Mein Faible

Берта спит мало и беспокойно. В его кабинете они почти не виделись за те две недели, что он вышел из больничного крыла, встречались раз пять, а говорили и того меньше. Поэтому это утро было особенно ценно для Клауса. Он вошел в помещение всего пару минут назад. Мужчина стоял у окна, внимательно вглядываясь в утреннюю зарю, иногда переключаясь на ниши книжного шкафа, который служит перегородкой и через который можно увидеть ее. Она свернулась клубком под белым тонким одеялом, рассыпала на подушке золотистые волосы, которые обычно прячет под чепчиком. Еще он видит белые плечи с россыпью родинок. Он хочет к ней прикоснуться. Хочет медленно подойти к кровати, сесть на край и бережно коснуться губами тонкой кожи. Но Клаус понимает, что он не должен. Прежде всего, потому, что она этого не захочет. Они должны поговорить. Неопределенность нервирует Ягера. Штурмбаннфюрер садится за стол и принимается дописывать отчёты, мысленно обещая себе по мере возможности подождать её пробуждение. К счастью, это происходит быстрее, чем он может предположить. Вишневская встаёт рано, поспешно одевается, ненадолго уходит к умывальнику. Их взгляды сталкиваются, только когда девушка, сидя на крае тумбы, заплетает недлинные волосы. Клаус слишком поздно понимает, что засмотрелся. Мужчина едва сдерживает улыбку, встаёт и подходит чуть ближе. Девушка вопросительно смотрит на него, поэтому Ягеру приходится быть более сдержанным. — Я хотел бы обсудить кое-что,— намерено сухо начинает он. Берта заканчивает причёску и, убрав в сторону гребень, показывает, что она его слушает. — В мою последнюю ночь в госпитале неделю назад, вы заходили ко мне утром и много говорили. Я бы хотел знать, что. По мере того, как штурмбаннфюрер говорил, он все чётче видел — Берта в замешательстве. Напугана. Вишневская опускает глаза и немного бледнеет. И, кажется, если бы могла, то ещё бы отошла назад, однако дальше просто некуда. Клаус вопросительно поднимает бровь. Около полминуты висит пауза, после чего девушка, слегка запнувшись, проговаривает. — Желала вам скорейшего выздоровления. Ягер хмурится. Он понимает, что Берта ведет себя слишком странно. Слишком странно так смущаться из-за пожелания здоровья, а, следовательно, — девушка врет. —Ты уверена? — строго, несколько по-отечески спрашивает он. Вишневская кивает слишком резко и слишком быстро. — Если вы позволите, я приступлю к перевязкам. Ягера это заставило усмехнуться. Слишком официально. С каждой секундой Клаус все больше убеждался, что девушка лжет, однако коротко кивнул и позволил ей уйти, решив, что вернется к разговору с ней уже вечером, когда получит достоверный перевод от своего адъютанта. Однако все шло намного дольше, чем Ягер мог предположить. Но в конце концов Клаус получил необходимый перевод. Конечно, он предполагал подобный вариант развития событий, однако его все равно удивительно сильно выбило из колеи. Кажется, вопросов в его голове стало только больше. Они нервировали его, раздражали, выводили из себя. Штурмбаннфюрер надеялся, что перевод сможет многое объяснить, но на деле все стало только сложнее, а необходимость разговора чувствовалась острее, чем когда-либо. Клаус посмотрел на часы и не поверил своим глазам: прошли сутки. Вишневская не появилась ни разу с прошлого утра. Ее не было в госпитале. Никто не видел ее с того самого утра. Берта не появилась ни днем, ни ночью. На вторые сутки Ягер послал своих солдат в город. Ничего. «Неужели сбежала!» – немой вопрос комом стоял в горле мужчины. Но город оккупировали. При попытке его покинуть ее бы убили. Ягер зажмурился и потёр глаза. Он не спал уже двое суток. Голова гудела, перед глазами плыли круги. Но и позволить себе отдых было нельзя. Кругом война. Никого не волнует, что происходит у него в голове. Он много работал в эти несколько дней, чтобы время шло быстрее, когда же дела заканчивались, он не спал. Просто ждал, пытаясь вывести себя из западни, в которую сам попал, кажется, в тот самый момент, когда увидел серые глаза на худом лице, наполовину закрытым маской. После известия двух адъютантов о том, что поиски не дали никакого результата, Ягер, совершенно не зная себя от злости, приказал им покинуть его кабинет. Однако один из них, высокий беловолосый адъютант, что был смелее, решился передать начальнику другую весть: — Штурмбаннфюрер, глава местной полиции гауптштурмфюрер