Привязанность

От лица Паши. Даже в темноте я вижу её. Вижу то, как томно она вздыхает и прикрывает глаза, стоит мне едва прикоснуться к ней. С губ её срывается моё имя — самый лучший звук на свете. Я почти ничего не делаю, но она отдаётся мне и дрожит в моих руках. Она такая маленькая и хрупкая, словно фарфоровая кукла. Тонкая кожа краснеет моментально, когда я оставляю на ней напоминания моей страсти и моего желания. Желания хотеть её. Желание любить. Следы на её коже словно становятся ярче в темноте, подсвечивая мне всю её красоту. Я не могу насытиться тем, какая она невероятная. Я хочу эту девочку так сильно, что всё внутри ломает и крошит её тихое «прошу». Я так долго и усердно оттягивал этот момент, когда она окончательно будет принадлежать мне, лелея надежду на то, что смогу оставить её и разорвать то, что имею. Какой же я глупец. Идиот полнейший. Я хотел отвязать её от себя, чтобы ничего не чувствовать, а теперь она лежит подо мной и смотрит своими большими щенячьими глазами, умоляя любить её. И я люблю. Люблю, но никогда не заслужу ни её, ни прощения. Это будет последним мгновением нашего счастья. 30 августа. — Паш, если ты не хочешь, то мы можем всё прекратить. Эту фразу за последние полтора месяца я слышал от своей невесты уже миллион раз. Если первое время я мог реагировать эмоционально и наигранно, очень стараясь при этом сдерживать желание послать её, то теперь я не реагировал никак. Лишь отрицательно качал головой. Это Женю вполне устраивало, и она замолкала на какое-то время, погружаясь в свои личные переживания, до которых мне было совершенно фиолетово. Как и до самой Женевьевы. Как и ей до меня. Мы оба прекрасно знали, что брак наш лишь по надобности, что скрыться от него некуда, да и незачем. Мы просто должны были сыграть хорошую партию друг другу, чтобы оправдаться перед родителями, которым собственно и был нужен весь этот цирк. Для её матери это было едва ли не главным событием в жизни — выдать своё дитятко за хорошего парня, каким я совершенно не являлся, и исполнить наконец-то свой долг перед родиной, как мать. Моя кандидатура ей совершенно не нравилась. Однако иногда положение семьи играет роль. Скрипя зубами, Регина Савельевна дала согласие на женитьбу, точнее сначала промыла всем мозги по поводу необходимости этого союза, а уже потом дала согласие, скрипя зубами. Ей нужно же было как-то поднимать свой бизнес за счёт моего отца. Мразь во всей своей красе. Для неё никогда не существовало понятие «любовь к дочери», да и вообще понятия «любовь». Эта больная и помешанная на себе женщина жила на свете лишь потому, что из всех других мест её выпнули нахер. Она была готова продать кого и что угодно ради своей выгоды, прикрываясь «всеобщим благом». И если Женевьева была готова к этому и жила, чтобы однажды так и найти себе укрытие от вездесущей мамаши, то я терпеть этого не собирался. Не собирался, но терпел. Отец тоже настаивал на этом браке, но не из-за скорейшего родства с этой дамочкой, а чтобы я просто так не болтался. В мои годы он уже был женат, а я всё никак. Часть о том, что он вскоре ушёл из семьи ради молодой профурсетки с прицепом в виде избалованного всем, чем только можно, ребёнка, можно пропустить. Негоже, твою мать, мне быть одному. Он надеялся, что если женит меня на девушке, которая не любит ни меня, ни себя, то я успокоюсь, остепенюсь и подамся к нему в бизнес. Моё увлечение писательством ему не нравилось совершенно. Бизнес должен был стать для меня всем, а отец должен был помочь понять моё истинное предназначение. Таков был его план. Так он пытался наверстать все годы своего отсутствия, постараться воспитать меня так, как ему нравится. Ага, конечно. Каждая встреча кончалась жутким скандалом первые годы, когда он так усердно пытался всё наладить, пока моя мать с колен поднимала всё после его ухода. А потом заболела. Сильно. И теперь поднимал её с колен я. Последние три года я только и делаю, что играю роль хорошего сына, чтобы он только не прекратил оплачивать её лечение. Всё терпел. И брак этот терпел. Выбора у меня не было. И, кажется, никогда не будет. — Пойми, что ты не обязан, — вглядываясь в номер соседней машины, произнесла Женя, а потом посмотрела на меня. От природы большие глаза, синие, как