Второе пришествие

Она просыпается из-за назойливого шума со стороны. Треск и помехи радио. Никогда прежде она так не радовалась обыкновенному человеческому изобретению! Радость такая внезапная и приятная, сон как рукой снимает. Деп дёргается в попытке встать, но руки всё ещё в наручниках. Пальцы затекли, и пока она их разминает, осматривается. Отец стоит у высокой тумбы напротив, колдуя над рацией. Несколько минут он возится с аппаратом, стоя спиной к ней, но Деп так и не слышит, чтобы кто-то передавал сигнал, переговаривался. Одни лишь помехи. Уставясь на исполосованную шрамами спину мужчины, на криво вырезанное слово «гордыня» и огромный крест, женщина молчит и наконец опускает голову в повиновении. Волосы давно уже рассыпались из «хвоста» по спине, теперь грязными локонами топорщатся, как попало. От футболки несёт потом, жилетки и вовсе нет на ней, как и перчаток на руках. На мгновение представляя, как жалко выглядит, Деп хмыкает себе под нос. Тела Датча поблизости теперь не видно. Иосиф поворачивается, опирается на край тумбы и складывает ладони в молитве. Однако сам молчит. Подносит пальцы к губам, словно размышляет над чем-то. Проходят минуты, Деп кажется, что она вот-вот не выдержит и произнесёт первую фразу. Но этого так и не происходит. Тишину нарушает лишь тихое-тихое пение Отца. — Я иска-ал птицу в небе-е, искал и в гнезде-е, и я шёл на зов сердца-а её-ё. Над долино-ой и поле-ем летели они-и, но Седьмая-я опя-ять отстаё-ёт… Его чётки не издают ни звука, когда он отводит руки и выпрямляется. Больше он не носит очки, и взгляд кажется пугающе ясным. Деп даже замечает, как он чист, но волосы ничуть не мокрые уже. Пластырь на переносице, и ни следа крови на лице. — Где Датч? — срывается с её губ вопрос. — Я не смог избавиться от тела. Не посмел. Решил, что ты сама захочешь предать плоть огню. Она вспоминает про печь где-то в глубине бункера. У Рузвельта тут много чего припасено. В том числе и склад с оружием должен быть. Только вот незадача: у Отца в кобуре на поясе справа припасён револьвер. Она глядит на него и сглатывает слюну, так в горле пересохло. Но замечая её взгляд, Иосиф вытаскивает оружие и кладёт его возле рации. Вот так всё просто. — Не желай говорить какую-либо ложь, ибо повторение её не послужит во благо, — Отец приближается и встаёт над ней, сверля взглядом. — Я не лукавил, говоря о Голосе, что спас меня когда-то. Не лгал братьям. Никогда. Я не лгу даже тебе, убеждая принять меня. Ожидаю от тебя того же. У неё нет времени слушать его, хотя в иной ситуации она могла бы поспорить о том, ради чего человек лжёт, и что даёт ему эта ложь. Сейчас она решает идти напролом, потому что перспектива находиться рядом с этим человеком в замкнутом пространстве без возможности избежать его влияния ужасающе непривлекательна. — Мне нужно в туалет, — произносит она, спокойно встречая его взгляд. Отец ни слова не говорит. Достаёт из кармана брюк одиночный ключ, а через несколько секунд Деп уже свободна от наручников. Из-за долгого сидения на пятой точке ноги поначалу не слушаются, и молодая женщина едва не падает, потому что не успевает опереться о бортик кровати. Где-то справа мелькает рука Иосифа, но этот жест помощи скорее отталкивает и заставляет отступить подальше. — Не смейте прикасаться! — шипит она; слава Богу, уже ощущает ногами пол. Иосиф с ухмылкой отстраняется, подняв в смирении ладони. Главный коридор бункера кажется невероятно длинным. Она идёт по наитию, слегка пошатываясь, притом успевая оглядываться назад, где Отец медленно следует за ней, чуть наклонив голову, то прикасаясь пальцами к стене, то нет. Где-то тут дверь в сортир. Женщина шмыгает внутрь и тут же запирается на щеколду. Конечно, Датч не слишком заморочился с удобствами, упокой Господь его душу, но всё необходимое есть, и этого достаточно. Умывшись ледяной водой, она глядит на своё отражение в полуразбитом зацарапанном зеркале. Нет времени сочувствовать и жалеть себя. Нет времени на то, чтобы сопли разводить. И она кусает губу почти до крови, возвращаясь к реальности. Это бледное худосочное создание в синяках и царапинах просто не смеет примиряться с тем, что для неё приготовил психопат за дверью. Ему одному будет вполне комфортно в бункере. Пускай подавится! Но она такой судьбы не желает. И вот она дёргает за шнурок, в туалете гаснет лампочка. Деп выходит в полутёмный коридор. Отца поблизости будто и нет. Отсюда до выхода несколько метров, если приглядеться, заметен поворот, а за ним — путь наверх. И она срывается с места. Бегать ей не впервой. Стены маячат перед глазами, но сил в ногах уже не так много, как прежде. Она устала, и она сломлена. Но всё равно бежит к спасительной лестнице. Цепляется за стену, лезет выше, и выше, где-то там, совсем близко, створка люка должна быть. И пусть кроссовок скользит на ступенях, пусть пальцы дрожат, она уже близко!.. На полпути её застаёт врасплох треск в громкоговорителях, натыканных повсюду в треклятом бункере. Звучит музыка, заполняет собой пространство комнат, коридоров, всё и везде. Женщина в отчаянии не способна сосредоточиться, а мелодия уже проникла ей в уши, в мозг, под кожу залезла, да так цепко схватила, что становится трудно дышать. — Только ты… несёшь смысл в этот мир… Только ты… свет создаёшь из тьмы. Только ты… и ты одна волнуешь так меня… а сердце вновь полно любви… к одной тебе… Разум плавится в огне. Наследие Иакова ещё в ней. И Деп срывается с лестницы, её падение вызывает грохот во всём бункере. А песня не замолкает, пока Иосиф не находит женщину без сознания.

