Привязанность

Паша. Паша. Паша. Паша. Паша. Его имя въедается мне в черепную коробку, впитывается в волосы, забирается под кожу. Все мои мысли пропитаны им. Я с ног до головы пропахла его запахом, мыслями, поцелуями и вздохами. Теперь Паши во мне больше, чем в нем самом. Нельзя так привязываться к тому, что в конечном итоге разрушит меня. Но он тут, рядом со мной, сопит мне в макушку и прижимает к себе так крепко, что иногда побаливают рёбра и дышать тяжело. Я почти не шевелюсь, чтобы не спугнуть его, прижавшись губами к нашим сплетённым в одно целое рукам. Он тут, и я начинаю верить в бога, волшебство и во все сказки на свете. В них мне поверить намного проще, чем в то, что Пашу я заслужила. А заслужила ли? — Почему ты не спишь? — тихий шёпот расходится в темноте его комнаты и отталкивается от стен, пока я вздрагиваю от неожиданности. Паша шумно выдыхает, уткнувшись носом в мою шею, заставляя мою кожу, даже в самых неприличных местах, покрыться мурашками. — Нужно спать, Мирослава. Ночь выдалась длинной. Ночь выдалась прекрасной, самой прекрасной в моей жизни. Даже несмотря на то, что меня тошнило какое-то время. Я смутно помню, как начинался вечер, но точно помню каждую секунду с появления Паши. Каждое слово, каждый жест, каждую улыбку и абсолютно все прикосновения. Моё тело обнажено перед ним. Я открытая книга для него, а он не спешит меня читать. В Пашиной комнате я оказалась только после душа, который мы приняли вместе. Я так смущалась, что Паша, несмотря на всё своё желание видеть меня, позволил мне отвернуться к стене. Это, конечно, не помогло мне в том, чтобы не краснеть, но было легче воспринимать всё. Я дрожала от любого прикосновения к своей разгоряченной коже, от того, как он мыл мои волосы, ластилась к нему и тихо постанывала, слушая его неразборчивые слова и такие же тихие стоны. Мы наслаждались друг другом, упиваясь в этом бесконечном потоке непрекращающихся ощущений. Не знаю, сколько мы так простояли под душем, но когда Паша выносил меня на руках из ванной без сил и укутанную в несколько полотенец, музыки и людей уже почти не было. Я не смогла разглядеть комнату, потому что почти всё время смотрела на него, на моего Пашу. Он вертел меня, как куклу, целуя ту часть тела, которую вытирал. Не знаю, как я не задохнулась от всей этой нежности, к которой, наверное, никогда не смогу привыкнуть. Рассматривая Пашу, полуголого и такого уязвлённого, я не могла перестать улыбаться, как глупенькая. Мокрые волосы у него вились на концах, и теперь он казался мне ещё более прекрасным, как герои из романов, только лучше. Во всём лучше. Паша уложил меня на прохладные простыни, устроившись рядом. Я отчётливо чувствовала его голое тело, его желание и беспокойное дыхание на своей шее. Я лежала на спине, когда его рука поглаживала мой живот: то поднимаясь к рёбрам, то опускаясь к нежной коже моего сокровенного места. Всю усталость как рукой сняло, точнее Пашиной рукой на моей промежности. С непривычки и от волнения я сжимала бёдра, а Паша хмурился. — Позволь мне сделать тебе приятно, малыш, — тихо шептал возлюбленный в ухо, медленно поглаживая низ моего живота. Я верила ему. Я хотела ему верить, как никому и никогда. Доверять — значит отдаваться человеку полностью. Отдаться Паше полностью мне хотелось безумно. Во всех смыслах. Пашины пальцы, длинные и такие красивые, медленно ласкали внутреннюю сторону моего бедра, раздвигая ноги, выжидая моего согласия. — Позволь, милая. Я лишь и могла кивнуть, задыхаясь и комкая простынь в кулачках. О том, что Паша был опытен в постельных делах, было не трудно догадаться, но испытать его опыт на себе было настолько волшебно, что я потом ещё долго не могла отойти. Паша всё делал аккуратно, безумно приятно и очень сдержано, хотя я чувствовала и слышала, как тяжело ему это давалось. Но как помочь — не знала. Не в тот момент. Свой первый оргазм, этот запретный плод, я получила с мужчиной, которого люблю. Ничего подобного, что я слышала от своих одноклассниц, я не почувствовала. Это не было «крышесносяще», но я долго не могла восстановить дыхание и укротить своё сердце. Внутри растекалось приятное ощущение наполненности, неизвестное мне удовольствие, заставляя