Привязанность

Когда двое любят, то они делают это по-разному. Один из них сильный, а другой слабее. И тот, кто слабее, всегда любит безоглядно. Без какого-либо расчёта.

Всё началось зимой. Мы начались зимой. Зимой, наступившей так рано. Я делала выбор в пользу нас с того самого момента, как она наступила. Почему? Потому что я всегда буду выбирать Пашу. Он будет всегда во всём, везде и повсюду. Я буду видеть его в каждом проходящем мимо человеке. У одного будут зелёные глаза, может у второго такая же улыбка, а у третьего, пятитысячного и миллиардного его привычка закатывать глаза и усмехаться. Я буду искать его. Я буду скучать по его рукам. Буду засыпать с мыслями о нём и мечтами встретить своё солнце хотя бы во сне. Он — каждое моё воспоминание. Он в моей голове и от него не сбежать. Я чувствую, что больше никогда не полюблю кого-то так сильно, как его. От него не будет покоя, даже если умру. От него нет спасения. Он создал и уничтожил абсолютно всё, можно не сомневаться. Жизни до встречи с ним больше не существует. — Паша, — голос похрустывает, звучит слишком хрипло, жалко и очень свойственно мне последнее время. Он выжимает педаль газа, машина несётся по заснеженной дороге, а пальцы его сжимают руль с невыносимой силой. — А я люблю тебя. Загорается красный. Паша не разжимает пальцев, челюсти, и морщинка между бровей не исчезает. Цифры на дисплее показывает половину одиннадцатого. В ушах всё еще стоит гул, а слова его застряли где-то в горле. Сжимаю пуховик в том месте, где он схватил меня за руку, заталкивая в машину. Едва я отстранилась тогда, его хватка стала жестче, до боли во всём теле. Вытираю щеки от слёз, поворачиваю голову в его сторону. — Сделаем вид, что я этого не слышал, а ты этого не говорила. — Я люблю тебя, — повторяю я четко и громко, перебивая его. — Слышишь теперь? Я люблю тебя. — Зачем ты мне это говоришь? — Паша ударяет по рулю несколько раз, а потом стремительно сворачивает на обочину. Он выскакивает из машины, и я выскакиваю за ним, бросаюсь к нему, но Паша грубо хватает меня за руки и отталкивает. — Ты обещала мне! Ты обещала меня возненавидеть! У нас был уговор! Я жадно хватаю ртом холодный воздух, стараясь успокоить накатившуюся истерику. По щекам текут слезы, метель царапает кожу, и становится только больнее. Паша смотрит на меня, как на самое ужасное разочарование в его жизни. Я — его разочарование. Я просто влюбленная в него кукла. Меня нельзя трахать, но со мной можно играться. Меня нельзя никому другому трогать, но можно каждый раз отталкивать от себя. Меня нельзя любить, но можно делать мне больно. — Ну, прости меня. Не могу! Не могу я так! Понимаешь? Ты моя дорогая, хорошая, — Паша подходит ко мне почти вплотную, берет за руки. Губы дрожат. Далеко не от холода. Впервые, за всё время, что я знаю Пашу, голос его тоже дрожит. Он нервно сглатывает, глядя мне прямо в глаза. Мужчина, которого я люблю больше жизни, смотрит на меня с потерянностью, угнетённостью и страхом ошибки. — Ну, зачем я тебе нужен? Ты подумай, ну, ну не надо мне всего этого. Ну не люблю я тебя! Я не люблю тебя, понимаешь ты это или нет? Горький смешок срывается с губ, и я смутно помню, почему начала смеяться. На то не было какой-то определённой причины. Я просто смеялась долго, громко и очень фальшиво, пока смех не превратился во всхлипы и жалкие завывания. Настолько мне было жалко себя, что я сдалась и перестала строить из себя идеальную версию без слабостей. В груди так сильно жгло от недостатка воздуха, хотя дышала я буквально каждую секунду. Воздуха в лёгких, казалось, катастрофически мало, чтобы жить. Я в попытке остановить это, закрываю лицо ладонями, осознавая, что ничего не выйдет. Паша, через силу и моё сопротивление прижимает меня к себе так