Привязанность

Мой младший брат родился в один день с сыном Паши. Это удивительно совпадение казалось мне бредом, чушью, издевательством. Это случилось ночью, когда я была с Пашей в отеле. Не трудно было догадаться, чем мы там занимались. Она знала, что он едет ко мне. Она всегда знала, что он приезжает ко мне. Каждый раз она находила разные способы, чтобы как-то вырвать его от меня. Именно поэтому, когда в ночи раздался телефонный звонок, Паша не взял трубку первые три раза. Она родила Илью на седьмом месяце, с очень маленьким весом, и он уехал с ней в более хорошую клинику почти сразу. Я помню, как на следующий день сбежала с урока математики, чтобы поехать в больницу к нему. Помню, как выискивала его, а когда нашла — не узнала. Паша был подавлен и винил себя. Сильно винил. Он смотрел на инкубатор, где был его сын, и выл от злости на себя. Я ненавидела себя. Тогда он в первый раз ударил меня. Пощёчина была такая звонкая и сильная, что я с трудом могла собраться после. Паша с испугом глядел на меня, а потом извинялся, прижимал к себе и плакал. А я ненавидела себя ещё больше. Ночью, перед тем, как он собирался уезжать, у нас был самый болезненный секс, какой только мог быть. Я не чувствовала ничего, кроме боли и Пашиной злости. Он выставил меня за дверь утром, отправил в школу. В школу я так и не пришла в тот день. 5 апреля, 14:43 Всю свою жизнь я справлялась со всем сама. Всегда. Для идеальной дочери идеальных родителей не могло существовать чего-то, что разрушало бы прекрасный образ. Все мои проблемы, переживания, волнующие мысли, поражения я проглатывала годами, как горькую пилюлю. Раньше, я считала, что моя слабость у меня в отца, но я абсолютная копия матери. Мне казалось, что после Паши у меня новая жизнь, но стала ли она легче? Все стало только хуже. И я виновата во всём сама. Это не любовь. — Пожалуйста, не забудьте про тестовые задания, — Анастасия Валентиновна аккуратно сложила несколько тетрадей на большой школьный журнал и устало выдохнула. Мы встретились глазами. Я не сразу сообразила, что зрительный контакт наш затягивается, пока не заметила, как мягкие черты её лица становятся ещё мягче и приобретают сочувствующее выражение. — Мирослава, ты в порядке? Весь металлический звон в моих ушах нарушает её мелодичный голос. Я вспоминаю зимний бал. Только сейчас я вспоминаю детали, каждую, даже самую незначительную. " — Ну, прости меня. Не могу. Не могу я так. Понимаешь? Ты моя дорогая, хорошая, — Паша подходит ко мне почти вплотную, берет за руки. Губы дрожат. Далеко не от холода. Впервые, за всё время, что я знаю Пашу, голос его тоже дрожит. Паша нервно сглатывает, глядя мне прямо в глаза. Мужчина, которого я люблю больше жизни, смотрит на меня с потерянностью, угнетённостью и страхом ошибки. — Ну, зачем я тебе нужен? Ты подумай, ну, ну не надо мне всего этого. Ну не люблю я тебя! Я не люблю тебя, понимаешь ты это или нет? " Каждая наша встреча была неправильной. То, как он сторонился меня, как отталкивал, как разговаривал. Все это было неправильно. Ошибкой. Все это должно было закончиться значительно раньше. Все это не должно было начинаться. — Да, все хорошо, — тихо лепечу я, замечаю, что в классе кроме нас двоих и Пономорева никого не осталось. Он буравит меня взглядом, пока я собираю учебники, ждёт. — Всё хорошо, я в порядке. Я не в порядке. Я совсем не в порядке. Я ничего не чувствую кроме жгучей ненависти к себе. Я сама виновата во всем случившемся. Мы обмениваемся лживыми улыбками с учительницей математики, и она выходит из кабинета, прихватив с собой небольшой томик Шекспира. Я и не замечала раньше, какая она разносторонняя. За своей безосновательной ревностью я не замечала вообще ничего. Еще одно доказательство того, что всё это неправильно. — Мирослава, — слышится с другого конца класса, и я вздрагиваю от произношения своего имени. В голове всплывают не самые приятные воспоминания со сроком трехнедельной давности. У них очень похожий тембр. Фил шептал мне на ухо мое имя, пока я выла от боли. Он изнасиловал меня. Я этого не хотела. — Мы можем поговорить? — Вась, я устала и очень хочу домой. — Я знаю, но я волнуюсь за тебя. Ты сама не своя последнее время, — мне так противен его ласковый и взволнованный тон. Когда он прижимал меня к стенке и кричал, он не особо волновался за меня. Мне хочется высказать ему все, что я думаю о нем, но просто не могу. Не хочу и не могу. Я устала. Я просто хочу домой. — Ты же знаешь, что нравишься мне. — Нет, не начинай снова, Вась, — так страшно, что голос дрожит. Последний такой разговор с человеком, которому я