неметь кончики пальцев. Мы много целовались, держась за руки, а потом я уснула, прижавшись всем телом к любимому. Господи, как всё похоже на дешёвый роман. А я его главная героиня. Впервые в моей жизни я сама себе главная. — Мира, ты так громко думаешь о чём-то, что мне даже некомфортно, — Паша впервые за всё время расцепил наши руки, оставив неприятное ощущение неполноценности, перевернул меня на спину и навис сверху. Даже заспанным он выглядел необыкновенно красивым. Я бы могла любоваться им вечно. — Ты совсем не поспала, солнце. — Прости, что из-за меня ты проснулся, — тихо шепнула я, прикрывая оголённую грудь руками. Щёки порозовели лишь при воспоминании о Пашиных губах на своих возбужденных сосках. — Мне не хочется спать. — А чего тебе хочется? — лукаво заулыбался Паша, коснувшись носом моей щеки и медленно убирая мои руки. Ему не нравится, когда я закрываюсь от его любопытных глаз. Ему нравится смотреть на меня такую, какая я есть. Хочется никогда не вставать с этой кровати и лежать тут с тобой, милый Паша. Хочу, чтобы ничего не осталось на свете кроме этой твоей постели, комнаты и тебя, милый Паша. Хочу тебя, милый Паша. Хотелось сказать мне, но я так и не сказала. — О чем ты думаешь? — О тебе. — Обо мне? — Да, думаю о тебе. Ты тут, а я думаю о тебе. Паша улыбался. Причина его улыбки — мои слова. Причина моей улыбки — Паша. У нас равный обмен жизненно необходимых вещей. Паша целует меня так сладко, так трепетно и нежно. Руки его касаются моей груди, и я выгибаюсь ему навстречу. Низ живота вновь стягивает приятное ощущение, а бедром я чувствую нарастающее возбуждение своего мужчины. Могу ли я называть его своим? — Я с ума от тебя схожу, — я закатываю глаза, когда Пашина рука у меня уже снова между ног, пальцы его терзают комочек нервов, а мои стоны, слетают с моих губ и остаются на Пашиных. — Моя маленькая девочка, такая чистая и такая сладкая. Моя, только моя. Его слова отзываются у меня в голове эхом, уничтожая все сомнения. Я его девочка. Я тут, перед ним, раздетая, с распахнутым сердцем и губами, с которых слетает его имя. Такое созвучное и мелодичное, словно предназначалось только для меня. Нельзя так идеально подходить для всего. Я трепещу от того, что Паша не убирает своей руки, что шумно дышит мне в шею. Я буквально скулю, прижимаясь к нему и моля о продолжении. Между ног так вязко. Мне не хватает его. Я хочу чувствовать его полностью, внутри себя. — Ох, нет, Мира, — строго произносит мой личный мучитель, отрываясь от увлечённого «раскрашивания» под свой вкус моей шеи. Он в мгновение становится серьёзным, но в зелёных глазах пляшут игривые чертята. Паша медленно подносит к своим губам пальцы, которые только что были у меня между ног и облизывает. Это картина так шокирует меня и возбуждает, что дышу я теперь в несколько раз быстрее. — Ты пока не готова, малыш. Я хочу, чтобы ты сама этого точно хотела, слышишь? Я не буду делать того, чего ты не захочешь. — Но я хочу, — бормочу я, как в бреду, вновь чувствуя, как меня переворачивают на живот. Паша оглаживает мои бёдра, сжимая ягодицы, а потом я слышу шлепок и свой взволнованный стон. — Хочу, Пашенька, хочу… — Чего ты хочешь, Мирослава? — он растягивает каждое слово, словно играется со мной. Он большой и хитрый кот, а я запуганная мышка. Я в его руках, он готов съесть меня, но и поиграться ему тоже хочется. Всё происходит так стремительно быстро, что я не успеваю ничего сообразить. — Если ты хочешь и лезешь к мужчине в постель, детка, то нужно быть готовой к тому, чтобы говорить чётко о своих желаниях. Скажи мне это. Я хочу услышать. Я знаю, что мне нельзя смущаться, потому что Паша хочет видеть меня раскрепощённой, но совершенно не могу контролировать это. Я потеряла дар речи, не могу произнести и слова. Я продумываю, как мне сказать, но всё так путается в голове. Я разочарованно выдыхаю, когда Паша прекращает касаться меня и принимает сидячее положение. Всего доля секунды, и я уже крепко держу его руку, сжимая запястье. Пусть только не уходит. Пусть только касается меня. — Хочу, чтобы ты касался меня. Пожалуйста, касайся меня, Паша. Моя речь звучит теперь более чётко, хотя голос дрожит. Меня всю колотит