летнее небо, становились ещё больше, когда она собиралась заплакать. С такой матерью, как Савельевна, Женя плакала почти круглосуточно. В отличие от матери, она не имела сильную нервную систему. — Мы оба не обязаны. — Нет, Жень, мы обязаны, — я долбанул по рулю так, что моя невеста подскочила на месте. Пробки в этом городе меня доводили до грани, а я ведь только вернулся. Не могу сказать, что в Питере они были меньше, но всё же. Надежду я лелеял, как собственную дочь. — У меня мать, а ты вряд ли сможешь выжить со своей сумасшедшей мамашей. Соловьёва улыбнулась, вытирая со своего идеального лица слёзы. Мне было жаль Женевьеву. Мы познакомились с ней полгода назад, когда их семья гостила у отца. Он выдернул меня с другого конца Питера, чтобы познакомить с ней. Через пару месяцев мы уже встречались с Женевьевой. Женя — звал я её, а она хмурилась и говорила, что её французские корни против такой простоты. Соловьёва, как бы она того не хотела, но была вылитой матерью. Невероятно красивой девушкой с пышными светлыми волосами, стройным и подтянутым телом, приятными чертами лица и глазами, такими синими, что рябить начинало, если долго смотреть. Ещё пахло от неё всегда вкусно. Женя была прекрасной и всегда будет такой. О таких девушках часто пишут романы, их добиваются молодые люди и им смотрят в след. Любой мужчина, который мог оказаться рядом с Соловьёвой, мог стать невероятно счастливым. Но рядом с ней был я. И счастье нам двоим было недоступно. Отношения у нас скорее были приятельские, но мы, в целом, имели все шансы казаться парой. Мы спали, вместе жили какое-то время, вместе завтракали, ходили на какие-то тусовки. Мы сразу пришли к выводу, что не любим друг друга. Пришли мы вместе, а потом всё пошло не так. Я был первым у неё во всех планах, и она имела ко мне сильную привязанность, которая в скором времени переросла в безответную любовь. Женя дорога мне, но ей этого мало. Она таскается со мной везде, надеясь, что однажды я смогу полюбить её. Даже со мной решила переехать в мой родной город, куда я, собственно, от неё и уехал. У нас был ровно год на то, чтобы нагуляться, потому, как по его окончанию нас ждала счастливая семейная жизнь. И потратить я его хотел на себя. — Давай, ну, мы не будем встречаться какое-то время, ладно? Я хочу побыть один, — поговорить в пробке было не лучшим моим решением, потому что так я не мог никуда уйти. Я знал, что Женя психовать не будет, не в её манере поведения, но это заденет её. Она, конечно же, неумело это скроет, а я, конечно же, этого не замечу. Так было всегда и так будет дальше. — И со всей этой лабудой свадебной тоже не нужно ко мне приставать, ладно? Я в этом не разбираюсь. Доверяю тебе всё, ну или Савельевне. Я приеду, когда действительно буду нужен, но просто так… — Я поняла, не продолжай, — прерывает меня Женя и опускает глаза на свои руки. Они у неё нежные, как шёлк, и аккуратные, словно кто-то над ними работал веками. Прекрасное создание, которое погубит вся эта бытовуха и моя бесчувственность. Она со мной не будет счастлива. — Есть хоть один шанс, что когда-нибудь ты сможешь меня полюбить, Паш? Я молчу. Мы оба знаем ответ, но она не хочет его принимать, а мне неприятно видеть, как это уничтожает её. Мне жаль. Мне очень жаль. Но я не знаю, что делать. Я не могу дать ей эту взаимность, я не чувствую к ней ровным счётом ничего. Она дорога мне, но я её не люблю. Она лезет ко мне со своим разбитым сердцем и сломанной жизнью, чтобы я ей помог, чтобы полюбил, а я не могу. Всё станет только хуже. Я не могу помочь ей. Мне хотелось схватить её, помочь как-то собраться, восстановиться, чтобы потом позволить себе вновь разбить её. Мне хотелось пожалеть её, гладить по голове и говорить о том, какая она прекрасная. Но я так и сидел на своём месте, сжимая кожаный ободок руля и слушая женские всхлипы. — Нет. Мне очень жаль. Я завернул в родной двор, где прошло всё моё детство, и встал на парковочное место у подъезда, где меня уже встречал Филипп. Старый друг, одногруппник и просто очаровательный раздолбай. С Филом мы были знакомы ещё с первого курса, задолго до того, как моя жизнь пошла по пизде, и я перебрался в Петербург. Мы даже жили в одной квартире, в моей квартире, что у меня от бабушки осталась. Когда