Привязанность

Я помню, как четыре года назад, в седьмом классе, мы с Поленькой сбежали с уроков. Это был такой волнительный момент, что меня чуть не стошнило. Раньше я никогда не прогуливала уроки, а вот Поля это дело очень даже любила. Это было зимой, перед самыми каникулами и в разгар всяких проверочных, самостоятельных и контрольных. Полина уговорила меня сбежать с ней на только что вышедший фильм, о котором она знала, наверное, больше, чем актёры, режиссёры и все, кто был причастен к фильму. Аргументы в пользу побега были весьма убедительны, чтобы я сломалась. К тому же отдых от трудной недели был нужен мне. Да и Поля так просила, что я согласилась. Прогул — одна из самых безумных вещей, что я делала. Для других это ничего. Пустота. Потому что они привыкли к такому, а для меня это в новинку. Запретный плод так сладок, что я смаковала его как могла. Поход в кино был прекрасным, просто замечательным. Мы ели попкорн, пили вредную газировку и еще не менее вредные сладости. Хомячили за обе щёки чипсы и просто наслаждались тем, что день у нас проходил так. Я помню, что тогда Полина не блевала от всего, что попадало ей в рот и не чувствовала себя ничтожеством. Тогда ещё всё было хорошо. В какой момент всё так изменилось — я так и не смогла понять. О моём прогуле матери сообщили в тот же день. Так что, как только моя нога ступила на порог, я получила звонкую и смачную пощёчину. Я помню, как щека у меня онемела, как мама отскочила от меня и испуганно охнула. Она закрывала лицо ладонями и мотала головой, словно была в бреду. А потом она кинулась меня обнимать и извиняться. Я отчётливо запомнила терпкий запах бренди и её духов. Больше я не прогуливала. Инстинкт самосохранения у меня неисправно работал ровно четыре года, пока сегодня утром мне не разбили сердце. Мы сидели на третьем этаже, в куче полиэтиленовой плёнки и грязи, когда я в эмоциях и диком возмущении пыталась сдержать то, что можно было точно назвать истерикой. Почему нас никто не заметил? Третий этаж был на ремонте уже вторую неделю. Обычно работы тут начинались после окончания уроков, так что школьники ошивались тут, чтобы отдохнуть, поговорить или отдаться подростковой страсти и раствориться в нежных поцелуях. Но всё это было на переменах, а пока идёт урок, тут были мы. Конечно, все эти побеги были запрещены руководством школы, но с ними они справлялись слабо. Я сидела на подоконнике, обтянутом плёнкой, и теребила подол сарафана, когда Вася внимательно слушал и смотрел на меня, облокотившись на стену. Он часто хмурился и сжимал губы в тех моментах, когда я называла Павла Петровича «Пашей» и тяжело вздыхала. Почему я доверила не только свою тайну, но и тайну учителя, я не знала сама до конца. Вася просто оказался рядом, когда это было нужно. Показался надёжным. Больше всего я боялась, что поползут слухи или, и того хуже, грязные сплетни. Да, между этими двумя вещами есть разница лично для меня. Мне не хотелось, чтобы воспоминания о моей первой любви испоганились грязными дополнениями. Но больше я волновалась за репутацию Паши. Всё это закончилось бы для него очень плачевно. Я не рассказывала всех подробностей, скрыла случаи в школе. Но это уже могло испортить всё, что только было в моей и без того сломанной жизни. — Подожди, Мира, — Вася останавливает меня, схватив за плечи. Это словно привело меня в чувства. За сегодня между нами было столько прикосновений, что мы уже точно не просто одноклассники. Вася сжимает мои плечи, и я спокойно выдыхаю. — У вас было что-то на той вечеринке? Меня в какой-то момент опять клинит. Я вспоминаю то утро, когда Катюша спрашивала меня о том же и как она взволнованно смотрела на меня. Вася смотрит так же. Неужели это действительно важнее того, что я чувствовала? У нас много было. У нас всё было. Но почему-то людям важнее переспали ли мы. Я смотрю на Васю и чувствую, как слёзы стекают по щекам, падая на колготки и оставляя влажный след. Мне больно от всего этого так, что сводит руки, которые я сжимаю в кулаки. Я отрицательно мотаю головой, вижу, как Вася пытается подобрать слова, но лишь открывает рот, словно немой. Это нормально. Он не мог не спросить. — Мира, пожалуйста, не плачь, — шепчет одноклассник, вытирая мои слёзы. Глаза его, такие яркие и грустные, что мне самой жаль себя. Мне жаль себя и то, какой я выгляжу перед ним. — Мы