от дрожи, от недостатка его близости к моему телу, от отсутствия его рук на моём теле. Возлюбленный внимательно разглядывает меня, словно не может поверить в мою просьбу, брови его сходятся на переносице, а губы вытягиваются в одну тонкую линию. Пожалуйста. Я сажусь на кровати и опускаю глаза, обхватив себя руками. Мне вновь становится так неуютно без его прикосновений, что кожа становится гусиной из-за отступившего жара, и я замечаю, что в комнате довольно прохладно. Паша одним рывком подтягивает меня, а потом легко усаживает на себя. Я все не могу привыкнуть к тому, как легко моё тело подчиняется его любому действию. Его пальцы лениво поглаживают мой живот, а губы касаются моего подбородка, заставляя моё сердце работать быстрее, а дыхание сбиться в это самое мгновение. Его горячие ладони выборочно касаются моего тела, оставляя жгучие ощущения. Я клянусь, что на этих местах оставались бы ожоги, будь Паша чем-то сильно раскаленным. Вот его губы затягивают меня в новый омут, а вот его пальцы проникают в меня, и с моих губ слетает стон. Моё платье почти высохло, когда я натягивала его и пыталась убрать с лица глупую улыбку, что не исчезала с того самого момента, как Паша довёл меня до ещё одного оргазма в моей жизни. Мне постоянно хотелось хихикать, когда он произносил что-то слишком откровенное и говорил, что такое у него в первый раз. Это почему-то заставляло меня лелеять какую-то незримую надежду, что это правда. Все мысли, что мне лгут, я всегда отодвигала на задний план. Это было хорошим решением и помогало успокоиться. Промакивая влажные волосы полотенцем, я рассматривала комнату. Она была в светлых тонах и такой большой, чего я не заметила раньше. У дальней стены напротив окна стояла кровать с двумя тумбочками у изголовья, тяжёлые плотные шторы закрывали большое панорамное окно, в одном углу стоял большой стол, на котором царил полный беспорядок, в другом — большой комод, над ним пару крупных полок, что были плотно заполнены книгами. Их в его комнате было довольно много, почти все немного помятые и зашарпанные, доказывающие, что они читались не один раз. Я беру одну с полки, внимательно разглядываю пару отметок внутри. Комната не была заполнена мебелью, создавая ощущение, что въехали в неё относительно недавно. Мне нравилось это пространство, комната была такой уютной. Хотелось верить, что в ней я могла бы иногда оставаться. Что когда она могла стать нашей общей. В груди неприятно отдалось, заставляя меня осознать, что всё не будет так радужно, как мне видится сейчас. Всё не будет как в сказках. Пора привыкнуть, что они со мной не случаются. Хотя Паша очень походит на принца. Сексуального, прекрасного... — Я не хочу, чтобы ты надевала это платье больше никогда, ясно? — Паша вошёл в комнату так стремительно и шумно, что я вздрогнула. Он быстро распахнул тяжёлые шторы, позволяя солнечному свету наконец-то проникнуть в комнату, а мои глаза заболеть. — Оно слишком открытое и короткое, а ты почему-то решила, что можешь носить его ещё и без лифчика. Мирослава, у тебя крупная и упругая грудь, которая возбуждается даже при дуновении ветра. Такие платья не для тебя. Я, если честно, давно уже не слышала, что он говорит, поскольку всё моё внимание было сосредоточено на обнажённом учителе литературы в одном лишь полотенце на бёдрах. Мне не приходилось раньше видеть кого-то настолько обнажённого, поэтому теперь такие виды будоражили кровь в жилах, как кофе или что-то энергетическое. Я без зазрения совести пялилась на Пашу, что не переставал говорить и двигаться, заправляя постель и убирая небольшой беспорядок в комнате, сжимая в руках его книгу. Он двигался словно в замедленной съемке, заставляя меня нервно сглатывать и кусать щёку изнутри. Как бы пошло это не звучало, но я чувствовала, как потекла. Только с Пашей я могла позволять себе такое. Моя жизнь с ним делилась на две части, и вторая мне нравилась так же сильно, как перекатывающиеся мышцы под кожей. — Ты меня вообще слушаешь? Я вздрогнула, когда Паша обхватил мой подбородок, приподнимая голову. Его большой палец поглаживал линию моей нижней губы, надавливая на неё и вынуждая приоткрыть рот. Приятная истома, появившаяся