крепко, что тело начинает ломить от напора. Я безостановочно целую его лицо, и оно становится мокрым. В местах, где я касаюсь его губами, остаются мои слёзы и боль. — Прошу, ненавидь меня, злись, но не относись ко мне вот так! Пашенька, миленький, — истерично взвизгиваю я, прижавшись к Пашиной груди. — Ударь меня, если хочешь! Но пожалуйста, миленький, любимый, не оставляй меня! — Остановись же, дура, — Паша обхватывает моё лицо своими большими ладонями и целует. Долго, протяжно, с привкусом сожаления обо всём совершённом. Пальцами я впивалась до судороги в его куртку, зная, что больше никогда не позволю себе его отпустить. Я и так слишком много потеряла, а мне всего восемнадцать. Губы щиплет, так искусала, что заживать будут ещё долго. — Ты совершаешь ошибку. Всё не кончится хорошо, Мира. — Павел Петрович, поцелуйте меня, — глазки бегают по любимому лицу, дрогнувшему от моей мольбы. Сглатываю огромный ком, прежде чем его губы касаются моего подбородка. — Паша, пожалуйста. Глупая влюблённая девочка. Бесконечно влюблённая, надеющаяся на какое-то будущее. Жалкое зрелище и размазня. Я — всё это вместе. Гляжу в зеркало и не вижу ничего кроме неудачницы, трясущейся, как осиновый лист. За дверью ванной комнаты Паша сидит в гостиной и ждёт, когда я выйду. Сегодня он останется у меня. Сообщение от папы я получила короткое и ясное ещё до того, как вышла от Кати. Сообщение гласило: «Завал.», что означает: «Не беспокойся, ложись спать. Я буду завтра к обеду, а может и позже.» Листая сообщения, я заметила, что таких завалов у него последнее время очень много. Значение я этому особо не предала, а сейчас почувствовала, как стыдно за свою безучастность в его жизни. По дороге ко мне было принято решение, что теперь мы перестанем терзать друг друга. И будем говорить правду. Я сама предложила поехать ко мне. Было странно сидеть в машине после того, что произошло где-то на обочине дороги. Мы почти не разговаривали вплоть до того, как машина остановилась у моего подъезда. Паша может и хотел о чём-то спросить, но мне было слишком неловко и боязно оставаться ещё дольше в напряжении, поэтому я быстро вылезла из машины, не оставив ему право на слова. Но нагнетающее молчание не оставило нас. В лифте, до которого мы очень тихо добрались, чтобы не разбудить Бабу Нину, оно вновь застало нас врасплох. Но ровно за один этаж до моего Паша наклонился и оставил на моих губах очень горячий поцелуй. Думаю, что мы оба знали, чем закончится сегодняшняя ночь. Ключ в замочной скважине не особо хотел поворачиваться и открывать дверь из-за дрожи в руках, но в конце концов дверь была открыта. По квартире гулял холодный воздух, потому что я забыла закрыть окно. А еще в квартире было пусто. Невероятно пусто. До этого момента я не признавала пустоту, знала о её существовании, но не признавала. Сейчас мне кажется, будто я пробудилась от какого-то глубокого сна. По какой-то причине я всегда сопротивлялась. Будто во мне сидел кто-то другой и говорил: «Не сдавайся! Всё будет хорошо! Не все сломано!» Но пора прекратить себя обманывать. Сминаю в руках полотенце, в которое укуталась после душа. На пороге ванной я мнусь уже минут пять, боюсь выходить туда к Паше. За дверью ни одного звука. Когда я уходила в душ, то мне удалось посмотреть, как Паша неспешно снимал белоснежную рубашку, чтобы переодеться в ту одежду, что я достала из родительского шкафа. Паша лишь усмехнулся мне. Я бы ещё долго могла смотреть, как он натягивает отцовскую старую футболку, и мышцы спины перекатываются под молочной кожей, стоит Паше поднять руки, но вскоре была позорно замечена. — Мне остаться без футболки, Мирослава? Услышала я, прежде чем хлопнула дверью ванной. Потом слышала Пашин тихий смех, и то, как, скорее всего, пряжка его