Привязанность

Я любила свою комнату. Мне нравился мой небольшой балкон, где летом, ранней осенью и поздней весной я, с недавних пор, засиживалась до поздней ночи. Когда свет из окна кабинета отца исчезал, я прислушивалась к тому, как он идёт по коридору до ванной и включает воду, закрыв двери, чтобы не разбудить меня. Нора сдержанно скулит под дверью, пока отец принимает душ перед сном. Я ни один раз наблюдала через приоткрытую дверь: он выходил из ванной, видел свою наивную собаку, усмехался, по-доброму, даже с какой-то искалеченной нежностью, присаживался на корточки и ласково гладил её по пятнистой шерсти. Он никогда не позволял ей спать вместе с ним. Был против собаки не только на постели, но и в целом в его комнате ночью. Первое время, когда Нора была маленькой, отец не выпускал её из рук. Поэтому она так яростно отказывалась принимать факт того, что спать она должна была на лежанке в холодной гостиной. Она могла скулить под дверью почти всю ночь. Это продолжалось несколько месяцев. Отец не сдавал позиций, и Нора, подрастая, медленно соображала и сдавалась. Она уходила от двери, ложилась в коридоре, недалеко, чтобы в любой момент оказаться рядом, и засыпала. Нора была умным щенком. Каждый раз, я видела в её глазах такую бесконечную печаль. В один из дней, в коридоре около родительской спальни, появилась новая, большая и невероятно мягкая лежанка. И все последующие ночи, отец оставлял дверь приоткрытой. Так он не обрывал такую нужную для него связь с животным, которое нуждалось в нём. Мой отец воспитывал Нору, как свою вторую дочь. И я любила смотреть, как он возится с ней, как играет, как сидит с ней в гостиной в выходные и показывает ей других собак, когда идёт реклама. С появлением собаки в нашем доме, мой уставший отец чувствовал себя лучше. Я любила её за то, какое важное место она занимала теперь. После развода с мамой, период близости был не таким долгим, каким бы мне хотелось. За смысл жить у него была только я и его работа, где он проводил большую часть своей жизни. Мы не отдалялись, но и ближе не становились. Отец перестал сбегать от настоящего себя и так погряз в осознании и своём горе, что не замечал, как я начала сбегать. Я только потом поняла, что на самом деле ему просто не было никакого дела до меня. Но он бы никогда не признал своего безразличия. Мы всегда любили друг друга больше. Он не стал плохим отцом, просто прекратил скрывать свою бесконечную беспомощность. Не скажу, что это не сыграло со мной злую шутку, но я его понимала. Мне казалось, я понимаю всё то, что он чувствует, хотя и доли не знала о том, что у него в голове. А правило не делиться своими чувствами друг с другом осталось в нашем доме, как вечное напоминание о матери. Щенок, который теперь мог появиться в нашем доме, был хорошим событием. Отец даже взял отпуск, чтобы первые недели проводить с ней. Нора стала его причиной возвращаться домой. Причиной куда лучше, чем дочь, к которой пропал интерес. Я любила, когда Нора приходила ко мне, после их небольшого ритуала на ночь. Иногда она спала со мной, но всегда ближе к утру возвращалась к дверям спальни. Нора была куда больше, чем просто собака, и порой мне казалось, что я чувствовала, как она жалела меня. Во время панических атак, которые в одно время случались очень часто, Нора часто спасала меня и вытаскивала. Отцовская собака была самым человечным существом, какое могло только быть. Первая зима после выпуска отличалась от пережитых мной зим. От прошлой точно. Бессонница стала моей новой интересной подругой, а кошмары её спутниками. Они компанией приходили ко мне по ночам, уходили утром. А когда я в конечном счете от усталости и недостатка сна с ног валилась, приходили только кошмары. В один из вечеров, я все же поняла, что мне не стоило так резко отказываться от таблеток. Помню, как после