его выгнали из общаги, я ляпнул в пьяном бреду что-то вроде «залетай ко мне», и Филипп залетел. Залетел и остался. Не такая и ужасная была у нас с ним жизнь, если честно. Он даже посуду мыл, что в принципе никогда бы не ассоциировалось с ним. Фил, несмотря на развязность и непостоянность, был хорошим другом, товарищем и парнем. Поэтому, я оставил ему квартиру, заклиная лишь платить за коммунальные услуги. Надеюсь, что когда я выйду из машины, меня не схватят за неуплату и долги по коммуналке. — Брат! — воскликнул Фил, схватив меня за плечи и притянув к себе. Не то, чтобы мне не нравились чужие прикосновения, но было не очень приятно. Но я промолчал. Это было искренне. — Я так рад, что ты вернулся! Я вот прям знал, что это случится так скоро! Ты просто красавчик! Питер тебе пошёл на пользу, гляди, каким громилой вернулся! Качалочка? — Вроде того, — усмехаюсь я, вспоминая, как работал на складе только, чтобы оплатить комнату, в которой жил. Я хлопаю Фила по плечу, и мы какое-то время молчим. — Рад, тебя видеть целым. Надеюсь, что квартира тоже цела. Громов смеётся, закидывая мне руку на плечо и выхватывая у меня из рук мою дорожную сумку. Мы поднимаемся в квартиру в полной тишине, а как только я переступаю порог квартиры, Филипп начинает рассказывать всё и сразу. Я оглядываю родные стены, и в груди становится тепло. Даже после капитального ремонта здесь остаётся та атмосфера из детства. Мне даже на мгновение показалось, что пахнет булками с корицей, но потом резкий запах носков Филиппа прервал сладостные воспоминания. — Твою комнату я не трогал, клянусь. Все вещи лежат на своих местах, за исключением мешков с письмами от фанатов, которые привозила твоя старая редакция. Такого количества бумаги я ещё не видел. Твой редактор, как её… — Лина, — улыбаюсь я, открывая дверь своей комнаты. И правда, всё по-старому. У дальней стены напротив окна всё так же стоит кровать с двумя тумбочками у изголовья. Тяжёлые плотные шторы закрывают большое панорамное окно, видимо, Фил закрыл, чтобы комната не нагревалась от жары уходящего лета. В левом углу, около окна, стоит большой стол, за которым я провёл не одну ночь, а в правом — большой комод, над ним пару крупных полок, что забиты разными книгами, которые значили для меня раньше так много. На самом деле книг тут должно быть намного больше. На самом деле, тут всё то время должен был быть я. — Она часто звонит? — Да, точно! Не то, чтобы прям часто, но когда звонит, то выносит мне мозг тем, как твоя книга рвёт продажи. Твои труды оправданы, Павел! — серьёзно произносит Фил, толкая меня в плечо. Мы оба смеёмся. — Эта книга действительно хорошая, она заслуживает продолжения. Мы оба об этом знаем, Паш. Это вытащит тебя из лап отца, да и платить за лечение… — Нет, оплата — постоянная хрень, а деньги с продаж однажды закончатся, ты же знаешь. Я останусь ни с чем, — я кидаю дорожную сумку на кровать, оглядывая мешки с письмами. Не думал, что у моего бреда будет столько поклонников. — Даже при том, что Лина просто прекрасно справляется последние три года, поддерживая актуальность романа, всё это не продлится в итоге долго. К тому же, у меня нет материала для второй части. И я больше не пишу. Фил смотрит на меня, как на безумца, видимо, поверив в мою ложь. Я отворачиваюсь, чтобы он не смог понять всё и расстегиваю сумку. Филипп какое-то время ещё стоит в дверях, а потом уходит, оставив меня одного. Я падаю на кровать и закрываю глаза. Из планов у меня только спать. Долго и без остановки. Лето слишком быстро закончилось. За всем что случилось, я почти не заметил, какое оно было. Так и не успел отдохнуть. А теперь, когда в школе работать буду, ещё больше устану. Зачем я согласился, для меня всё ещё было вопросом не решённым. Спустя какое-то время, я всё же прихожу к выводу, что работа в школе будет для меня лишь практикой, а там, как пойдёт. Лицей, который построили, когда я был в классе пятом, после очередного капитального ремонта казался просто конфеткой. Новенькой, в красивой упаковке и с вкусной начинкой — учеников с обеспеченными родителями. — Пабло, душа моя, — Фил ввалился в мою комнату и рухнул на мою кровать так же неожиданно, как я вернулся домой. Я тяжко вздохнул и зарылся головой в подушки, лежащие у