внизу живота, снова заставила меня коснуться языком его пальца, а потом обхватить его губами, как на той стиральной машинке. События прошлой ночи в моей голове вызывали сомнительные эмоции. Все они так стремительно сменялись одно за другим, что я с трудом могла отличить действительность от своего пьяного бреда. Мне до сих пор казалось, что половину я выдумала. Господи, я так скоро с ума сойду. — Не слушаешь меня, какой кошмар, — Паша широко улыбается, наблюдая за тем, как его палец пропадает у меня во рту. Глаза его становятся мутными, а когда я слегка кусаю подушечку пальца, то больше не вижу четкого зелёного оттенка. — Не такая ты и невинная. Щёки становятся пунцовыми, а Паша убирает свою руку слишком быстро, до того, как я смогла бы это сделать сама. Его губы врезаются в мои, он прижимает меня к комоду, где я стояла. Книга с грохотом падает на пол, отвлекая Пашино внимание лишь на минуту, потому что ровно через минуту он снова увлечён только мной в моём идиотском платье. Паша усаживает меня на комод, задирает моё платье до нижнего белья и оглаживает ноги, медленно и мучительно приятно. Губы его терзают мои опухшие, а я позволяю себе коснуться его горячей кожи на груди, получая неоднозначную реакцию — слабый стон. Однако это не останавливает меня, и вот, я уже зарываюсь пальцами в его мокрые густые волосы, притягивая к себе настолько близко, словно хочу вдавить в себя. — Я хочу сказать, — шепчу я, отодвигаясь, но быстро оказываюсь обезоруженной новый порывом Пашиного желания, пылким и рваным поцелуем. Он прижимается к моему лбу своим и так тяжело дышит. Мы вместе с ним задыхаемся от этого. Но я должна сказать. — Хочу сказать. Теперь мы можем быть вместе? — Что? — лепечет Паша, касаясь губами моего подбородка, а после опускаясь на шею под мой созвучный стон. — В каком смысле? — Ну, если ты теперь не мой учитель, то мы же можем быть вместе? Ну, попробовать. Паша резко замирает, а я не сразу осознаю, что происходит. Его русая голова резко оказывается непозволительно далеко от меня, пока я отхожу от горячих ласк. Когда я открываю глаза, то замечаю, как Паша хмурится, и лицо его кажется мне настолько незнакомым в этот момент. Он стискивает челюсть, а потом и вовсе отходит от меня. — С чего ты взяла, что я больше не преподаю у тебя? Да и вообще, что мы можем быть вместе? Я замираю, чувствуя, что сердце моё больше не бьётся. Неужели он использовал меня? Господи, как я могла повестись на всё это. Снова. Хочется встать и уйти, но я продолжаю сидеть на его комоде и умирать под его взглядом. Чего мне теперь терять? Вся моя гордость и достоинство уже растоптаны. — Вечеринка же была в честь окончания практики. Она же закончилась, я и решила, что это значит, что ты и не будешь преподавать больше. Я подумала, что мы могли бы… — Могли бы что? Встречаться? — Паша усмехается, а затем почему-то начинает смеяться. — У меня закончилась практика в плане бумажной волокиты, а Филу нужен был повод для того, чтобы выпить, вот он и устроил это всё, но я продолжаю работать в школе. Я всё ещё твой учитель. До меня наконец доходит. Теперь я чувствую, что дышать становится трудно из-за боли. Живот скручивает от всего этого противного принятия правды. Глаза неприлично быстро намокают, и я закатываю их. Нельзя плакать. — Тогда зачем всё это было? Всё, — я сглатываю, стараясь сдерживать то, как мой голос срывается на писк, замолкая и пытаясь себя успокоить. Паша молчит. Пусть хоть что-то скажет, черт возьми. — Всё вот это. Зачем? — Нас тянет друг к другу, но это не значит, что мы будем вместе, Мирослава. Я взрослый мужчина, ты это понимаешь? Я сглатываю и медленно сползаю с комода, больно приземляясь на свои ноги. Пока Паша стоит на месте, я успеваю найти свой кардиган и натянуть его на себя. Чувствую себя использованной. И надеюсь. Надеюсь, что меня остановит он, прижмёт к себе и скажет что-то невероятно глупое, но лишь слышу тяжёлый вздох за спиной. Только в дверях я оглядываюсь, но вижу его спину. Прекрасно. Просто нужно додержать себя в руках до ухода. — Как это оправдывает вас, Павел Петрович? — тихо спрашиваю я, когда он всё-таки оборачивается на меня, но не подходит. — Никак. Вы просто отвратителен.