очередного кошмара, я забилась в истерике и съела больше нормы. Нора слизывала мои слёзы и истошно подвывала мне. Организму потребовалось много сил, чтобы попытаться вновь принять действия Золофта. За год я научилась понимать, когда начинается действие таблеток. Если пальцы немеют, значит, скоро отключусь. Золофт в дозе, прописанной мне, ломал меня и так, а в тот день всё было иначе. Я проспала почти двое суток, а когда проснулась, помимо жуткой головной боли, я впервые почувствовала облегчение. Нора заскочила на кровать и жалобно заскулила. Только сейчас до меня дошло, что она была без еды всё то время, что я спала. Собака жадно ела корм, чавкая в темноте кухни, пока я глядела в окно. В голове была полнейшая каша. Отец не собирался возвращаться из командировки ещё несколько дней. Бедная Нора так перепугалась моего спящего тела, что в панике сходила в туалет прямо в коридоре. Я точно не хорошая хозяйка. Псина стыдливо опускала морду, проходя мимо коврика у дверей. Я не ругала её, лишь убрала. Это ведь я была виновата в том, что не пошла с ней гулять. Чтобы убрать неприятные запахи, пришлось открыть окно на кухне и в гостиной. Не так много потребовалось времени, чтобы квартира, без того холодная и мрачная, стала еще холоднее. Под одеялом в родительской комнате мы с Норой прятались от напускного холода, листая пропущенные звонки за два дня. Кутузова и Филипп сотни раз звонили. Он не позвонил ни разу. Это даже смешно. Телефон полетел с кровати, Нора около минуты ещё смотрела в темноту комнаты, откуда слышался звук, затем вздохнула и уткнулась носом в бок. Согреться всё не получалось. Я то и дело просыпалась от света, который пробивался сквозь шторы. Никак не могла понять, что там светится среди глубокой ночи. А просто выпал снег. Его не было всю зиму. Рождественские и крещенские морозы так и не состоялись, и постоянная теплынь превратила снег, выпавший ещё в ноябре в ужасную грязь. Грязь то застывала, то снова цеплялась к ногам и проникала в помещения, высыхала там и садилась чернотой на все предметы и поверхности. Земля, деревья, дома были трущобного вида, и даже небо имело цвет черного потолка. Лица прохожих этого города вполне подходили общей картине. Желание выйти на улицу посетило меня резко, я не особо ему сопротивлялась. В доме месяца три назад появился новый консьерж, вместо моей милой пожилой подруги. Мужчина сорока пяти лет, любящий пригубить в любой удобный момент, не особо был увлечён своей новой работой и, можно сказать, не следил за тем, кто входит и выходит из нашего показательного дома. Я скучала по дотошной и напористой Нины Владимировны, но избавиться от сочувствующих вздохов и косых взглядов синих глаз была рада. Теперь я могла идти куда хотела и во сколько хотела, вот только идти было больше некуда. Нора составила мне компанию, вышагивая, около меня по заснеженному переулку. Впервые за долгое время в моей голове стояла тишина. Она сливалась с тишиной спящего города, слышался лишь слабый шум дороги через два двора от моего дома. Я вдыхала морозный воздух через рот полной грудью, в горле болезненно драло, а я все не могла прекратить. Казалось, что я вечность не была на улице. Нора игриво терлась о мои намокшие, практически сразу, замшевые ботинки, подталкивая носом мяч. Мы специально отходили на небольшую спортивную площадку за дом, чтобы поиграть в мяч, только там собака могла абсолютно спокойно играть в пределах площадки, окружённой железной сеткой при хорошем освещении, и в случае чего не потеряться. Папа считал, что Нору вообще не стоит спускать с поводка, хоть такса никогда не убегала и не давала повод, сама по себе была пугливой, осторожной на улице, порой сторонилась других собак и чувствовала себя спокойно только рядом с нами. Полина как-то сказала, что она очень похожа на меня характером, а мне казалось, что