изголовья. Раньше, когда Громов звал меня «Пабло, душа моя» это ничем хорошим не кончалось. После этой прекрасной фразы, дающей мне понять, что пора бежать, Филипп выдавал обычно что-то безумное. Как в старые добрые времена. Мне даже стало приятно, что мой друг не изменяет себе. — Сегодня мы идём праздновать твоё возвращение в общагу! Здорово, да? — Ничего хорошего, — меланхолично произнёс я, прикрывая голову подушкой. Но хер ты скроешься, конечно, от невыносимого Филиппа. Не прошло и минуты, как блондин принялся выть на всю квартиру, если не на весь дом, песни, какие только знал. Слух резало просто намертво, но я долго не сдавался. А потом он запел «Катюшу», и я взвыл: — Хорошо, Громов! Только заткнись, я тебя прошу! — Отлично! Отдохнём, как раньше! Все будут так рады тебя видеть, чувак! — улыбается Фил, жестикулируя руками. Всё такой же дёрганный. — Олег с Михой вообще умрут, когда узнают! Я улыбаюсь, вспоминая старых знакомых. Олег с Мишей были лучшими друзьями Фила с самого детства. Это отчаянное трио всю жизнь провело вместе. Я более чем уверен, что они и семьями будут общаться, собираясь за общим столом на праздники и вспоминая юность. Я вписался в их компанию не так резво, как они вписались в мою жизнь, но мне есть, что вспомнить. Первый год универа был насыщенным только благодаря парням. Надеюсь, что ни один из них не узнает, как сильно я за ними соскучился. — Они ещё не убили друг друга? Фантастика! — Необъяснимо, но факт! Ещё познакомлю тебя с Катюшей! Вот такая девчонка, а какая задница у неё, господи! Жаль, только не даёт никому, — грустно вздыхает мой друг, растрепав волосы рукой. — Разве что Родику, но ты его не знаешь. Познакомлю тебя с новыми людьми. — Новые знакомства я не планировал, если честно. Это сейчас мне не особо... — А новые знакомства планировать и не нужно, Пабло! — вскакивает Филипп, а я кривлюсь от его «Пабло». Чувство ненависти у меня к этому прозвищу всё ещё присутствует. Теперь всё точно, как раньше. — Мойся, собирайся, душись и шагай до общаги, а там найдёшь. А я взял твою машину и поехал за ребятами. Я и слова не успеваю сказать, как Громова уже нет в комнате. Громкий хлопок входной двери, мой тяжёлый вздох и чувство абсолютного счастья. Такой должна была быть моя жизнь. С неугомонным Филиппом, тусовками в общаге, сотрудничеством с издательством, с компанией, с девушкой, которую я мог бы полюбить. Моя жизнь должна была быть полной всего этого, чтобы я вспоминал об этом с улыбкой до ушей. Как я пришёл к тому, что у меня есть сейчас? Весь этот груз давит на меня могильной плитой. Я ругаю себя, что жалуюсь и жалею собственное эго, а потом иду в душ. Теперь у меня в планах напиться в хламину. Студенческая общага не меняется. Пятиэтажное здание, где я проводил столько времени раньше, не изменилось совершенно. Всё те же обшарпанные стены голубого цвета, приторный запах табака и порошка из прачечной. Веселые и поддатые студенты толпятся на этажах у окошка и пробуют разную дурь, запивая всё это алкоголем. Когда-то и я был таким же. Помнится, как на таких подоконниках мы зажимались с одной старшекурсницей, которая была без ума от меня. Она стаскивала с меня трусы, словно ей было необходимо, чтобы её постоянно трахали, а когда кончала, то протяжно мычала мне прямо в ухо. А как-то однажды у той стены, где сейчас стоит толпа каких-то подвыпивших первокурсниц, подруга недотраханной старшекрусницы отсасывала мне. Первогодок легко отличить, если ты уже давно крутишься в студенческой жизни. Они обычно бывают двух типов: отбитые напрочь и зажатые до невозможности и духоты, до первого стакана водки. На общажные тусовки обычно забивали летом, поскольку ничего сделать не могли, а студенты только расходились, и я заметил, что очень сильно. Находиться здесь мне, после трёх лет в Петербурге и года житья вместе с культурной и спокойной Женевьевой, дико и весело. Я чувствую себя стариком в окружении всей этой молодёжи, но горю сладостным желанием забить на всё и окунуться в ту жизнь, которую я уже упустил однажды. Быстро нахожу стол с напитками и закусками, какой-то парень, который, видимо, главный в кампусе за всё это добро, протягивает мне стакан синего цвета с каким-то пойлом, и его ядерный запах ударяет мне прямо в нос. Система