День третий

Просыпается она, вдыхая запах нашатыря. Голова идёт кругом, а перед глазами мелькает расплывчатым образом лицо Отца. И голос тихий, ласковый повторяет: — Ты должна смотреть на мир сквозь слёзы и продолжать дышать, чтобы осознать тяжкое бремя, взваленное на плечи раба Божьего. И пусть соль растворится на твоей коже, а сердце замедлит стук, но не позволяй демонам вступить в свои права, завладеть тобой! Иначе будет слишком поздно… Почему только голос Иосифа кажется ей таким странным сейчас? Это и не его голос вовсе. К ней обращается её собственный папаша. Его округлое лицо всегда загорелое, глаза карие, как у неё самой, блестят, потому что он, счастливый слепец, поглощён проповедью. Он наклоняется к дочери, берёт её лицо в ладони, затем целует холодными сухими губами в лоб. Его голос — извечно прокуренный, хриплый — въедается в кожу вместе с поцелуем. — Если от твоего сердца уже ничего не осталось, мне не удастся тебя спасти. Помнишь, как мы расстались? Мы достаточно сказали тогда, чтобы понять: всё было напрасно. Образ папаши растворяется в темноте, она поглощает его, а он улыбается напоследок, ничуть не сопротивляясь. Деп просыпается с ощущением лёгкости. Словно сто лет не спала так сладко. А дурацкий, бредовый сон про отца оказался навеян слабостью и голодом. Она больше не прикована наручниками к кровати, сейчас она лежит на матрасе, укрытая объёмной такой паркой, от которой приятно пахнет мехом. Приходит в себя, замечает разницу в обстановке вокруг: это другая комната, тут большой стол в самом углу, заваленный бумагами, папками и канцелярией. Слева от кровати стоит капельница, система от бутыля тянется к её левой руке. Молодая женщина едва не вскакивает. Ей внутривенно введён катетер, и прозрачная жидкость медленно-медленно протекает по системе. — Не дёргайся, — Иосиф возникает откуда-то из темноты; подходит к капельнице, проверяет клапаны. — При таком состоянии удивительно, что ты ещё можешь шевелиться. Сила человеческая непредсказуема, но я знаю, порой она подпитывается от веры. Где же ты черпаешь свои силы? Когда он присаживается рядом, опирается над нею на руку и со всей серьёзностью и строгостью глядит ей в лицо, Деп не шевелится. Её рука с катетером свешена с края матраса. — Господь Бог — сила моя. Он сделает ноги мои крепче и на высоты меня возведёт. А за это я должен тебя защитить, — он приближает лицо к ней и чуть щурится. — Но как защитить дитя без веры? Как спасти её душу, если она отталкивает своего освободителя? — Я не свободна здесь, с тобой, — полушёпотом произносит она, вглядываясь в него с отвращением. — Вытащив меня из машины, ты ничего не доказал. Я не благодарна за это, и никогда не буду! Лучше умереть в том мире, чем мучиться в аду, который ты тут устроил. Или устроишь. В его взгляде словно ничего не меняется, но, когда он поднимается, его плечи опущены, и снова этот вид христианского мученика вызывает у неё тошнотворное ощущение. Смесь сочувствия с презрением. Ибо он действительно спас её, но и этого оказалось недостаточно. Иосиф уходит и не возвращается, пока вся жидкость из капельницы не исчезает в её венах. А возвращается он с тарелкой чего-то сомнительного и слегка подогретого. Он не остаётся, так что, пока его не видать поблизости, Деп со всей силы пинает табурет с обедом, и тот размазывается по деревянному полу комнаты. Наверняка Отец слышит, как она «бунтует», но не приходит. Катетер также долой. Она обувается, разминает конечности пару минут и осматривает крохотное помещение. На стенах висят вырезки из недавних газет, снимки из статей; что-то о политических переворотах по всем штатам страны, но в большинстве своём комментарии и интервью сомнительных личностей о грядущих тёмных временах. В глубине души Деп признаёт, в чём-то он и прав оказался, разумеется. Но какими же путями добивался он этого признания! За всеми его откровениями и учениями