ничего хуже, чем быть похожей на меня быть не может. Я сидела на небольшой скамье, наблюдая за тем, как Нора играется с мячом, когда около моего подъезда остановилась машина. Его машина. Он вышел из неё и поднял голову вверх в сторону моего окна. Его засыпало снегом, а он всё смотрел, смотрел в моё окно. Паша закурил, а у меня разболелась голова. Я вовсе и не заметила, как Нора начала лаять, обращая его внимание на нас. Он сразу узнал меня, но с места не двигался. Мы смотрели друг на друга, два невероятно близких человека, пытаясь понять, что нам делать дальше. Из-за крупного снегопада было почти не разглядеть его лица, но я и так знала наизусть все его черты. Паша изменился за год. В нём уже не было того мальчишки, что я узнавала раньше. С длинными волосами он всё ещё напоминал того, моего милого Пашу, но мы оба понимали, что всё изменилось. Он наступал медленно, словно оттягивая момент нашей встречи. Мы не виделись пару недель. Я уже даже не понимала от чего я дрожу. Он не особо аккуратно снял свой шарф, но невероятно нежно укутал меня в него. — Почему без шапки? Промокла вся, — Паша стряхнул с моих волос хлопья ещё не растаявшего снега и присел на корточки передо мной. Дьяковский принялся растирать мои ноги, пока Нора приветливо крутилась вокруг него. Я закрыла глаза, чтобы понять кажется мне это или нет. Всё было похоже просто на галлюцинации, но тихий Пашин голос доказывал обратное. — Нора, чего ж ты выпустила свою хозяйку в такой снегопад. А? Собака? — И давно ты так приезжаешь сюда ночью, постоять под моими окнами? — Паша словно пропускал мимо ушей мой насмешливый тон и слова в целом. Не знаю над кем я больше насмехалась. Я даже удивилась тому, что голос не сорвался. Между любимых мною губ тлела сигарета и я аккуратно вытащила её, чтобы затянуться, набраться сил. — Ты был мне нужен. — Полина написала, что ты не выходишь на связь, не появляешься на работе, — Спокойно, как слон, произнёс Паша и ловко завязал шнурки на ботинках. Он поднял голову, оказавшись лицом к лицу ко мне, и оказался в облаке табачного дыма. В воздухе стояло такое напряжение, Паша сжал зубы. Его злило моё поведение, мои новые привычки, мой загнанный взгляд. — Ты можешь объяснить, что происходит? Я молчала. К горлу подступила тошнота, но я лишь сглатываю её вместе со всеми словами, что рвутся наружу. Мне так хочется много сказать, но голова моя совершенно пуста. Я чувствую себя такой спокойной. Весь этот шум пропал, я лишь слышу то, как хрустит под лапами снег, как дышит человек рядом со мной. Я так давно не ощущала себя свободной от всего этого бесконечного и безмерного, не покидающего меня ни одну ночь и день. На замёрзших щеках одна за другой оставляли дорожки мои слёзы, а Паша хмурился и тревожно оглядывал меня, словно пытался найти, где болит. Но только он не увидит больше. — Я устала, — выдавливаю я из себя, а Паша пододвигается ближе ко мне, садится передо мной на колени, прижимает к себе. — Извини. Я быстро вытираю слёзы дрожащими руками, Паша берёт их в свои ладони, аккуратно касается губами моих замёрзших пальцев. Этого достаточно, чтобы меня вынесло. Я истерично засмеялась, сдерживая истерику. Тишина была просто затишьем перед бурей. С каждой секундой смех становился надрывающимися всхлипами, истошным воем. Паша обнимал меня так сильно, словно хотел вжать меня в себя, целовал моё заплаканное лицо и говорил, шептал, умолял меня потерпеть. Просто потерпеть. Весь остаток ночи, Паша любил меня, как раньше. Нежно, трепетно, словно я была всем, что у него осталось. На минуту мне показалось, что именно в этот момент начнётся та жизнь, которую я видела с ним. Будем только я и он. Я смотрела на него, прикасалась, целовала, чувствовала в себе. Я хотела остаться с ним как можно дольше. Мне всегда казалось, что недостаточно. Оказалось, что нет и вовсе. Я