оповещений для людей так и не поменялась. Стаканчики всё ещё остаются знаком для раскованных и скромных. Может даже к лучшему, что сегодня я смогу найти утешение в какой-то беспорядочной связи, главное чтоб с защитой. После первых глотков понимаю, что водки в этом стаканчике немереное количество, и как-то сразу становлюсь бодрее. Какая-то блондинка засматривается на меня, и я допиваю до конца, беру ещё один такой стакан и уверенно направляюсь к ней. Не проходит и получаса, а она уже тащит меня из блока, чтобы затащить куда-нибудь в угол. Мы оба знаем чего хотим, а алкоголь только помогает нам разрушить те барьеры, которые обычно имеются. Я не помню ни имени этой мадам, ни того, как скоро мы оказались в кабинке общажного туалета. Нам повезло занять последнюю свободную, поскольку в других уже были слышны и чавкающие звуки и другие. Спутница моя не особо разговорчива, а меня это даже устраивает. Она довольно резко прижимает меня к стене, уже шаря руками у меня в брюках. Как у любого здорового мужчины член мой твердеет быстро, если кто-то, вроде моей «случайной связи», так усердно работает ручками. Я издаю хриплый стон и слышу то, как моя подружка чертыхается. Чувствую, как она облизывает мою шею, и слюнявит её своими пухлыми губами. Ощущения такие себе, но она держит мой член у себя в руках и творит какие-то довольно обычные и возбуждающие вещи. Пока мы с Женей жили вместе, секс был делом для нас обычным. Несмотря на то, что я был у Женевьевы первым, она как-то довольно быстро набралась опыта и ублажала меня, пробуждая мою моногамность и жуткий интерес к ней. До этого момента я не спал ни с кем, поскольку не нуждался в этом. Женевьева была раскрепощена в постели и позволяла мне многое, не ломалась и всегда потакала мне в сексе. После её пробивало на откровенности, нежные чувства и апатию. Ей требовалось какое-то время прийти в себя после, а мне было плевать. Я своё получал и был доволен. Почему я вспоминал об этом, когда моя новая знакомая уже работала ртом, я так и не понял. Видимо долгие отношения растрачивают твоё рвение к приключениям и умение отключать мозг. Признаться, девочка старается хорошо, поэтому я поощрительно глажу её по голове, а когда она не рассчитывает силу и царапает меня зубами, дергаю за всю эту крашенную шевелюру. Жестокость моей даме нравится, поскольку она делает всё, чтобы я сжал её волосы в кулаке и хлопнул по щеке несколько раз, вызвав приглушённое мычание с её стороны и довольные глаза. Она и не слышала близко ничего о невинности. Полная похоть и разврат, однако, она так искусно играет роль слабой и беззащитной, хлопая своими нарощенными ресницами, что я быстро кончаю ей прямо в глотку. Мне требуется время перевести дыхание, а она уже успевает оправить себя и вытереть рот. Продолжения она не требует, хотя я бы не отказался, застёгивает мои брюки и довольно улыбается. — Если к концу вечера мой парень не придёт, то можем ещё затусить, но уже конкретно, — улыбается блондинка и открывает дверь кабинки. Усмешка слетает с моих губ и крутится только одна мысль. Сука. И она, и я. Мы друг друга стоим. Она достаёт из заднего кармана красную помаду, я достаю сигарету и мятную жвачку. — Мой парень такой целомудренный, что минет для него что-то за гранью. Но знаешь, он усердно радует меня. Он целомудрен и против минета, но лезет ко мне между ног каждое утро. Он всё для меня делает, но порой это… Ну, наскучивает, понимаешь? — Абсолютно не понимаю, — ухмыляюсь я, потушив спичку и затянувшись. — Ты сосёшь парням в туалете, когда твой парень где-то шарахается, а потом рассказываешь, что делаешь это от скуки и целомудренности своего парня. Я не осуждаю, не подумай. Не имею права, но сосёшь ты отменно, мне понравилось. Однако я не понимаю этого. — Ты в курсе, что у тебя обручальное кольцо на пальце? — цокает блондинка, и я затягиваюсь сильнее. И как я не заметил? Женя параноик, натянула его на меня, пока я спал. Да, нужно развивать внимательность. Блондинка подходит ко мне, злорадно улыбается, утирает уголок своего рта от остатков влаги и смачно чмокает меня в щёку. — Увидимся. Моя случайная связь уходит с гордо поднятой головой, полученным удовольствием и моей спермой в животе, оставляя меня с табачным дымом и стонами из соседних