Второе пришествие

Первым делом она решает отдать дань уважения Датчу. Раздетый и холодный он лежит на длинной выездной подложке, которая жутко поскрипывает при движении. Пару минут Деп смотрит в осунувшееся серое лицо и вдруг выдаёт: — Знаю, как всё это глупо сейчас выглядит, но… я, честно говоря, ни одну молитву до конца не помню… Наверное, стоит что-нибудь сказать, ведь так всегда было принято. Спасибо вам, Датч… в общем… за всё. И где бы вы ни были сейчас, надеюсь, там вы отыщете себе Рай, которого достойны. Недолго подумав, она с печалью глядит куда-то в сторону, в темноту. — Потому что здесь никто из нас его не заслужил. Она знает, что Иосиф стоит за створками дверей; он сжимает в пальцах чётки и пустым взглядом смотрит перед собой. Деп заталкивает тело в камеру печи, запирает рабочую дверцу и нажимает на пару кнопок на панели ручного управления. Щелчок, пламя разгорается. Она не решается заглянуть в смотровое окно, фантазия на пару с внезапным чувством страха рисует пугающие картины горящей плоти. Ей просто хочется, чтобы эти восемьдесят минут поскорее прошли. Тело сгорит, и когда-нибудь Деп окончательно забудет о том, что ей пришлось кремировать Рузвельта. Час спустя тлеющая плоть больше не страшит её. Только собственное безразличие. Она не видит Отца несколько часов. Деп и так знает, что он молится в комнатушке, которую прибрал для себя. Пару раз проходя мимо, она слышит его горячечный шёпот и даже упоминание о себе самой. После кремации она наконец принимает душ. И если с сортиром Датч не церемонился, то с душевой колдовать не стал вообще. Просто два голых смесителя чуть ли не у самого входа в бункер. Но тут светло и чисто, хотя нет никаких перегородок, отсюда и уходить не хочется. Вода едва тёплая, но для Деп такой душ как манна небесная. Её тело чистое, но, глядя на себя в зеркало и видя расцарапанное раскрасневшееся слово «гнев» над грудью, ей кажется, что ничего не поменялось. Она остаётся такой же, какой вошла в этот бункер. Собственное отражение кажется ей мерзким, и только чудом она сдерживается, чтобы не кинуть в зеркало мыльницей. С одеждой оказывается сложнее, чем с едой. Кажется, что запасов навалом, и Деп знает, что за узкой дверцей, окрашенной в красный, находится лестница, и ведёт она ещё ниже. Там больше еды и даже припрятано оружие, Датч как-то обмолвился. Но за этой дверцей так темно и холодно, что даже теперь женщина не решается спуститься. Консервы не лезут в глотку, хочется лишь пить… и чего-то очень солёного. В комнате с газетными вырезками и скрипучей кроватью молодая женщина ждёт, пока высохнет её бельё, затем переодевается в широкую мужскую рубашку и мешковатые штаны-хаки, найденные в одном из комодов. Женской одежды она здесь так и не наблюдает. Она не в курсе, что проходят уже шестые сутки. Карманные механические часы, которые безустанно тикали в ящике письменного стола Датча, показывают половину седьмого «чего-то». Деп не запирается в комнате перед сном, такая мысль даже в голову не приходит. Она лежит под толстой паркой, хлопает глазами, будто филин, смотрит на входную дверь и долго не может заснуть. Когда из громкоговорителей неожиданно доносится музыка, она всё-таки слегка дремлет. Так Деп узнаёт, что Иосиф сейчас в комнате с рацией, которую она отчего-то любовно называет «рубкой». Немногочисленное оборудование там, плюс магнитофон и даже проигрыватель для виниловых пластинок автоматически возводят статус этой комнаты в «высочайший». На секунду заподазривая худшее, Деп всё же с облегчением выдыхает. Из громкоговорителей доносится мелодичный голос Хендрикса, и ничего удивительного нет в том, что у Датча там целая куча его пластинок завалялась. Женщина медленно садится, свешивает с кровати ноги и прислушивается: «Вчера ангел сошёл ко мне с небес; она осталась со мной, чтобы спасти, И она рассказала мне историю о нежной любви глубокого синего Моря и Луны …» В коридоре почти совсем темно. Свет мерцает время от времени, видимо, старенький ржавый генератор не справляется с нагрузкой. Деп предполагает, что они ещё наплачутся с этой