нравилась, закончился плохо. Страх оставаться дальше с ним наедине начинает колотить по вискам. — Я хочу домой. Сумка на плечо, руки поглубже в рукава толстовки, чтобы не показать случайно, как сильно они дрожат, и прочь. Скорее прочь от него. В безопасность — домой. Однако Вася быстро перехватывает меня, перескочив, через ряд. — Прекрати уже это! Я тоже устал от твоих вечных отказов мне. Чем этот лучше меня? Акцент на «этом» у меня сопровождается мерзким привкусом свинца во рту. Я звонила ему каждый вечер с того дня, а он так и не ответил мне. Чем он лучше его? Чем он лучше? Лучше ли он? Конечно, лучше. — Всем, Вася, — тихо произношу я, обхватив себя руками. Это мой жалкий способ защиты от него — обхватить себя руками и получить новый удар. Он забьет меня с той же легкостью, как растягивает губы в блаженной улыбке по утрам, встретившись со мной глазами. — Отпусти меня, пожалуйста. Ну, забудь ты про меня. Ты хороший, замечательный, но мне не нужно все это, понимаешь? Мне ты не нужен. Мне он нужен. Вася молчал, сжав челюсти так сильно, что я слышала, как крошатся его ровные зубы. В коридоре пронеслась стая школьников с грохотом и гамом, когда Вася вышел из класса, оставив меня одну. У меня была минута, чтобы передохнуть, потому что ровно через минуту дверь резко распахнулась и в кабинет влетела зареванная и лохматая Дьяковская. Я раньше никогда не видела её такой. Первое, что она сделала, так это ударила меня. Пощёчина была такая хлесткая и сильная, что я сразу нашла родственное сходство. Один в один. — Ты поклялась мне, что закончила всю эту хрень. Ты обещала мне, что больше никогда не появишься в жизни моего брата. Я поверила тебе! Блядь ты, Мурова, и каждое твое слово — хуйня! — мой черный лифчик прилетел мне под ноги, пока я приходила в себя. Лера произносила каждое слово четко, как мне казалось, неприлично громко. Она ненавидела меня. Я чувствовала это всем телом. — Я нашла это в квартире! Он был с тобой, а не с Женевьевой! — Я могу всё объяснить. — Заткни рот, блять! Ты просто шлюха, которую трахает мой брат, — Лерины глаза блестят от слез, мы обе задыхаемся. Силы и у меня, и у неё на исходе. — Ты просто шлюха. Жалкая, мерзкая шлюха. Чего ты к нему прицепилась? — Я люблю его. — Ты не имеешь права! — всхлипывает Лера, и рука её зависает в паре сантиметров от моего лица снова, и я готова принять всё, что она сделает. Я это заслужила. — Никогда больше не подходи к моему брату. Не смей даже смотреть на него. Я убью тебя, понятно? Прекрати уже портить ему жизнь. Дьяковская уходит, и я падаю на пол под собственный всхлип. Живот болезненно схватывает, а когда я пытаюсь сделать вдох у меня ничего не получается. Это грань. Я больше не могу. Я три недели пыталась собрать себя по кусочкам, но я больше просто не могу. Толпа шестиклассников заходит в кабинет, когда я с трудом поднимаюсь с пола и вылетаю из проклятого кабинета. Дороги до гардероба не помню совершенно, знаю лишь то, что врезалась в какого-то учителя и чуть не вписалась в дверь. — Мурова, подожди! Вася вылетел за мной из дверей школы, схватив за рукав куртки и потянув на себя. Это действие повлекло то, что я оступилась и чуть не слетела с крыльца школы вниз прямо по лестнице. Мне было так хреново и плохо, что это только сильнее разозлило меня, и я резко развернулась к Пономорёву и толкнула его прямо в грудь со всей силой, что у меня была, а затем мой кулак врезался в его нос. Вася взвыл от боли, а я замерла на месте. Меня так трясло, что я еле держалась на ногах. Одного изумлённого взгляда Васи для меня было достаточно, чтобы я сорвалась с места и побежала, как можно дальше. Меня хватило до парковки возле школы. Я захлебывалась собственными слезами и не могла остановить эту истерику. Мне казалось невозможным прийти в себя и вообще двигаться как-то дальше. Я стояла на парковке, чувствуя, как замерзают мои ноги. А потом я заметила его машину. Пашину машину, въезжающую на парковку с другого конца улицы. Так быстро я еще никогда не бежала. Я буквально бросилась на капот, и этот удар привёл меня немного в себя. Из-за затемненного лобового стекла, я и не заметила, что что-то не так, поэтому так отчаянно рванулась к двери. Мне хотелось прижаться к Паше и никогда не отпускать. Это был не Паша. Филипп открыл дверь и тут же налетел на меня, пытался ощупать, что-то безостановочно спрашивал и злился, а меня дрожь пробила. Меня сковал такой жуткий страх. Я отлетела от парня, словно он горячее железо. Он — всё то самое страшное, чего я всегда боялась. — Боже, Мира, я же чуть не наехал на тебя! — Отпусти! Не трогай