кабинок. Везёт же кому-то. Открываю окно, и первым летит из него бычок, тлея на ветру, а за ним и обручальное кольцо из белого золота. Не нужно долго ждать, чтобы студенческая вечеринка превратилась в вакханалию, которая следом поглотит всё на свете. Музыка громче, светомузыка моргает быстрее, а людей становится только больше. Замечаю самую громко смеющуюся компанию, а в ней светлую макушку Громова. Вижу и братьев, и пару знакомых Фила и ещё каких-то девушек, что довольно быстро удаляются в толпу, не дав мне шанса даже разглядеть их. Я даже шага не делаю, а на меня несутся две огромных скалы — Олег и Миша. — Паха! — братья налетают на меня, и меня просто на смех пробивает от того, какие они все-таки дебилы. — Ну наконец-то! А то уехал и не попрощался! — Вернулся и даже не сказал нам! Хорошо, что Филипп нам сообщил! — Олег прижимает меня к груди, как родного сына, а я всё ещё не могу остановить свой приступ смеха. — Мы тебе очень рады, брат! Олег обхватывает мою голову и оглядывает, тут же довольно громко усмехается. — Да ты уже где-то успел кого-то подцепить! — О, да! Такая девчонка, а как ртом работает! Братья смеются, и я вместе с ними. Как же я давно не наслаждался тем, как звучат их синхронные голоса. Я обожаю этих ребят, они лучшее, что со мной тогда случилось. Видимо эти придурки были мне посланы, чтобы я познал, что такое преданность, дружба и вечное юношество. В этих чертятах все эти качества и дары приобретали особенность. С ними хотелось идти куда угодно даже с завязанными глазами, потому что я верю им. Я потерял довольно много времени и упустил столько всего, но сейчас я не ощутил своего отсутствия. Словно, ещё пару часов назад мы вышли из универа, договорившись встретиться вечером. Дом — это люди, которые делают тебя счастливым. Филипп знакомит меня с новыми людьми в их компании, и всё идёт хорошо ровно до того момента, пока к нам не подходит довольно симпатичный и худощавый молодой человек, а за ним моя знакомая. Вот так встреча. — Это Петька и его девушка Оля, — улыбается Фил, и я пожимаю руку парню. Оля особо не выдаёт признаков нашего знакомства, а вот мне трудно даётся не вспоминать её раскрасневшееся лицо на уровне моей ширинки. — У них скоро свадьба, а если идём мы, то и ты тоже. Оляш, впишешь Пашку? — Конечно, — улыбается блондинка, касаясь своими пухлыми губами щеки своего парня. Мне становится тошно, поскольку мужская солидарность меня захватывает. Но я молчу. Было бы странно сказать новому знакомому, что его невеста сосала у меня в туалете. Только сейчас замечаю обручальное колечко на её руке и усмехаюсь. А ещё что-то мне говорила. Однако парень светится рядом с ней. И я знаю, что это за свет. Гасить его нельзя, такое редко бывает. — Уверена, что будет очень весело. Если это тот Паша, о котором вы постоянно твердили, то ваш тандем теперь полностью укомплектован. — Она у меня очень остра на язык, — смеётся Пётр, а она очень по-детски показывает ему язык. — Будем рады, если ты придёшь. Мы отошлём тебе приглашение. — Да, я буду рад, — смеюсь я, стараясь не смотреть на Олю, поскольку воспоминания из туалета моё мужское достоинство опускают, а вот член поднимают. — Не знаете, где можно взять обычного пива, а то мне всунули какую-то бурду. На вкус просто отвратительно. — Да, молодёжь нынче вообще не разбирается в выпивке. — Олег указывает мне на стол возле небольшого дивана в конце комнаты, и я замечаю там зелёные бутылки. — Сильно не напивайся, а то мы тебя знаем. — Да, пошёл ты! — кидаю я перед тем, как Олега уводит какая-то полураздетая девчонка, и он не слышит меня, когда я тихо добавляю: — Я умею пить. Сквозь толпу пробираюсь к тому месту, куда меня отправили и нахожу свой клад. Оно ещё и охлаждённое. Его так много, что мне кажется, что я сопьюсь, и что у людей пропал всякий вкус. Пить всякую парашу им нравится куда больше, чем хорошее пиво. Подмечаю, что я слишком быстро рассуждаю, как старикан, и отпиваю из бутылки. Я бухнулся на небольшой диван, почувствовав, как пиво дало по мозгам, а через минуту я уже качал головой в такт музыке. Наблюдать со стороны на студентов, что движутся в толпе очень завораживающе. Интересно смотреть на то, как проходит их молодость прямо здесь и сейчас. Все они такие живые и настоящие. Когда