была сильна в боевых искусствах, но занимаясь с Сиф и выходя на охоту приобрела ряд навыков, а владение рунами давали ей преимущество над женщиной — рука царевны взмахнула вверх и орудие выпало из крепкого захвата Аделы, а следом изящные пальцы схватили собственную мать за шею и прижали к стене.       — Я тут думала — кто же мог быть виной всему происходящему во дворце: вторжение, лазутчики, шпионы и их знание дворца столь отменно, старалась игнорировать тебя и твои крысиные повадки… не думала, что женщина, давшая мне жизнь будет столь неосмотрительной… ты предательница, а здесь с такими поступают просто… ты убила мою мать — я убью тебя.       — Избавь меня от мучений — я выполнила свой долг, отомстила, а теперь покончи с этим… я не хочу видеть, как моя дочь уподобляется своему деду, превращаясь в монстра, становясь шлюхой асгардского дворца.       Эйя тяжело дышит, ярость закипает в венах и хочется взреветь, рычать и рвать её плоть зубами, причинять всю возможную боль миров, сделать так больно до невозможности, до скрежета в зубах, до молящих всхлипов, до молчаливого безразличия и предсмертной агонии — руки Эйи чешутся, но не дрожат, перекрывая доступ к кислороду. Она загорается как высохший колосок, так же быстро перегорает, завидев стражу, стремящуюся к ним по золотым коридорам дворца — отпускает и отходит, мать с громким шлепком падает на пол, а Эйя берёт меч в руки — он тяжёлый, но девушка способна его удержать — разглядывает переливы солнца в серебряных бликах, пока стража скручивает Аделу, смотря на царевну.       — Бросьте в темницу до прямого указа царя, — она взглянула в безумные глаза матери, бегающие из угла в угол, — смотрите за ней в оба, она лазутчица… Мне жаль, если тебе важно, я любила образ матери в голове, но ты не оправдала моих ожиданий, мама. Ты расплатишься за всё то, что учинила Асгардской семье. Ступайте.       Эйя развернулась, не смотря на то, как сильную валькирию уводят под руки стражники дворца — царевна проглотила комок нервов, прикрыла глаза и прижала к груди холодный меч. Теперь она не знала куда идти, с кем советоваться и с кем поделиться, раньше матушка могла её успокоить, но после её смерти у царевны не было таких людей, царица последним оплотом спокойствия и стабильности в жизни Эйи, а теперь всё было ненастоящим. Тяжелый, нервный выдох и лёгкое головокружение — царевна облокотилась о колонну и попыталась восстановить дыхание, прижав одну руку к груди, опуская другую с мечом вдоль тела. Ей было тяжело физически, морально — она ощущала себя пустым сосудом, никчёмной и жалкой.       И ей надоело быть такой.       Она ощущал силу внутри, томящуюся и бесконтрольную, будь она безрассудней бездумно крушила бы всё вокруг, но Эйя была умней и решила обратить её против своих же врагов — ещё никогда Эйя не была столь уверена в свои действиях и желаниях: она вскипела и обрушилась страшной силой на неугодных. Пусть царь хоть выдворит её из дворца как грязную шавку — теперь у неё есть лишь одна цель: превратить в пепел тех, кто повинен в её чёрной полосе. Испытать силу на тех, кто и слово поперёк не вставит, обратить в прах обречённых на смерть как во времена царя Бьёрна. Ликовать над трупами собственноручно убитых, воздавать по заслугам всем неугодным — её руки и ноги действовали быстрее головы, когда, будучи в темнице, она раздирала на куски смертников в камерах: они обращались прахом или расходились на куски. Она шептала на змеином давно забытые альфхемские молитвы, расщепляя на частицы тёмных эльфов, заставляя их пылать предсмертной агонией и мучительно умирать — карательный меч спустился на всех мощным и точным ударом. Эйя никогда не испытывала такого облегчения, словно всё разом отрезало, испарилось, всё прошло, и пустота перестала дребезжать внутри, на смену ей пришёл ужас от сотворённого — она дитя чистой природы, эльфийка с острыми ушками, убившая по меньшей мере пятнадцать тёмных эльфов: противоестественность этого поступка пролилось чёрной кровью из глаз и носа. Она осела на пол, осознавая, что сотворила и сотрясаясь всем телом, ощущая как ток перестукивает между пальцев, наэлектризовывая ткань платья.       Она всё же слаба и беспомощна. Ничего не сумела себе доказать.       Жалкая.       Камеры опустели с приходом царевны, болванчики царя уже доложили об этом вышестоящим, но для Одина то была хохма и девичья прихоть, забава ради забавы, прихотливое царское дитя в её чреве требовало крови — так, то оправдывал вездесущий царь. Но вот сын его был в замешательстве, он опешил, услышав об этом поступке жены и обратился в бегство, стремясь найти свою жену и немедля взять под своё крыло, успокоить и привести в чувства.       — Пришёл, твоя жёнушка вообще ничего не слышит и не желает — она свихнулась, чуть мать свою не убила.       Злорадный голос Локи вывел Тора из оцепенения: он смотрел на заплаканную жену, измазанную в собственной крови и на разруху в камерах, на ошмётки мяса, на прах, кровь, грязь — он видел в жене мощь и силу, обострённое чувство справедливости, сожаление и горечь. Они оба потеряли мать, а положение жены осложнялось ношей бремени царевны, Джейн и чадом в её утробе. Ребёнок. Тора точно током передёрнуло, он подлетел к жене и помог ей встать, уводя из дворцовой тюрьмы прочь, куда угодно, лишь бы она не загоняла себя в эти рамки и не горевала, накрывая себя жалостью за содеянное.       