ремня стукнулась о паркет. Этот звук вызвал не особо приятные воспоминания, и где-то внутри что-то жалко заскулило. Судорожно натирая мочалкой кожу, я чувствовала себя абсолютно уязвимой для всего мира. Мочалка и мыльная вода смывали чужие прикосновения. Вместе с мыльной водой утекали прикосновения математички, пытавшейся удостовериться в моем полном порядке, сотни учеников школы, в толпе которых я танцевала, Пономорева, когда он пытался остановить меня. Васины прикосновения мне хотелось смыть сильнее всех остальных. От усердного трения кожа краснела и зудела, а остановиться было сложно. Только у зеркала я поняла, что перестаралась. Дверь я открывала максимально тихо, думая, что Паша, может быть, уснул, но застала его сидящим за пианино. Любимый мной мужчина сидел за любимым мной инструментом. Это был один из самых красивых моментов, увиденных мной. Мне бы хотелось заменить им всё то ужасное, что я помню. Паша обернулся на мой судорожный вздох, принялся разглядывать мой вид. Вода с волос падала на оголенную спину, но мурашки были скорее от Пашиного взгляда. В отцовской футболке Паша выглядел непривычно домашним. Глядя на него вот так, я поняла, что теперь окончательно и бесповоротно впустила его в свою жизнь. — Ты играешь. Скорее констатировал факт, чем спрашивал, Паша, вставая с кушетки, но не делая ни шага ко мне. Мне тоже страшно делать какие-то попытки сближения. Мы просто разглядываем друг друга. У каждого из нас голова забита чем-то своим, подозрительно серьёзным, но всё крутится вокруг одного и того же — нас. — Я не играла очень долго, а в этом году заиграла снова, — признаюсь я, и голос ломается не вовремя. — После встречи с тобой. Паша улыбается, и подходит к книжным стеллажам, где помимо русской классики раньше стояли рамки с семейными фотографиями. Он проводит пальцами по пыльной полке, гладит корешки книг. Каждое движение в свете лишь одного торшера кажется плавным, естественным и слишком интимным. Хочется стать одной из тех книг, что сейчас на полке, а после окажется в его руках. Скольжу взглядом по широкой мужской спине и только сейчас осознаю, что те домашние отцовские штаны не подошли моему парню. Да, по плечам с отцом они были очень схожи, а вот ниже не особо. Однако и так меня устраивает. Я заведомо знаю, что стала уже давно красной, а неприличные мысли не дают покоя. Особенно, когда Паша встаёт боком ко мне, а лицом к свету. — Не кусай губы, Мирослава. — Почему? — вырывается раньше, чем я успеваю подумать. Пашины выражение лица меняется со спокойного. По нему так и видно, что я задала очень тупой вопрос. Но я слишком долго молчала, и теперь задаю вопрос ещё более тупой. — Что с ними становится не так? — Очень глупый вопрос, Мира, — расстояние между нами прекращает своё существование ровно в тот момент, когда Паша его преодолевает в два простых шага. Он касается губ большим пальцем и надавливает на нижнюю, растирая её. — Не корчись, сама виновата в том, что искусала их до такого состояния. Твои губы будут некрасивыми, если ты не перестанешь их терзать. Ты совершенно не замечаешь, когда нужно остановиться. На них часто остаются некрасивые кровоподтёки, а ссадины, от твоих попыток побороть свои чувства и эмоции, заживают очень долго. В немом молчании я хлопала ресницами, внимая всю ту информацию, что была озвучена. Он сейчас слишком близко, чтобы думать о завтрашнем дне, глаза слишком манящие, губы слишком влажные. Несколько секунд в тишине мелькал его блуждающий взгляд по моему лицу. Паша запускает ладонь в мои мокрые волосы и чуть оттягивает их, заставляя меня запрокинуть голову. Ресницы медленно опустились и его губы коснулись моей разгорячённой кожи на шее. Тело моё быстро обмякло, и руки стали медленно опускаться вниз по шее, с упором