я почувствовал на себе взгляд, музыка сменилась на тихую и спокойную. Серые глаза. Любопытные, большие и полные жизнью. В лице девушки, что смотрела на меня, не отрывая глаз, было так много жизни. Она закусила губу так неумело и как-то слишком мило, что я не смог сдержать улыбки. Не знаю, расслабился ли я из-за пива или ещё чего, но зрительный контакт с ней был таким приятным и естественным. Девушка опустила глаза и отвернулась, однако я не хотел переставать смотреть на неё. Длинные кудрявые волосы, яркий макияж, который ей совершенно не нужен, пусть и подчёркивает глаза, россыпь веснушек, идеально ровная спина. О, боже, пусть она перестанет кусать свою эту нижнюю губу. Что за идиотская привычка у девушек кусать губы? Они перестают быть красивыми. Что за терзания себя? Да плевать я хотел на всё. Пододвигаюсь и довольно резко разворачиваю её лицо к себе, надавив на подбородок и высвободив большим пальцем её нижнюю губу. Она испуганно глядит на меня, но не двигается. Хмурюсь и стараюсь сдержать желание огладить покусанную губу. Она опять меня изучает. Что ж, а это становится интересно. Сколько я видел таких глаз, но не одни не были полны такого искреннего любопытства и лёгкого испуга. Я могу буквально читать всё, что она думает, в её глазах, по каким-то жестам, даже по тому, как она дрожит, пока я не отпускаю её подбородок. — Не нужно кусать такие красивые губы просто так, ладно? — не отодвигаюсь, потому что хочу знать, что она скажет. Ага, так и дождался. Девчонка молча кивает, и я замечаю даже в темноте, как горят щёки. Оглядываю её теперь более внимательно. Да, она довольно фигуристая, особенно, облачённая в тёмно-синего цвета платье, с длинными рукавами и кружевной вставкой на спине. Длина его, конечно, поражает её саму, но вот мне нравится. Вижу её ноги. Шрамы на коленях. Замечаю в руках синий стаканчик. Мне даже интересно становится, что она такого делает на этих коленях. В тихом омуте черти водятся, как говорится. — Ты не похожа на тех, кто пришёл сюда ради секса. Видимо она не ожидала от меня чего-то такого, поскольку как-то неестественно дёргается и отодвигается от меня. Это меня даже смешит, в горле пересыхает от её молчания, поэтому решаю сделать ещё один глоток из бутылки, чувствуя, что он явно лишний. Она хмурит свои брови, и я опять не сдерживаю себя от улыбки. — Что? Это невинное создание говорит так тихо, что мне приходится не отрывать глаз от её губ, чтобы понять. Нет, это вовсе не потому, что губы у неё очень соблазнительные. Она хлопает ресницами раз через раз и слишком заметно нервничает. Боже, птичка, не будь такой красивой в этот момент. — Стакан. На столе же подписаны стаканчики. Синий — ищу беспорядочные связи, — поясняю я, кивнув на столик со стаканами, и её большие глаза становятся только больше от новой для неё информации. Интересно, она действительно такая наивная и простая, или же просто хорошая актриса? Стакан больше не находится у неё в руках, и я смеюсь. Ставлю бутылку на пол, около дивана, повернувшись к этой крохе боком. — Я так и знал. Тебе хоть восемнадцать есть? — Да, есть, — тихо промямлила девушка, пытаясь скрыть факт её лжи. Очень плохой лжи. Совсем неправдоподобно. И это любой бы увидел. — Мне есть восемнадцать. Я киваю, притворившись, что поверил и замолкаю на пару минут. Мы молчим, и я вижу, как она нервно теребит подол своего и так короткого платья. Сдерживаю желание схватить её за запястье и прекратить эту мозготрёпку. Нервирует. И возбуждает. — Квадратный корень из семи тысяч двухсот двадцати пяти? — Восемьдесят пять, — на автомате выпаливает девчонка, а потом резко прикрывает рот рукой. Меня пробирает опять смеяться, а она дует губы и пытается оправдать себя. — Это знает каждый. — Нет, котёнок, этого не знает ни один студент так точно, — успокаиваюсь, и впервые легко касаюсь щеки, когда убираю с её лица прядь волос за маленькое и красное ушко. Она краснеет, как не знаю кто, и я подпираю голову рукой, опираясь на спинку дивана, чтобы и дальше наблюдать за ней. Смущать мне её почему-то неистово нравится. — Признавайся, что ты тут делаешь? Твои детские часы уже закончились, малыш. Она мешкается, думая о том, что мне ответить и вновь закусывает губу, за что я не контролирую себя и шлепаю её по