Херельд просил передать послание. Он, после тяжёлого вздоха Ягера, сделал два шага и протянул ему аккуратно запечатанный конверт без всяких подписей. — Свободны. Оба адъютанта, по-партийному попрощавшись, поспешили оставить озлобленного Клауса одного. Тот, мельком взглянув на лежащий перед ним конверт, отложил его в сторону, по правую руку от себя, и стал продумывать план дальнейших действий. Письмо гауптштурмфюрера Херельда почти затерялось среди прочих конвертов, однако Ягер быстро осознал свою ошибку и вернул письмо себе в руки. Визит к руководителю районной шайки полицаев казался ему неплохим вариантом, чтобы попытаться найти Берту. Ведь эти самые полицаи наверняка знают больше: были на другой стороне, пока не предали. Хотя Ягер ненавидел полицаев, он считал их кандидатами на роль тех, кто найдёт Берту. Их заставляли просматривать районы в поисках партизан и разведчиков, возможно, они видели её. Клаус аккуратно открыл конверт и, прочитав письмо, узнал, что начальник полицаев имеет какую-то ценную информацию для него. Визит был необходим. Добравшись до здания, которое более-менее сохранилось наряду с остальными, Ягер, осматриваясь, прошёл внутрь. Адъютант придержал ему дверь и поприветствовал, но Клаус лишь хмуро бросил партийное приветствие и прошёл дальше. Добившись до нужного кабинета, он поправил китель, вдохнул и вошёл внутрь. — Хайль Гитлер! — вытянув руку и стукнув сапогами, поприветствовал гауптштурмфюрер Херельд. — Хайль Гитлер, — равнодушно ответил Ягер и присел на стул напротив местного начальника. — У вас был ко мне разговор, если не ошибаюсь. Херельд усмехнулся. — Быстро же вы, однако, перешли к сути, штурмбаннфюрер. Хотя, честно признаться, тоже не вижу смысла медлить. Мне поступила информация о том, что на территории города действует группа партизан. Они убили около двадцати полицаев, пострадали и настоящие полицейские. В частности, мой приятель Штольц погиб от рук партизан. Клаус со вниманием слушал все слова гауптштурмфюрера, понимая, что сейчас это гораздо важнее всех его мыслей вместе взятых. Но волнение за Берту не позволяло сосредоточиться лишь на одной проблеме. — Вы смогли задержать кого-нибудь из них или хотя бы установить личность? — Ягер, наконец, пришёл в себя. — К сожалению, нет. Однако полицаи схватили девушку. Её поймали неподалёку от места, где убили Штольца и двух подчинённых ему полицаев. — Девушку? — удивился Ягер. — Она из их отряда? — Неизвестно, — озлобленно произнёс Херельд. — Она сидит под присмотром полицаев, допросы никак не помогли. — Как она выглядит? — Среднего роста, среднего телосложения. Светлые волосы. Голубые глаза. Хорошенькая девушка. Я решил, что если она расколется до завтра, отдам её на день рождения своему начальнику. Полицмейстер многозначительно посмотрел на Ягера и в довершении протянул ему фотографию. На ней была Берта Ягер еле сдержался, чтобы выглядеть спокойным, он ясно узнал в этом портрете Берту, она буквально стояла перед ним. — Позвольте мне с ней переговорить. — Вы ведь военный человек, штурмбаннфюрер, зачем вам это? Оставьте это полиции, ваше дело — вести военные действия. Клаус был недоволен подобным ответом, он был сильно зол, но сохранял видимое спокойствие. — Если я прошу вас об этом, уж поверьте, мне это необходимо. И не вам судить, что в мое дело, а что нет. Гауптштурмфюрер нервно осмотрел комнату и аккуратно спросил: — Прошу прощения за мою дерзость, штурмбаннфюрер, вас провести к заключённой или вы пройдёте сами? — Пройду сам, — холодно ответил Ягер и вышел, направляясь к месту проведения допроса. В душе он искренне верил и надеялся, что эта девушка окажется Бертой, что теперь она в безопасности, под его присмотром, и он немедленно заберёт её из этого места обратно в госпиталь. Мужчина быстро прошёл по узкому коридору, медленно открыл дверь в камеру, не особо даже понимая, хочет ли он увидит там Берту или нет. Он не хотел думать о том, что с ней не могли сделать за это время, если она не давала нужных показаний. Если Клаус всё правильно помнил из рассказа своего армейского знакомого служившего в СС— ей богу, лучше бы она сбежала. Однако вопреки его надеждам, свернувшись клубочком на дощатых нарах, лежала Берта. Ягер закрыл дверь в камеру. Мужчина торопливо подошел к девушке и слегка трясущейся рукой коснулся её шеи на предмет поиска пульса. Ягер выдохнул. Она жива. Берта открыла