проснулась одна. Подушки все ещё пахли Пашей, а в комнате ощущался уход чего-то важного. Я обошла всю квартиру, но так и не нашла его. Не было запасных ключей на тумбе в прихожей. Я закусила до боли нижнюю губу, открыла входную дверь и нащупала в полумраке парадной под ковриком ключи. Он ушёл. Не знаю почему, но я больше не могла плакать. Словно совершенно все эмоции покинули меня. В квартире курить было нельзя, поэтому я вытащила сигареты из кармана пуховика и спустилась на пролёт к широкому подоконнику. Снег все не прекращался. Зажигалка никак не хотела поджигать единственную мою вредную отдушину. Я всё щёлкала и щёлкала зажигалкой, пока рядом не появился силуэт и мощный огонь турбозажигалки. Я подняла глаза, чтобы увидеть её хозяина. Загорецкая стояла на лестничной площадке в своей форме, рядом был её чемодан. Она кивнула на зажигалку, и я поднесла к ней сигарету. Катя убрала зажигалку в карман рабочей куртки и встала ближе к окну. Я не могла оторвать глаз от неё и бесстыдно разглядывала бывшую подругу. Катя была самой первой, кто отказался от меня, когда узнала. Я пыталась наладить наши с ней отношения, но Катя ясно давала понять, что ей это не нужно. Мы виделись очень редко. После того, как Катя стала бортпроводником, мы встречались лишь около дома. Либо когда я возвращалась ближе к утру, а она уезжала на рейс, либо когда я сбегала, а она возвращалась с рейса. Я скучала за ней. Мне не хватало её. Однако все эти чувства всегда перекрывались перманентным чувством недостатка Паши. Я делала его центром всего, забывая про мир вокруг. — Приятно знать, что ты повзрослела, — усмехается Катя, выглядывая в темноте улицы такси. В груди кольнуло от её слов, и она заметила мой дискомфорт сразу. Я залезла на подоконник и поглубже вдохнула табачный дым. — Видела, как он уходил. Вы всё ещё вместе? Неужели развёлся? — Нет, — совершенно спокойно произнесла я, затушив сигарету о лакированный деревянный подоконник слишком близко с Катиной кистью, на которую она облокотилась. Катя резко убрала руку, а у меня это лишь вызвало усмешку, и я не смогла сдержать довольной улыбки. — Мы не вместе. Каждый сам за себя. Приятно знать, что ты не меняешься. Как была сукой, так ей и осталась. Катя ошарашенно глядела на меня, сжимая выдвижную ручку чемодана. Свет фар её такси мелькнул по моему лицу, затем по её. Мне на минуту лишь показалось, что губы её дрожат, словно она сожалеет обо всём, что сказала мне. Она не ждала ответа, не понимала моей реакции, а самое главное не узнавала человека, который был перед ней. Я бы тоже себя не узнала. Катюша громко выдохнула и молча направилась в сторону лифта. Я видела, как она обернулась и посмотрела прямо на меня, а я отвернулась. Машина уехала, а я все ещё украдкой поглядывала ей в след. — Кирилл, привет. — Мурова? Твой страшный недуг прошёл? Голос такой бодрый, словно вовсе и не болела. — Кирилл, слушай, прости, что не сказала. У меня к тебе просьба. — Не переживай, Поличка отмазывала тебя так старательно, что я даже почти поверил, — усмехался управляющий на том конце города, сонно зевая. Работа бара, где я работала, закончилась всего пару часов назад, и я забыла, что начальник мог спать. — Я так устал, что даже не стану на тебя кричать. Чем могу помочь? -Я хочу, чтобы ты поставил мне до конца месяца полные смены, можно даже каждый день. Деньги нужны очень. Возникла тишина. Кирилл молчал где-то с минуту, словно прознал мой обман. Словно понял зачем мне это. Он всегда догадывался сразу. Всегда понимал в чём дело. Не знаю почему, но я ещё в первую встречу поняла, что он такой же. И боли в нём столько же. — Знаешь, Мурова, — после паузы устало и тихо начал он, заставляя моё сердце колотиться слишком быстро. — Я тебе не верю. Но я верю в тебя. Скажи, когда захочешь отдохнуть заранее. И не опаздывай в понедельник, пожалуйста.