подбородку. Не могу терпеть, когда кусают губы. От моих таких резких порывов она вздрагивала и боялась пошевелиться. Алкоголь мешает здраво мыслить, и я веду себя довольно грубо, однако она не уходит. По ней видно, что она не хочет этого сама. — Я тут с подругой. Она облизывает губы и говорит уже более уверенно. Мне нравится тембр её голоса, он эхом отдаётся у меня в ушах. Странно, однако. — Что ж она бросила тебя тут одну, малыш? — поворачиваю её коленки к себе, тем самым разворачивая и не давая возможности встать в любой момент без препятствий. Кожа её становится гусиной от моих прикосновений, и это как-то меня сильно пробивает. Она ничего не делает, но я чувствую желание сотворить с ней что-то неприличное. — Ты ведь такая маленькая. Тебе тут не очень нравится, да? Хочешь, пойдём отсюда? Я встаю и подаю ей руку, ожидая отказа. Но она вкладывает свою маленькую руку в мою. Всё в этот момент, наверное, и меняется. Сдавливает горло груз ответственности, который я взял на себя, когда она так доверчиво пошла за мной. Я изничтожу её. Она смотрит на меня так доверчиво, что я нервно сглатываю. Опять ощущаю это чувство, какое испытываю к Жене. Я держу её руку, чувствую её пульс через тонкую кожу запястья и мне дурно от того, что в конечном итоге ей будет больно. — Я не буду приставать, правда. Мы выходим в коридор, и я сжимаю её руку, чтобы удостовериться, что она не отстаёт. С каждым шагом я понимаю, что горит ладонь, сжимающая её руку. Раскалывается голова, я ускоряю шаг и смутно понимаю, когда мы начинаем бежать. Точнее, я бегу, а она старается успеть за мной. И не успевает. Она задыхается через какое-то время и останавливается. — Из тебя такая себе бегунья, — усмехаюсь я, заметив и у себя отдышку. Становится невыносимо без её руки в моей, но не решаюсь взять её снова за руку. — Ничего, бывает. Сейчас, при свете лампы в коридоре, она рассматривает меня. Смотрит, как самый верный пёс, хватая воздух своими красными и распухшими губами. Я засматриваюсь на такую беззащитную и совершенно невинную, сократив расстояние между нами до минимума. — Как тебя зовут? — Мирослава. У неё даже имя подходит для неё. Мир и Слава. " Уходя, я в восторге говорю: „Да святится имя Твое“. Восемь лет тому назад я увидел вас в цирке в ложе, и тогда же в первую секунду я сказал себе: я ее люблю потому, что на свете нет ничего похожего на нее, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее Вас и нежнее. В Вас как будто бы воплотилась вся красота земли... " — А я Паша. Хочешь, я тебя поцелую? Не дожидаясь её ответа, склоняюсь к её лицу и касаюсь губ, сдерживаясь от большего и дожидаясь согласия и ответной реакции. И вот она кратко кивает, а мне этого достаточно, чтобы моё желание впилось ей в губы. Больше не было никакой скромности в моих поцелуях к ней. И я с трудом сдерживал себя вновь, чтобы не натворить ещё чего-то. Поцелуй выходит просто отвратительным. Чувствую себя подростком в период созревания. Она не делала ровным счётом ничего. Не умела. В голову не сразу пришла мысль, что у неё это первый поцелуй, а когда пришла, то эта девочка подтвердила её, укусив меня за губу. Я смутно помню, застонал ли я от жалости, что закончилось всё это, или от осознания, что впутался в отвратительную историю, но факт моего стона был. Мы стояли лоб ко лбу и хватали ртом воздух. В штанах началось движение. Да, видимо, я выпил слишком много. — Ты целуешься совсем отвратительно, — хохот мой разносится по коридору, а щёки её становятся пунцовыми. Рука дергается, чтобы погладить её по щеке, но Мира, видимо, обижается на мои слова и хмурит брови, хочет уйти. Ловлю её довольно быстро и возвращаю на нужное место — около меня. Руки сами ползут по её телу прямо к пояснице. Чувствую слишком отчётливо каждый изгиб её тела, от чего хочу её только сильнее. — Но этот отвратительный поцелуй был очень милым. Ты укусила меня в конце. — Мои губы ты не даёшь кусать. Заворожено произносит моя девочка, прикрыв глаза, когда я сжимаю ткань платья в районе спины. Она открывает рот в судорожном вздохе, и я просто с ума схожу. Эта девочка. Если она не уйдёт, я её погублю. — Их могу кусать только я. Остаток ночи я провёл с Олей в какой-то общажной комнате. На губах у меня было её имя. Да, святится же оно.