найдём способ наказать этого урода. Только не плачь, пожалуйста. — Нет, нет! Вася, неужели ты не понял, что я люблю его? Я пытаюсь сказать тебе это, а ты словно не слышишь меня. — Погоди, Мира, — Вася трясёт головой и отходит от меня на пару шагов. — Какая может быть любовь? Мурова, то, что вы целовались на вечеринке, не значит, что… Он ведь учитель. Ты это понимаешь? — Я знаю, — я упираюсь руками в колени и прячу в них лицо. Теперь я действительно плачу. Мне неприятно от этого, а самое главное — я не знаю, что мне теперь делать. — Я знаю. Ни на один урок мы так и не пошли. Когда первая смена закончилась, мы спустились с нашего укрытия и влились в поток школьников. Вася смог успокоить меня, с трудом, но смог. Он поддержал меня, пусть и неумело скрыл свой негатив в сторону моих чувств. Мы долго говорили об этом и вообще обо всём. Я чувствовала себя очень комфортно рядом с Пономорёвым, в его компании. Он не казался мне грубым, хотя почти всегда был равнодушен почти ко всему. С чего такое благословение? Мы шли по лестнице, когда чья-то рука сильно сжала мою руку в районе предплечья, сильно дёрнув на себя. С координацией у меня всегда были проблемы, так что от такой резкости я чуть не слетела с этой самой лестницы. Кутузова смотрела на меня с дичайшей яростью и больно сжимала моё плечо. Мне даже показалось, что останутся следы от её мёртвой хватки. — Где ты была, чёрт возьми? — Поленькин голос почти срывался на крик, привлекая на нас взгляды проходящих мимо детей. Мне почему-то стало так стыдно перед ней, что я начала задыхаться. Как я не заметила её в кабинете, когда у нас был скандал? Конечно, как я могла заметить её, если пялилась на Павла Петровича. — Ты знаешь, как я волновалась? Ты не отвечаешь на мои звонки со вчерашнего дня! А сегодня тебя нет на уроках! Что это такое? Я нервно сглотнула, чувствуя подступающий к горлу ком. Всё это почему-то расстраивало меня с ещё большей неистовой силой, что я с трудом могла контролировать себя и свои эмоции. Когда слишком долго держишь в себе что-то, становишься гранатой. Вырвал чеку — и уничтожил себя и всё в радиусе двухсот метров. Я чувствовала себя гранатой на протяжении нескольких лет. Я — граната. — Эй, вы чего? — Пономорёв оказался рядом вовремя, словно знал, что я на грани. Хотя, скорее всего, это трудно было не заметить, ведь я испуганно глядела на подругу, а губы мои предательски дрожали, составляя компанию моим глазам на мокром месте. Быть слишком чувствительной мне максимально не нравится, и я не знаю, как это исправить. — Она была со мной. Мы прогуливали, потому что Мира помогала мне с математикой. Кутузова, не устраивай скандала, ладно? Поленька онемела от возмущения, хватая ртом воздух и только сильнее сжимая мою руку, заставляя меня жалобно застонать, прерывая их тихую, молчаливую войну. Вася аккуратно убирает руку Полины и пытается уменьшить боль, разглаживая мою руку. Полина молчит. — Что происходит? — тихо спрашивает блондинка, когда Вася опускает мою руку, а я благодарно киваю, хоть и морщусь от всей этой сцены. Полина непонимающе глядит то на меня, то на Пономорёва, что смотрит на меня с заботой. Заботой? Жалеет. Он явно меня жалеет. — Вы что… — Нет, Кутузова, Мира помогала мне с математикой. Успокойся, ладно? И пошлите уже, а то смотрят всякие… Пока я сидела на лавочке и смотрела на поражённую Полю, Вася уже минут пять был в гардеробе, потому что вызвался сходить за вещами. Моя подруга совсем не моргала, сложив руки на груди и буравя своим взглядом стену, где красовались наши отличники. Ни один мускул её лица не дрогнул, как обычно это происходит с моей эмоциональной Полиной, она абсолютно сосредоточена на том, что думает и разговаривать со мной не собирается. Она так тяжело и громко думала, что мне становится ещё больше не по себе. Все её мысли читаются эпитетом на лбу. — Когда ты собиралась мне сказать? — Поля поворачивает голову и приподнимает свои идеальные густые брови. — Когда я должна была узнать? — Сказать о чём? — недоумевала я, нервно сглатывая волнение. Я помнила, что у нас было правило, что в случае каких-то отношений, неважно у кого они появятся, каждая расскажет. Но Пономорёв не относился к нему, а о Паше я не могла рассказать. — Поль, у нас ничего нет, мы просто… — Занимались математикой? Кому ты врёшь, Мурова? У тебя все губы красные, а