глаза и посмотрела на мужчину слегка мутным взглядом и, возможно, не совсем осознанно улыбнулась. Её губы потрескались: на них были видны капли запекшейся крови. Клаус присел на корточки рядом с нарами, аккуратно взял за руку, которая была покрыта ужасными фиолетовыми синяками. — Entschuldigung, es hat so lange gedauert, mein Kind. Ягер помог ей сесть на кровати, бережно придерживая за поясницу. — Ты можешь идти? — уточнил он, пытаясь перестать замечать синяки, ссадины, кровоподтеки, от которых даже его— взрослого мужчину—передергивало. Вишневская кивнула, но как только девушка попробовала встать на ноги и сделать хотя бы шаг, она рухнула, благо Клаус успел поймать его до того, как девушка достигла пола. Мужчина тяжело вздохнул, подхватил Берту под колени и уверенными шагами понес ее выходу. Через час Ягер уже сидел в медблоке и задумчиво наблюдал за тем, как санитары влажными тряпками, стирают с неё кровь и обрабатывают раны. За это время штурмбаннфюрер уже трижды проклял тот день, когда он разрешил ей выходить в город. Второй хирург уже успокоил Клауса, заключив, что серьёзных травм нет: недостаток сна, обезвоживание, серьёзные побои— всё это пройдёт за 10-12 дней в покое, но Ягер прекрасно понимал, что он в принципе не должен был этого допустить. По его приказу Вишневскую перенесли в его кабинет, который они делили уже пару месяцев. Почти сутки девушка просто спала, поэтому два-три часа штурмбаннфюрер непременно подходил к кровати и проверял у пострадавшей пульс и дыхание. Однако от очередного его прикосновения Берта вздрогнула и открыла глаза. — Gott sei Dank, — нервно проговорил Клаус. Вишневская удивлённо посмотрела на мужчину, несколько раз порывалась что-то сказать и даже сделала несколько движений, но в итоге только поморщилась от боли. Ягер встрепенулся. — Что-то принести? Девушка отрицательно кивнула головой, неуверенно села на постели и откинула одеяло. На ней была только белая больничная сорочка, которая немного просвечивала, да и в целом довольно хорошо очертывала её тело. Ягер выдохнул. Берта, кажется, этого не заметила. Она снова поморщилась и потянула подол ночнушки вверх. Оголились сначала лодыжки, потом колени. Клаус выдохнул снова. Вишневская, тем не менее, будто специально всё также не замечала его. Мужчина же в свою очередь довольно напрягся. Несмотря на то, что её тело было покрыто синяками, оно всё также казалось Клаусу невероятно притягательным и эстетичным. Впрочем, немой вопрос о том, зачем Берта это делает, был исчерпан, —дойдя до середины бедра, Вишневская обнаружила на себе довольно глубокую рану. — Нужно обработать, — обратилась она к мужчине и почти сразу покраснела, увидев, куда направлен его взгляд. Клаус быстро очнулся от легкого оцепенения и тоже весьма смутился, но не показал этого. — Я позову санитар, — поспешно проговорил он. — Нет, — остановила его девушка. — Я все сделаю сама. Мне нужны только спирт, пенициллин, вата и зеркало. Ягер кивнул. Уже через несколько минут всё необходимое стояло у неё на тумбочке. Начала девушка с лица. Она поднесла к нему зеркало и начала прижигать ссадины. — Прости, — вдруг четко и громко проговорил Ягер. — Ты не должна была всё это пережить. Вишневская отрицательно кивнула головой. — Я сама во всём виновата. Не думайте, что я как-то связана с партизанами. В доме был больной ребёнок, я пришла его осмотреть. Когда я пришла меня попросили помочь раненому. — абсолютно искренне проговорила Берта и впервые за всё время посмотрела Клаус в глаза. — Спасибо, что спасли меня. Не думала, что вы будете меня искать. Штурмбаннфюрер сел на постель рядом с девушкой. Он взял в руки склянку со спиртом, смочил марлю и приложил её к ране на бедре, почти одновременно с этим поговорив: — Я знаю, что ты мне сказала на самом деле в то утро. Берта вскрикнула то ли от боли, то ли от неожиданности. Она стыдливо опустила глаза и перестала обрабатывать раны. Клаус смочил новый кусочек марли и принялся за руки, потом перешёл на плечи и ключицы. И всякий раз, когда он касался тела Берты, девушка вздрагивала. — Я тебе неприятен? — наконец спросил мужчина. — Нет, — поспешно и сбивчиво ответила девушка. — Ты боишься меня? — Нет. Мужчина прикоснулся к её последней ране на шее, убрал вату и притянул Берту к себе, с удовольствием отмечая, что не встретил сопротивления. Он поцеловал Вишневскую. Девушка ответила ему почти сразу.