тянется длинный кровавый след, любой другой во век не отмылся бы. Иосиф верит, что его способ «возвращения в Эдем» был оправданным. И это самое жуткое. А она-то? И как она могла во сне перепутать его с собственным папашей? Тот всегда умел сочетать реальность с фанатичностью, а делал это с жестокостью и страстью. Иосиф живёт в своей реальности. Его вера сильна настолько, что нашлись люди, которые за ним последовали. Они приняли его протянутую руку. Женщина стоит и разглядывает снимки, где изображена разруха, катастрофы, смерти и, Бог знает, что ещё. Она думает, что сделать с протянутой к ней рукой. Сжать или отрубить. Отец не тревожит её, и вроде как проход свободен. Но воспоминания о проклятой песне и падении с лестницы отбивают всякую охоту срываться с места. Потирая пальцами шишку на затылке, Деп сидит на кровати и пялится в тёмный угол. Пару раз стены бункера дрожат, но больше ничего не происходит. Из щели приоткрытой двери одной из крайних комнат в коридор льётся полоска света. Деп старается не шуметь, когда подходит ближе. Там Иосиф сидит за столом и что-то пишет в толстенном ежедневнике; огрызок карандаша в его пальцах дрожит, Отец строчит быстро-быстро. Минуту спустя она едва дышит. Она видит, как Иосиф откладывает карандаш в сторону, устало потирает пальцами переносицу, затем склоняется и бормочет молитву. Она уходит прочь, пока он её не заметил. И думает о том, что если раньше Бог и говорил с ним, то он вряд ли услышит Его теперь. А она вот слышит, слышит так, будто бы Отец шепчет ей в самые уши. — Доколе, Господи, будешь забывать меня?.. доколе будешь отвергать денно и нощно… как долго мне муку в душе носить?.. доколе врагу моему глумиться надо мной… Сколько времени проходит — чёрт его знает. Деп стоит перед лестницей и так долго вглядывается в запертый наглухо люк высоко вверху, что шея болеть начинает. Фонарь сбоку здесь единственное освещение. Минуты проходят, а она наконец ощущает на себе тяжёлый взгляд Отца. Он стоит на месте, держит расстояние между ними. Кажется, что он спокоен. Пальцами перебирает чётки и молчит, пока она не решается подойти сама. — За то, что причинил тебе боль, я буду платить, — говорит он сурово и одновременно ласково. — Но я не хотел, чтобы ты ушла туда. Зачем, а? Дабы отравиться? Дабы истлеть среди дыма на выжженной земле? Неужели за твоё спасение я заслужил уничижение и ярость? Она ни слова не говорит, лишь отводит глаза, и на мгновение её взгляд цепляется за «алчность» у него на руке. Ей кажется, будто её как маленькую девочку отчитывают за шалость, обещая не наказывать слишком строго. — Я каюсь за то, что проявил слабость, используя метод Иакова. Это было неправильно. Но я грешен, потому что, желая уберечь тебя от гнева Господня, испугался за себя. И Деп смотрит на него, едва соображая над сказанным. — Я испугался… ведь ты желала оставить меня одного, верно? А знаешь ли ты, каково это — провести бесконечность в тишине, наедине с собственными демонами? — Жаль, что мы этого так и не выясним, — отвечает она просто и проходит мимо, чуть не задевая его плечом. — Ради нас обоих я обязан был тебя остановить! Она не оборачивается, идёт дальше. — Я не посмею более причинить тебе зло! — бросает он ей в спину. — Полюбивший Бога и брата своего любить должен! И я каюсь… Она вдруг останавливается под светом одной из ламп. Ненадолго женщина поворачивается и задаёт вопрос, который стоило задать уже давно: — Зачем ты убил Датча? Иосиф качает головой и кривит губы, словно далее слова могут причинить ему боль. — Он встретил меня с оружием и гневом. И Господь направил мою руку против него. Его ответ отчего-то не приносит особого облегчения. А Деп понимает, что больше не в силах видеть его сегодня. — Любите своего Бога, Отец, но я такого Бога знать не хочу. Он не следует за ней, будто изваянием застывает на месте и стоит так ещё долго, опустив в смирении голову.