Mein Faible

Рождество всегда было для Клауса особенным праздником. В детстве – потому что именно в этот день в их довольно бедной семье был настоящий праздник, каких мальчик видел не так много. Была вкусная еда, подарки, все, о чем можно было только мечтать. Когда Ягеру было 12, в их семье родилась сестрёнка и родители поняли, что не могут воспитать двоих, поэтому мальчика решено было отдать в школу-интернат, а позже, в 16 лет, в военное училище. Тогда праздник показался особенным уже потому, что это был, пожалуй, единственный день в году, когда он видел семью. Со временем финансовое положение семьи стало лучше, вот только Клаусу уже было не до них – он целиком и полностью был занят службой и так часто пропускал важные даты – даже Рождество. Уже несколько суток Клаус Ягер составлял письмо домой, по его расчётам оно должно было дойти не многим позже рождества. За последнее две недели он чудовищно устал и, пожалуй, больше всего на свете хотел оказаться дома. Война становилась все ужаснее, штурмбаннфюрер чувствовал себя все хуже. Он все чаще задумывался о том, что это, скорее, походило на истребление. Эти мысли пугали мужчину. Теперь он сомневался в том, что сможет остаться в живых, и это нагоняло на мужчину ещё большую тоску. Ему не было страшно. Он просто понимал, что ничего ещё не видел кроме военных сапог и оружия. У него и не было ничего и никого кроме этой службы, он умел лишь быть солдатом, а теперь выходило так, что все его старания тщетны, потому что после его смерти, кроме родных о нем никто не будет сожалеть, а им и вспомнить о сыне будет нечего. Злосчастное письмо он принимался писать три раза потому, что понимал – надо много сказать, следующего может не быть, хотя Ягер привык уже писать и не надеяться на то, что письмо дойдёт, воспринимать как чудо, если ответили. Клаус писал о том, что война это определённо самое ужасное, что было с ним за эту жизнь. Писал, что смерть пока милует и он надеется все же выжить и вернуться домой. Писал ещё, что скучает по сестре, просил мать передать ей поздравления и вручить подарок. В отличие от штурмбаннфюрера его солдаты сохраняли более-менее оптимистичный настрой, чему Клаус был очень рад. В здании госпиталя царил весьма своеобразный дух праздника. Почти всем обитателям госпиталя приходили из дома открытки и подарки, по вечерам можно было услышать весёлое пение детских рождественских песен, а кто-то даже принёс в помещение небольшую ёлку. Пожалуй, именно это заставляло Ягера верить в то, что на войне человек может остаться человеком. Пожалуй, единственной, кто не разделял общей осторожной радости, была Берта. Клаус в последнее время очень часто замечал, что её руки нервно подрагивали, а глаза были неестественно красные от слез. Ягер понимал её. Он и сам не раз уже бессознательно ловил себя на мысли о том, что плохо представляет её дальнейшую судьбу. Ему не за чем было её убивать, Вишневская вряд ли могла дать русским какую-то, кроме очевидной, информацию. Если же просто отпустить, то это, вероятнее всего, вызовет сильные подозрения, и в лучшем случае девушку просто будут пытать, а в худшем – убьют. А что ещё ей можно было предложить? Забрать с собой? Это представлялось мало возможным. Слишком много неизвестного. Эту мысль Клаус откладывал уже несколько раз, клятвенно обещая себе вернуться к этому вопросу, но со временем все становилось только сложнее, а окончательно запуталось в Рождество. Время близилось к 12, когда бои притихли, и Клаус наконец то смог вернуться в штаб, хотя большинство солдат так и остались в окопах. Так Ягер коротко поздравил своих бойцов, немного выпил с ними, дождался полуночи и поспешно покинул их, объяснив это тем, что очень устал. В комнате он достал из запертого на ключ шкафа небольшой свёрток – офицерская посылка. Командующим разрешалось иногда заказывать вещи для личного пользования. Кто-то просил пластинки, кто-то книги, а Ягер в этот раз попросил это. После он быстро собрал в небольшой бумажный пакет все то, что было выдано ему Рейхом в качестве поощрения на праздник (мандарины, шампанское и тому подобные вещи) и, прикрыв все это шинелью, быстро прошёл по коридору и постучался в самую дальнюю дверь. На удивление она быстро открылась. Перед ним стояла Берта в длинной хлопковой рубахе с белой шалью на плечах. – Герр Ягер, в чем дело? Кому-то нужна помощь? – обеспокоенно спросила девушка. – Нет, – качнул головой мужчина. – Но мне нужно войти. Берта удивленно вскинула брови, но ничего не сказала и быстро отошла от прохода. Клаус закрыл за собой дверь, поставил пакет на стол и развернулся к девушке. – Сегодня праздник. Я понимаю, что в такое время сложно чему-то радоваться, но мне было бы приятно, если это хотя бы немного приблизит вас к тому, что было до войны. Слегка нервозно проговорил штурмбаннфюрер и протянул девушке свёрток. Повисла немая пауза, было видно, что Вишневская не знает, как себя вести. Клаус тяжело выдохнул. – Думаю, на сегодня вы могли бы считать меня не врагом, а просто знакомым. – Рождество, которое отмечают в России, только шестого января, – нервно прошептала девушка. Ягер немного нахмурился. – Ну, подарок вы можете открыть шестого, а вот продукты, боюсь, испортятся. Берта слабо улыбнулась и впервые за долгое время посмотрела в кристально голубые глаза мужчины. – Зачем? – одними губами прошептала она. – Чтобы вы хотя бы сегодня не плакали. Некоторое время они стояли так, друг напротив друга, и молча смотрели в глаза. Ягер вдруг захотел коснуться, почувствовать тепло её кожи, узнать запах её волос, ощутить её до молекул, однако штурмбаннфюрер поспешно и весьма благоразумно прогнал эту мысль. – Знаете, я уже двое суток почти ничего не ел, – задумчиво проговорил он. – Возможно, вы могли бы поужинать со мной. Девушка немного замялась, покраснела, но все же кивнула. Клаус выдвинул письменный стол на середину комнаты и выставил на него все содержимое пакета. Ели они в основном молча, однако Ягер сидел и думал, что, пожалуй, впервые за долгое время он не чувствует себя таким уж несчастным и одиноким и что в после, возможно, когда-то он увидит жизнь без стрельбы и крови, тихую и спокойную, такую, ради которой работал всю жизнь. Только бы смерть миновала. Шестого числа Берта аккуратно развернула бумагу. В коробке лежал серебряный скальпель с гравировкой «Zum Andenken».