поглаживать мою спину, заставляя прогнуться в пояснице, выгнуться ему навстречу. Он подтянул меня за талию, заставив привстать на цыпочки. — Мирослава, — тихо шепчет Паша, убирая мои волосы назад. С моих губ слетает стон, и Паша ловит его губами. Он упирается лбом в мой лоб, прерывая поцелуй, чтобы потом забрать ещё один, более страстный и напористый. Пальцы медленно тянут полотенце, которое особо и не собиралось сопротивляться, оставляя меня совершенно нагую. Кожа становится гусиной от блуждающего холода, однако Паша быстро заставляет полыхать меня. Мы оба боимся того, что должно случиться, но отрицать желание бесполезно. — Прости меня, девочка, прости. Потянув за руку, Паша ведет меня в мою спальню, он ложится на кровать и увлекает меня за собой. Я оказываюсь сверху, Паша прижимает меня к себе и целует с новой страстью, с новой настойчивостью, сгорая от желания. Я опускаю руки к низу футболки и медленно пытаюсь её приподнять. Мне хочется ощущать его тепло. Паша упрощает мне жизнь и сам стягивает футболку, разорвав поцелуй лишь на короткий миг. Он приподнимается, принимая сидячее положение, укладывая свои ладони мне на обнажённые бедра. Пальцы мои запутываются в его кудрявых волосах, губы мягкие, пылающие. Немного отстранившись, Паша целует меня в нижнюю губу, прикусывая ее на мгновение. Его кожа на сто градусов горячее, чем была секунду назад. Он водит губами по моей шее, я глажу его грудь, живот, плечи, не понимая, почему в моем сердце так громко стучат товарные поезда. Мне хотелось отдать Паше всё, что у меня есть, без остатка. Никогда в жизни я не испытывала такого желания, которое охватило меня — отдать себя. Я хотела его, хотела делать то, что ему нравится, хотела быть такой, какая была ему нужна. В этот момент мне вдруг показалось, что я создана именно для того, чтобы отдаваться. Чтобы отдаваться Паше. Я так дико боюсь потерять его, потому что без Паши уже не вижу смысла своей жизни. Я не успела что-либо понять, как он уже был сверху. Я даже не заметила, как развела ноги и пустила его так близко. Паша вжал меня в кровать, заведя мои руки мне за голову и прерывая мои попытки тоже прикасаться к нему. Мне категорически не хватало его губ, но Паша не спешил возвращаться к поцелуям, поэтому мне оставалось кусать свои до противоречивой удовольствию боли. В темноте моей спальни Паша был невероятно красивым, настолько, что я невольно зажималась от его величественной красоты, нависшей надо мной. Он наклонился, прижавшись губами к моей щеке легким прикосновением — и это легкое прикосновение послало дрожь сквозь мои нервы, дрожь, заставившую трепетать все тело ещё больше. — Если ты хочешь меня остановить, скажи сейчас, — прошептал Паша, и я промолчала. Он коснулся своими губами впадинки у моего виска и маленькой родинки у носа. — Или сейчас, — губы коснулись линии подбородка, с моих губ сорвался стон. — Или сейчас, Мирослава, — хрипло отдавалось моё имя. Его губы находятся в опасной близости от моих. — Дальше я не буду сдерживать себя. Я поддаюсь к нему, и окончание его слов теряются в моем горле. Паша целует нежно, осторожно, как в первый раз. Я делаю плавное движение бёдрами, и поцелуй приобретает новый оттенок желания. Паша тихо застонал, низким гортанным звуком, а затем обхватил меня двумя руками, выпустив мои из оков. Пальцы впиваются в массивные плечи, и мне кажется, что от моей хватки останутся следы. Этого я и хочу. Хочу пометить его, чтобы он остался только моим. Паша цепляет губами розовую бусину сосков, и я стону от наслаждения. Я не следила за тем, как чувствует себя Паша, потому что погрузилась полностью в свои ощущения. Я отдавалась чувствам, как Паша учил меня. За то время, что мы были вместе, удовольствие получала в нашей паре только я. Страх