ещё ты вырядилась, как шлюха, — Поля презрительно фыркнула, отвернувшись от меня. Меня словно током ударило. Полина умела причинять боль, как физическую, так и моральную. Она редко думала о последствиях, рассчитывая, что всё сойдёт ей с рук. Несмотря на то, что в нашей дружбе Поля всегда строила из себя жертву, она таковой не являлась. В порыве злости, апатии и во время плохого настроения, подруга окунала меня в дерьмо с головой, не скрывая истинного удовольствия. Сейчас она стала мне так противна, что захотелось высказать всё в лицо. Всё, что давно плещется в чаше моего терпения. Но у всего есть предел. Даже у слабохарактерной меня. — Ты мне противна. Выглядишь отвратительно. Этот сарафан тебе никогда не шёл. — Прекрати. Я ещё раз повторяю, что с Пономорёвым у меня ничего нет. — голос мой звучит слишком жалко и хрипло, но я так уверена в своих словах, тем более, что это правда. — И я одета нормально. Вася идёт к нам довольно быстро, так что я встаю, чтобы забрать свою верхнюю одежду и поскорее одеться, пока всё не закончилось плачевно. Но не тут-то было. Я вижу, как Полина начинает улыбаться, а потом нервно смеяться, как психически больная. Господи, не нужно, пожалуйста. — Ну и как? Хорошо потрахались, Пономорёв? — хохочет Полина, выхватив своё пальто из его рук. Она говорит всю эту грязь громко, чтобы слышали все, кто находится рядом. Она играет на публику. — Пробил целку? С первого раза попал? — Кутузова, рот закрой, а то из него одно дерьмо льётся, — рявкает Вася, напирая на Полину. Мне хватает доли секунды, чтобы встать между ними и прервать. Не знаю, о чём я думала, но почему-то решила, что это поможет остановить всю эту ситуацию. — Ещё одно слово и я не побоюсь нарушить правило о неприкосновенности женщин. — Вася, пожалуйста, — жалобно прошу я, удерживая его за воротник школьного пиджака. Для широкоплечего Васи, я слишком маленькая даже с моим телосложением. Он делает движение, непроизвольно двигая и меня. Мне так стало страшно. Я знала, Полина тот ещё провокатор, а вот реакции Васи я не знала. На его счету была не одна драка, а Полина сама выпрашивала. — Не надо. — Ой, какие вы милые, я аж не могу! — язвила Кутузова, натягивая своё пальто. Я прикрыла глаза, чтобы не выдать своего отвращения. — Шлюшка и псих! Вот это союз! Я и не заметила, как сама вцепилась в волосы своей лучшей подруги, видимо уже бывшей лучшей подруги. Мне хотелось ударить её так, чтобы нахрен отбить всё её нахальство. Пронзительный писк разнёсся по всему холлу, привлекая всеобщее внимание к нашим персонам. Почти никто не рванулся разнимать нас, пока Вася пытался отойти от шока. Люди снимали всё на телефоны, смеялись и прикрикивали какие-то мерзкие словечки. Всё становилось только хуже, потому что Полина почти не сопротивлялась мне, а я её неистово тянула за длинные волосы и била по лицу. Кто мог знать, что всё закончится вот так? Я не помню, как меня оттащили, но помню, как насильно разжимали мои руки, чтобы Полинины волосы не остались у меня в кулаках. Я избила Полину. Избила сильно, потому что видела, как из её носа текла кровь. Я молилась всему, что было, чтобы нос у неё был в порядке. Как потом выяснилось, когда я смогла прийти в себя после всего этого, оттащил меня ни охранник, ни мой одноклассник и даже ни какой-нибудь учитель. Это был Филлип. Не знаю, как он появился так быстро, но он оказался рядом очень вовремя и смог что-то сделать, когда остальные просто смотрели. Я сидела на лавочке в противоположном углу холла и рыдала, чувствуя дичайшую дрожь в руках. Осознание, что я била ими кого-то, а точнее Полину, просто давило на меня могильной плитой. Филипп сидел около меня на корточках и что-то говорил, но я так громко плакала и совершенно не могла разобрать ни одно из слов, которое произносили его пухлые искусанные губы. Я смотрела через его плечо своими заплаканными и ужасно опухшими глазами за сегодня на то, как вокруг Полины носились люди, а она не выражала ни одной эмоции. Живая кукла. Всё это меня окончательно добило, дыхание вообще резко прекратилось, а голова закружилась от недостатка кислорода. Мне показалось, что ещё мгновение — и я умру тут. Я помню лишь то, что Филипп и откуда-то появившаяся Катя кричали моё имя перед тем, как в глазах потемнело, а голова ударилась обо что-то холодное и твёрдое. Я прочитала это по их губам.