меня! — вырваться из рук Филиппа это непосильная задача, и я не знаю, на что надеялась. Эта борьба у нас продолжалась около двух минут. Я пыталась вытащить свои руки, а Филипп только сильнее их сжимал и сковывал мои движения. Пока я истошно не зарыдала, никто мои руки так и не отпустил. — Отпусти, пожалуйста, отпусти. Мне больно, больно. Пожалуйста. Пожалуйста! — Я не причиню тебе вреда, Мира, — настойчиво повторял Фил, словно это могло помочь. Я просто хотела, чтобы он не трогал меня. Почему ему было недостаточно того, что я прошу его не трогать меня? — Я отпущу тебя, но только если ты обещаешь успокоиться. — Отпусти, мне больно. Ты не рассчитываешь силу. Филипп еще какое-то время держит меня, и смотрит так жалобно, так грустно, так виновато. Он нервно сглатывает и медленно ослабляет хватку, но все ещё держит руки на моих. Он думает, что я сбегу. Правильно думает. И это будет правильно. Он насильник. Однако я не бегу. Хотела бы, готова была, но не бегу. — Мы можем поговорить? — тихо спрашивает Фил, собираясь положить руку на моё плечо, но я дергаюсь и он убирает её. — Мы можем поговорить в машине? Садиться в машину с Филиппом мне не хотелось. На улице я могу хоть какое-то внимание к себе привлечь, а там, наедине с ним, я не смогу себя защитить. Но если бы он хотел навредить мне, то уже давно запихал бы меня силой в эту машину. Я же знаю его. Я оправдываю его. И сажусь в машину. В нос ударяет родной одеколон и запах освежителя воздуха с ванилью. Всё пахнет Пашей. А потом я замечаю букет белых роз, внушительный букет. Филипп садится за руль и поворачивает ко мне голову. — Это тебе, кстати, — добавляет Фил и шумно выдыхает. Я смотрю в большие глаза, и ничего не чувствую. Желудок неприятно сводит. Если бы я сегодня съела что-то, то эта пища уже давно вырвалась наружу. Филипп достает букет и протягивает его мне. Через упаковку мне в ладонь вонзается шип, но я и вида не подаю. Приторный запах роз только кружит голову сильнее. Ненавижу розы. — Не знал, какие цветы ты любишь. — Открой окно, пожалуйста, — Фил поспешно открывает окно, и букет летит в это открытое окно. Дышать становится легче, на лице у Филиппа виднеется раздражение, но он пытается его скрыть от меня. — Зачем ты приехал? Филипп отворачивает от меня голову и откидывается на кресло. Он смотрит куда угодно, но только не на меня. На вопрос мой молчит, сжимает челюсть, и вена, на неприкрытой курткой, шее пульсирует. Я разглядываю висящую на зеркале фигурку слона, и хочу рыдать. Я ненавижу эту машину. — Зачем ты приехал? — спрашиваю я снова, вжимаясь в дверь машины. Глаза слезятся, и все это так сильно на меня давит. — Зачем ты приехал? Тебе не хватило того, что ты сделал? — Я люблю тебя. Я приехал бороться за тебя. — Сговорились вы все? Ну, чем я вам так приглянулась? — истерично взвизгиваю я, утирая нос рукавом. — Ты изнасиловал меня. Я этого не хотела. — Я знаю, — выдыхает блондин и поворачивается ко мне, поддается чуть вперёд, а мне некуда больше деться. Филипп стыдливо опускает глаза, а потом утыкается в мою шею носом. Я не шевелюсь, не дышу и, кажется, не существую в этот момент. Шею обдает горячим дыханием, я начинаю задыхаться. — Мне так жаль, Мира. Мне так жаль, моя хорошая. Я не знаю, что на меня нашло. Я так люблю тебя, что был готов причинить тебе боль. Что ты делаешь со мной? Воспоминания и слова жгут изнутри, создавая жуткий дискомфорт. Всё это уже было. Всё это было с Пашей. Было так колко, горячо и внушительно. С Филиппом ничего. Я не чувствую ничего. Филипп поднимает голову, и я сама тянусь к его губам. Мне не хочется целовать его. Мне хочется хоть что-то почувствовать снова. Поцелуй сухой, нелепый, перерастающий в страстный. Изголодавшаяся до ласки, я противоречу себе. Делаю всё инстинктивно, как запрограммированный робот без чувств и желания. Я использую Филиппа снова. Пальцы у Фила большие и тонкие, холодные и нежные. Когда он проводит по моей талии подушечками пальцев, меня бросает в жар. Я изменяю Паше. Настолько ненавижу себя, что лезу на Филиппа после того, что случилось. Филипп темпераментный, страстный, опытный. Он знает, как заставить любую девушку раздеться перед ним, но со мной у него трясутся руки, когда он стягивает мои спортивные штаны вместе с бельём. Глаза у него честные и такие яркие, когда он входит в меня, когда кусает за подбородок, когда сжимает мою талию. Его лицо в поту. Моё лицо в слезах. Боль, граничащая с удовольствием, взаимодействующая со страхом, с безразличием и ненавистью к себе. Паша хороший учитель. Такому я бы никогда не научилась без него. Это не любовь, а насилие.