боли и факта проникновения окутал меня, когда Паша отстранился, чтобы подготовиться. Он не просил помочь ему, но велел мне смотреть на него. И я смотрела. Смотрела и боялась. Паша аккуратно взял меня за бёдра, навалившись сверху. Возлюбленный довольно улыбался, глядя на меня и успокаивающе чмокая в щеки. Он видел мой страх, но не останавливался. Это произошло так неожиданно и резко, что я буквально заскулила от боли. Упираясь ладошками в грудь Паши, я пыталась оттолкнуть его от себя, чтобы все прекратить. По щекам снова катились слезы то ли от боли, то ли от собственной беспомощности. — Тише, моя хорошая, — отдавалась эхом в моей голове Пашина мольба. Это случилось. Паша стал моим первым мужчиной. Внутри у меня впервые всё становилось на свои места. В голове было столько всего, что мне хотелось сказать, но получалось лишь какое-то несвязное мычание. Мой первый мужчина собирал губами мои слезинки, двигаясь медленно и протяжно. Это вызывало только больше дискомфорта и продлевало существование боли. — Потерпи, малыш, потерпи. И я терпела. Терпела и улыбалась, как сумасшедшая. Паша двигается, старается контролировать каждое движение, чтобы не причинить еще больше боли, но боль не утихает. И я знаю, что не утихнет. Грудную клетку до невыносимой боли сжало от нового, быстрого темпа. Всё закончилось не так быстро, как началось. Последние минуты тянулись бесконечно долго для меня. Улыбка на лице была лишь от счастья, что все закончилось. Я знала, что только в первый раз больно. Знала, что все пройдет. Но тянущая боль внизу живота оставалась даже тогда, когда Паша слез с меня, чтобы отдышаться. А я боялась пошевелиться настолько, что сводило конечности в том положении, что я осталась. — Мира, — тихо позвал меня Паша, когда я втянула слишком много воздуха в грудь, а затем выдохнула его. Я не могла отвести глаз от своего белого потолка с затейливыми звёздами, которые мы расклеили с отцом на мой восьмой новый год. Когда я смогла вновь чувствовать свое тело, а не только боль в нем, то после усердных стараний смогла перевернуться на бок. Я не видела, но знала, что Паша встал с кровати. В тот момент я почувствовала непреодолимый холод, но не решалась шевелиться снова. — Эй, малыш. Сначала я почувствовала, как Паша встает коленом на край моей полуторки, а потом склоняется ко мне. Горячие и влажные губы коснулись моего плеча, и я вздрогнула и зажмурилась. Это было, словно прощание со мной. Мысль, что Паша использовал меня, а теперь просто уйдет, пробралась в мозг и принялась выедать всё самое приятное, что было с Пашей. Я закусила щеку и судорожно выдохнула. Теперь не будет ничего, как раньше, а значит и отношение Паши ко мне может измениться. — Сильно больно? — придвинувшись ближе и чуть разворачивая меня к себе, шептал парень, тревожно оглядывая меня. Он лишь кончиками пальцев коснулся внутренней стороны моих бёдер, и мое дыхание стало учащенным за долю секунды. Дискомфорт и впечатления от боли всё ещё не покинули меня. Я жалобно глядела Паше в глаза, пока по щекам не закатились слёзы. Опять. — Эй, ну ты чего, малышка? Моя девочка, ну чего ты сопли развела-то? Паша прижимал меня к себе, пока я ревела, как маленькая. Мой мужчина, мой Паша, успокаивал меня и целовал, как ребёнка. Я же просто умирала от зацикленности на мысли, что Паша меня бросит. Ничего не предвещало этого, но где-то внутри, я знала, что такое может быть.Рано или поздно, но это случится. — Не оставляй меня, Паш, — тихо попросила я, когда мы лежали, как одно целое, и наши тела переплетались между собой в желании познать это единение душ. — Я люблю тебя. Я только твоя. Не оставляй меня, прошу. В ответ мне был оставлен поцелуй на лбу. Моё признание прозвучало чересчур много раз, и ни на одно Паша не ответил.