развалюхой. Пока молодая женщина идёт к «рубке», музыка заполняет пространство, так что благодаря Джими и его завлекающему голосу атмосфера вокруг ощутимо накаляется. Она находит Отца стоящим перед флагом, со склонённой головой и сложенными впереди руками. Иосиф одет в серую и явно уже не новую рубашку, рукава закатаны по локти; брюки его же, а вот ботинки нет, тоже какие-то потрёпанные, но на вид крепкие. Замечая на пороге гостью, он неторопливо оборачивается, расправляя плечи и смотрит на Деп в упор. Она ненавидит его взгляд исподлобья. У человека не может быть такого взгляда. Это нереальное, не от мира сего. В этом нет ничего благословенного Господом. И если все пророки с начала времён были такими, то это, должно быть, не более, чем шутка, посланная с Небес. Деп начинает казаться, что в этих глазах она видит начало Коллапса и своё отражение. Между тем Хендрикс всё нагнетает: «И молвил я: полетели, мой милый ангел! Летим сквозь небеса, Летим же, милый мой ангел! Я навеки останусь с тобою рядом». Кто знает, что натворил бы Хендрикс своими излияниями потом, если бы электричество вдруг не вырубило. Во всём бункере резко гаснет свет, кромешная тьма окутывает пространство, и наступает полнейшая тишина. Едва дыша, женщина прижимается к ближайшей стене, руки по швам, тело будто одеревенело. Спереди мерцает что-то, и она не удивилась бы, окажись это глаза Отца. Почему так тихо, чёрт подери? Периодически даже с поверхности доносится какой-то грохот, а сейчас словно всё существующее вокруг вымерло. Ты будто заперт в трюме затонувшего корабля. Но Деп берёт себя в руки, мысленно обругивает боязнь темноты и громко и чётко зовёт: — Иосиф Сид! Если вы здесь, подайте знак! Никакого ответа. Впереди что-то маячит, она протягивает руку и какое-то время безрезультатно шарит пальцами в пустоте. — Это не смешно! Знаю, что ты здесь! Наконец ладонь натыкается на мягкую ткань рубашки, пальцы касаются его плеча, и внезапно Деп ослепляет фонариком. Иосиф стоит в полуметре от неё и строго, с настоящим отцовским беспокойством спрашивает: — Всё хорошо, дитя? Выглядишь такой напуганной. — Нечего тыкать в меня своим фонариком, — щурится она и отмахивается с раздражением. — Откликайся, если я зову, иначе… — Что «иначе»? Неужели арестуешь меня, офицер? — он глядит беззлобно, с любопытством. — Скажи, ты боишься темноты? Если око твоё худо, то и тело темно будет. Так говорят. А если свет в тебе — это тьма, то что же ты скрываешь во тьме? Она упрямо молчит, пытаясь всмотреться в его лицо, привыкнуть к этому ощущению незащищённости, когда он рядом, потому что ничто так не пугает, как быть наедине с ним в полной темноте. Не видеть и не знать, откуда ей «прилетит» его возмездие. Когда он отходит вдруг, забирая с собой свет, она даже не сразу осознаёт. Иосиф уходит в коридор, беспечно насвистывая какую-то мелодию, и несколько секунд полнейшего одиночества для Деп оборачиваются началом паники. Она срывается, налетает плечом на дверной косяк, ударяется о него так больно, что на глазах выступают слёзы. И всё равно она идёт за мелькающим в руке Сида фонариком. Пока она следует за ним, погружённая в сомнения, всё уже случается. А точнее, ничего особенного. Он приводит её в подсобку, где находится треклятый заглохший генератор. Отдаёт Деп фонарик, а сам преспокойно пытается его запустить. Меньше, чем через минуту, у него это получается, и бункер заполняется спасительным сиянием. Потирая ушибленное плечо, она стоит с кислым видом перед генератором, а когда Иосиф забирает у неё из пальцев фонарик, она чувствует, как он касается рукой её кожи. И не ощущает отвращения. Даже когда он крепко сжимает её плечо и наклоняется так пугающе близко, она не шевелится, не дёргается и не отстраняется. — Ты не веришь. Я ощущаю это на расстоянии, дитя, ты всё ещё не веришь. А без веры угодить Богу невозможно, — произносит он, всматриваясь в её профиль; в его полушёпоте звучит искренняя скорбность. — Ибо приходящий к Нему должен уверовать, что Он есть. Лишь ищущим Его воздаётся. Мне не спасти тебя, пока ты сама не попросишь.