Они остановились в одной из общих зал, где не было слуг: Эйя присела на софу и потянулась за кубком, где плескалась вода. Эта зала была предназначена для встреч неофициальных лиц, здесь было несколько простеньких соф, тахты стелились вдоль стены, балкон с колоннами и маленькие столики с хрустальными кувшинами и позолоченными кубками. Царевна судорожно опустошила содержимое кубка, отставляя его с глухим стуком, она полулегла, прикрывая глаза, начала хватать воздух ртом, положив руки на живот — внутри что-то скрутилось и неприятно жгло внизу живота.       — Ты в порядке? Эйя… то, что произошло — не волнуйся, я понимаю, — он погладил её по волосам, — я всё исправлю, обещаю, всё будет хорошо…       Эйя видела меч, лежащий у ножек софы, видела взволнованного Тора и ощущала собственную слабость, она вздохнула, хватая его руку в свои ладони и надрывно улыбаясь.       — Он тоже в порядке, — она сжала ткань платья, ощущая лёгкую боль, медленно сходящую на нет, — наш сын… он дал мне вовремя опомниться, — она сглотнула, сильнее сжимая его ладони.       — Он столь силён? — Тор заглянул в её уставшие глаза и улыбнулся, — тогда будет наречён именем Магни — сила и мощь, таким будет наше дитя. А его мама должна быть счастлива и дарить свою радость мужу и будущему наследнику, чтобы не вызывать их волнение и переживание.       Эйя неестественно улыбнулась, отпрянула от мужа и села, она поморгала пару раз и медленно поднялась, понимая, что силы к ней вернулись и она может стоять и держать голову гордо — её взгляд блуждал по золочёным дверям впереди, вновь и вновь натыкаясь на массивную фигуру мужа. И какой раз он видит её слабость? Он что-то кроме жалости к ней испытывает? Эйя ненавидела саму себя.       — Я знаю — ты хочешь спасти миры и сокрушить тёмных эльфов… я благословляю тебя на твоём пути, супруг мой, твоё орудие будет несокрушимо, ты не познаешь поражения на этом пути, а жизни павших будут отомщены в глазах Асгарда и Альфхейма, — она глядела на его правое плечо, боясь поднять безразличный взор своих глаз на него, — враги не усомнятся в твоей силе, а логово врага подобно надоедливому осиному гнезду будет разворовано и стёрто с лица вселенной.       Её пальцы прошлись по броне, укрывающей его плечи и грудь, поднялись выше к самой шее, погладили жёсткие волосы бороды, скулы, щеку и очутились у лба, пронзая его лёгким мерцающим сиянием голубоватого оттенка. Тор ощутил подъём сил и некое спокойствие, пришедшее с этими лёгкими прикосновениями: Эйя как жена и царевна даровала покой и умиротворение, позволяла мыслить здраво и расчищала разум от ненужных мыслей. На то были способны многие асгардские девы, но не все из них носили асгардского наследника под сердцем, который лишь усиливал мощь матери. Рука Тора легка на плохо виднеющийся животик Эйи, прошла по небольшому бугорку снизу вверх к солнечному сплетению — царевна затаив дыхание следила за его действиями, она заглянула в затуманенные глаза мужа, искрящиеся заботой и всепоглощающим теплом, но внутри под всем этим ворохом нежных чувств плескалось сомнение и Эйя знала его причину.       — Это твой путь и твоя судьба — я не буду винить тебя, Тор, потому что сделала бы тоже самое, знай что мне нужно от собственной жизни, — она ласково улыбалась, гладя его щёку одной рукой и положив другую руку на его ладонь, блуждающую по животу, — ты волен делать что захохочешь — твоё предназначение спасать миры и населяющих их жителей, дорогой, поэтому верши правосудие, но возвращайся… мы будем ждать.       Тор взглянул на жену глазами, преисполненными благодарности и доброты, той извечной теплоты и искренним чувством горечи от предстоящего расставания. Он знал, что вернётся, но не мог сказать когда и от того ему было горько и больно: он ведь хотел быть с женой всё время, но понимал что это не к месту, да и Эйя в нём нуждалась не столь сильно — она была сломанной и теперь могла мыслить только о чаде: предательство окружающих съедало и изнуряло её, теперь она жила не тем, что влекло её раньше.       — Это наша последняя встреча — я не смогу смотреть тебе в глаза, когда ты по-настоящему покинешь Асгард, — тёплая грусть затерялась в уголках её губ, — я буду ждать тебя столько сколько потребуется, мой царевич.       И он не выдержал, сорвался, притягивая её в свои тёплые объятия, целуя в шею и утопая в предрассветном зареве волос, вдыхая её собственный лесной аромат вперемешку с запахом дождевой воды. Он терялся в собственных ощущениях, когда был с ней, она была тем самым островком безопасности и вместе с тем топила его нескончаемо в водовороте ощущений и чувств, она была его женой и он по-своему любил её, в какой-то момент воспылав к ней искренними чувствами и симпатией.       — Ты не твоя мать и её предательство никоим образом на тебе не скажется, родная, живи в нашем чертоге и не помышляй о мести или чем-либо другом, что косвенно или напрямую может навредить тебе и нашему ребёнку.       Ресницы Эйи подрагивали в сумбуре невесомых прикосновений, а сама она терялась в его словах, вскруживших и обескураживших её — Эйя льнула к нему всем телом и сердцем, это то незримое тепло, которое испытывают родственные души друг к другу, такое понятное и свойское, изначально правильное и верное.       Шелест его плаща и топот ног, громогласные отголоски марша солдат за дверью пеленой размытых образов осели в её голове. Тот день остался в памяти на долго и стал роковым в жизни Эйи, перевернув всё вверх дном по факту, не спрашивая её.