***

Он избирает путь спокойствия и умиротворения. Ничто не мешает ему, никто не тревожит. Если он и поведёт борьбу в этом покинутом Богом месте, то лишь с самим собой. Ведь в глубине души он знает, что Всевышний не увидит его здесь, не протянет руку, не укажет, куда идти дальше. Отсюда для него нет выхода. Иногда от осознания этого ему почти больно. Совсем как тогда, очень давно, когда это был не он, когда умерла жена. Он смотрит на тату на своей руке и водит пальцем по её контуру. Он мог бы молиться этому образу… но она — не его Спаситель. Его Бог не отвечает. Между тем проходит вторая неделя. С поверхности до сих пор грохочет, но это не отвлекает от молитв. Время идёт, и уединённость ощущается всё крепче. А источник его земных страданий, его мотивация, его кара и спасение изо дня в день проходит мимо, не желая слушать, отказываясь разговаривать, просто находиться рядом. Никогда прежде ещё ему так сильно не хотелось скинуть с себя бремя Божьего умысла! От этих мыслей он пытается отречься, но не выходит. Он всего лишь человек. Он мужчина, и испытывает голод, и жажду, и боль, и муку, потому что он всеми покинут и почти сломлен. Сомнения одолевают Отца, ему почти страшно. Совсем, как тогда, в юности. Когда он посчитал, что Голос был всего лишь ошибкой. Он помнит строчки из «Послания Иакова», и ежечасно их повторяет, чтобы уберечь себя от греха. Да простит с верою, нимало не сомневаясь, ибо сомневающийся подобен морской волне, ветром подгоняемой и развеваемой. Да простит с верою, нимало не сомневаясь… Да простит с Верою… Отчего Всевышний бросил его здесь, в этой Бездне, вместе с женщиной, которая испытывает лишь презрение и страх? Неужели он неверно истолковал смысл своей последней миссии? Бывают ночи, когда Иосиф не спит, лишь бредит. Он помнит, каким был до воссоединения с братьями. Заплутавший, отчаявшийся. Но он никогда не отрекался. Он лихорадил, когда считал, что Бог покинул его, и едва не умер однажды. Но после он отыскал их. Своих братьев. В них он видел направляющий свет, ибо существует лишь одна истина: Бог есть любовь. И Он всегда был с ним. А что теперь? Он не знает, где искать. Не знает, куда идти. Не видит звёзд, не ощущает Солнца, не чувствует тепло. Рядом с этой грешницей, мечтающей лишь сбежать и погибнуть там, на поверхности, он словно загнивает. Его жрёт изнутри желание придушить её руками, потому что она забрала у него всех, и его любовь, и его Бога. Потому что она не слушает, отрекается, проклинает его. И после всего случившегося он решил, что сможет её простить?! Ему показалось, он смог, но он просто мужчина. Иосиф отчаянно молится, каясь за собственные греховные мысли. Удивительно, но старый проигрыватель каждый день возвращает ему жизнь. Музыка, которая когда-то звучала на поверхности, возносит его из тьмы, толкает двигаться вперёд. Иосиф водит рукой над кружащей пластинкой, слушает мёртвые голоса и ощущает блаженство, которое, как он думал, станет для него недоступным. Когда он успокаивается, молится и смотрит на изображение женщины на своей руке, ему кажется, что он не одинок. Деп всё так же не разговаривает с ним, но теперь в том, как она ведёт себя, Иосиф видит саму жизнь, словно они вернулись наверх, к Солнцу. Женщина занята бункером и инвентаризацией. Из своей комнаты она всегда выходит причёсанная, в полной экипировке. Она больше не ищет в нём Диавола и наблюдает спокойно, если Отец оказывается рядом, несмотря на то, что всё так же предпочитает уединение. В начале третьей недели Иосиф возвращается к дневнику. Срывается с постели посреди ночи, весь в поту, потрясённый видениями, посетившими его. Пальцы дрожат, но его почерк уверенный, аккуратный. «После долгих дней поста и молитв я снова услышал Голос. И я узрел, что грядёт, и лицо того, кто присмотрит за Эдемом после моей смерти. Я не узнаю это лицо, оно не похоже на моё, ибо это не моя плоть и кровь, но это будет моё дитя, как и все они были. Здесь я оставлю своё «Слово», когда должен буду уйти, и, когда его возвратят в Эдем, лишь тогда мы познаем нашу судьбу. Господь не показал мне мою судьбу, но я уверовал в то, что всё случится так, как должно».