Новые грани после Авады

      — Скоро, — шепчет обезумевший маг во все скрывающую темноту.       Красный. Запах железа. Капля на щеке. Опухшие глаза. Ужас жертв.       Насилие. Жестокость. Рыдающие фрау. Разорение Германии.       — Скоро, — предрекает он, сверкая голубизной глаз.       Нападение на медпункт? Говорят…       «Важная стратегическая цель».       Рейхстаг? Алый флаг! Кровь! Закат! Серп и молот!       — Май? — качает его из стороны в сторону. Как ветви деревьев за окном.       Бушует ветер. Узловатые пальцы вцепляются в немытые светлые волосы.       Отбиваются старики и дети. А против них русские.       Что за?..       — Май. Второе, — произносит утвердительно мужчина, вылавливая руку, отрывающую лист календаря, в череде образов. Это сложно, когда сознание штормит, отделять правду от вымысла. И правду от истины и лжи.       И думает: зачем? За что? Почему? Водоворот вопросов. Голова идет кругом.       Кому сдался бывший парламент? Очевидно же, что Адольф никогда не признает здание бывшего парламента чем-то важным. Он же против демократии. Вспышка молнии.       — Где ты, Грин-де-Вальд?! Выходи, тварь!!! — надрывается молодой русский маг, потерявший в этой проклятой войне отца. Он должен отомстить! Должен… Огонь коктейля Молотова. И алый флаг! Закат кровавый…       — Они искали… меня? — пролепетал Лер, склонив голову к плечу. Как птичка. Маленькая пташка с хрупким телом, тощей шеей. Но сосредоточиться на образах теперь мешало что-то странное. Какая-то мешанина ощущений на грани сознания. Чей-то крик… Как сквозь толщу воды. Барьер.       — Геллерт! Геллерт! Очнись!       …и капли слез на его щеках. Снова? Лер сморгнул пелену. Темная комната. Койка. Не мягкий матрац. Окна плотно занавешены, но свет проникает через распахнутую дверь. Его держит за плечи человек.       Не маг. Обычный человек.       Его… друг? Адольф.       Художник, написавший ему самую чудесную картину на заказ.       Художник, ставший политиком по его просьбе. Воодушевленный своей самой грандиозной работой.       Ведь писать можно не только картины, но и карты, показывающие расширение территории их империи. Исполнение их замысла…       Их борьба. Они рисуют новый мир кровавыми красками на холсте былых эпох. Геллерт решил, что настала для этого пора — коренные обитатели мира достаточно созрели, чтобы принять эти изменения.       Не сейчас.       — Адольф? Все хорошо, — шепчет он, прекрасно понимая, что все не так в самом деле. Бесит. Мужчина отстраняется от него недалеко. Видны его хмурые брови и поджатые губы. Идеальный порядок на голове решил бунтовать…       Это правда — таких сильных видений у него давно не было. С того самого дня, как он встретился с Альбусом после их долгой разлуки. Мир будто решил, что все, настала и его пора передохнуть. Дела шли хорошо… до этой самой ночи.       Сейчас… именно в этот миг все пошло совсем наперекосяк. Исправлять — значит топить быстрее. «Критическая масса», так вроде?..       Очень похоже на государственную машину в ее неизбежности после разгона.       — Что ты увидел? — нетерпеливо выпалил фюрер и, смешавшись, тут же себя остановил. — Нет. Не имеет значения, — это было их негласным правилом. Все же видения есть нечто из разряда «слишком личных» переживаний. Даже на войне. Особенно на войне. — Просто скажи: это не сделает мою борьбу напрасной?       Геллерт, выглядящий сейчас, как беженец из желтого дома, фыркнул и, плюнув на приличия и ноблес оближ перед теми, кто, возможно, мог бы встретиться на их пути, взял друга за руку и потянул того на выход из этого мрачного места. После всей этой бездны отчаяния ему так хотелось глотка свежего воздуха…       Лишь надышавшись на балконе, маг ответил туманно на чуть не позабытый во тьме палаты вопрос.       Ночь скрывает все, что хотят оставить забытым. Геллерт же знает, что это самообман. То, что скрыто, не исчезает совсем. Оно остается и никто не знает, когда луч солнца осветит позабытые земли.       Проще — хоронить навсегда.       — Мы узнаем ответ из последних строк нашей трагедии, — промолвил провидец только и взглянул на небо, хлеставшее его лицо непрекращающимся ливнем.       — Мы проиграем, — тяжело выдохнул позабытый им спутник. Выйдя из вновь загрузившего его марева видений, маг иронично взглянул на простого человека.       — Мы проиграем. И победим. Не имеет большой роли постановка вопроса, если в итоге мы добьемся своей цели. Не находишь? — Геллерт откинулся спиной на кованные перила. Адольф смерил его тяжелым взглядом.       Как холодно.       — Мы умрем? Ты скажешь, что все когда-то умирают. Но я не желаю, чтобы моя смерть шла на пользу врагу.       Геллерт открыто рассмеялся. Так забавно: на улице шторм, они на балконе — один в потрепанном официальном костюме, второй — в больничном одеянии. Темный лорд и его маггловский альтер-эго беседуют о собственной смерти.       — Я уже умирал. И не раз. Смерть — лишь начало нового приключения, как скажет мне однажды мой друг. И наша задача — решить, нужно ли нашей кровью подпитать собственные мысли и чувства, чтобы воплотить их в разумах других людей.       Кто-то скажет, что магия — это вот эти чудеса фокусников, что проделывают те, кто гордо зовет себя магами. Но нет. Я считаю иначе. Знаешь, что такое настоящая магия?       Это возможность изменить мир. Все мы немного маги. «По образу и подобию Творца» способные зиждить. Это настоящее чудо.       — По твоим словам выходит, что я тоже немного маг, — сардонически ухмыльнулся маггл без капли волшебства. Но его злость иссякла, когда он осознал, что кудесник на него смотрит по прежнему серьезно. Не в рамках надуманной самим же роли.       — Я в этом убежден. Ведь это твой мир. И ты в нем хозяин. Живи, как хочешь. Твори, что хочешь. Магия приложится к твоим начинаниям, так или иначе. Ведь она везде, — пожал плечами Геллерт, реально припоминая случаи, где всё решала капля волшебной крови, но был вырван из давних мечтаний чем-то, что здесь, и, по итогу, заметил, что его собеседник продрог насквозь.       «Порой забываю, что не все такие, как я», — попенял себе древний чародей с немалой долей сожаления (и не без содрогания от альтернативы) и предложил визави вернуться в теплое и уютное помещение к сухим хрустящим от свежести постелям и к кружкам с горячим напитком. Его друг не возражал. И так косо поглядывал на свой помятый китель и общий вид сумасброда Грин-де-Вальда.       Удивительно, что они вообще сошлись, с такими разными взглядами-то на образ жизни.       В тот день они больше не поднимали волнительную тему предчувствий Грин-де-Вальда. Однако, когда все очевидно даже для тугоумных пошло к чертям, между ними завязался тот же разговор.       — Я все знаю! — вскричал темпераментный темноволосый не-волшебник, врываясь беспардонно в его дом и шумно поднимаясь по лестнице. О, сколько поговаривали среди магической знати об его делах с «недостойными»! Не счесть.       Геллерт невозмутимо пил горький кофе в своем кабинете, терпеливо дожидаясь, когда его союзник поднимется к нему сам, прежде чем начать говорить.       Он не испытывает напрасный эмоциональный подъем. Так зачем ему кричать, когда можно спокойно, не надрывая связки, сказать?       — Рад за тебя, — заметил хозяин дома наконец, когда его незваный гость отдышался и привел себя немного в порядок. — Что привело тебя сюда? Обычно ты заявляешься только, когда тебе что-то необходимо, герр Гитлер, — съязвил блондин немного по вредной, тягостной привычке и тут же исправился. — Это очень удобно, признаю, но в свете твоего недавнего заявления весьма подозрительно.       Получив знак, зашедший начал бурно изъясняться. В ход шли и резкие жесты, и отрывистые слова, мощным потоком извергаемые оратором, и экспрессивность шагов-измерений не очень-то большого кабинета. Слушатель молчал, не прерывая, а порой даже отодвигаясь с пути всесокрушающего фюрера.       — …советские войска стремительно приближаются к Берлину! И вы, кудесники, ничто не сможете с ними сделать! Иначе к чему твой уклончивый вид тогда, на балконе и в той темной комнате, где ты гостевал? Скажи лишь только… ты знал?! — в ярости вцепился Гитлер в его воротник. Провидец задумчиво молчал. И взгляд его убегал в далекое будущее.       Что бесило Адольфа больше всего. Нездешность. Не вкладывается и не страдает от последствий своей огромной авантюры.       …Или наоборот, делает ставки на то, что не имеет смысла в общей перспективе, кроме страданий и куда больших страданий. Играется ради сиюминутных эмоций жизнями заменяемых людей, разница между эпохами для него будто устремляется к нулю. Как будто из театра сбежал. Но жизнь — не театр, и люди не актеры.       — С самого начала я был обречен. И пытался спасти с тонущего корабля всех, кого мог, — тоскливо признался вдруг Грин-де-Вальд, и крепкие пальцы разжались сами собой. Самый главный человек в немагической Германии отступил шаг назад, не веря в то, что невозможно. — К чему, думаешь, была та излишняя возня? Эта война, она случилась бы и без меня с тем же итогом. Но крови и слез было бы пролито больше.       Побледневший человек схватился за волосы в отчаянии.       — Ты знал! С самого начала нас всех похоронил! А меня… — его лицо совсем посерело, — меня ты списал! Я жертва! Агнец, недостойный спасения!..       На этих словах глаза мага залились зеленым огнем. Тем самым, мертвым огнем, что так испугал сидхе.       — Не говори так! Все было наоборот! Я знал, что ты не отступишь! Я знал, что ты не уйдешь! — слова, интонация его были страстны, но глаза… глаза горели все тем же мертвым огнем. — Я верил тебе. Я верил в тебя!       Фиолетовые губы стали наливаться жизнью под веянием бушующей стихии. Вести народ — совсем не просто. Нужны не только принципы, идеи, идеалы. Не только рабочий план. Но и характер. Сила воли. Сила духа.       Всего этого у фюрера было в избытке. Он понял, что обречен. Но также осознал, что потерян не один. И что поздно, в принципе, метаться. Остался самый важный выбор: умереть с честью или просто умереть?       — А что сделаешь ты?       Губы Грин-де-Вальда раздвинулись тяжело, как вековой камень, в ядовитой ухмылке, полной темного торжества.       — Буду стоять до конца. Не дам русским пировать на наших гробах! Восстану из пепла и вновь поведу нашу рать… к победе. Порой, чтобы победить, нужно пасть, проиграть, умереть и воскреснуть, понимаешь?!       Предельно. Можно лишь только идти вперед на эшафот.       — Путь героини в ее классическом проявлении, — кивнул начитанный немец. И улыбнулся, оскалив зубы. — Что насчет поставить твои бесовские начинки в фюрербункер? Будет он моей пирамидой…       Геллерта попустило. Он сжал трясущиеся ладони в руке. И произнес, почему-то, шепотом. Будто их кто-то мог тут услышать.       — Смекаешь, брат…       В тот день, маг дал ему знак гарантированного конца — падение Вены. А потому, получив соответствующее известие, Гитлер пришел в ярость.       — Вена не должна пасть, она никогда не будет советской! Удержите любой ценой! — напрасно кричал он, понимая, что все.       Это конец.       «Когда из этих руин вырастет новая Германия, вы станете её героями!» — он говорил и действительно хотел верить в это. Что Грин-де-Вальд сдержит хоть одно обещание.       Пусть было предельно ясно, что это будет не Германия.       Раздавая приказы, Адольф понимал, что останется здесь до конца. Это его детище, эта Германия. Он погибнет вместе с ней. Прав был Геллерт.       Он — художник, вложивший душу в свою картину. И умрет вместе с ней.       Его приказы невыполнимы, однако никто не перечит. И это чудовищно злит. Будто все решили, что он окончательно свихнулся. Нет. Просто он борется. До самого конца!       И его близкие Ева Браун, Констанция Манциарли, Мартин Борман, Траудель Юнге и Герда Кристиан… все они соглашаются разделить его участь вместе с ним. Это было так… хорошо. Несмотря ни на что знать, что умрешь вместе с ними.       Ампулы с цианистым калием. Кто-то скажет, что это яд. Гитлер опровергнул бы это утверждение: «Это спасение. Ибо смерть не кажется такой страшной, как то, что сотворит разозленный, победивший зверь после поражения».       Смерть… невыносимая агония, которую он, тем не менее, не успел осознать. А после их тела сожгли. И его дух стал свободен.       А разлитая на полу кровь превратила место его погребения в одну сплошную мину для тех, кто решит покуситься на его покой.       Адольф знает, что Геллерт отозвал всех, кого смог. Он видит, не имея провидческого дара и всякого магического таланта, как тот кричит, надрывается с той же идеей — спасти своих людей…       Все это, как во плоти предстало пред его глазами, которых, вроде, уже нет.       — Бегите, глупцы! Затаитесь в норы, как крысы! Передайте наш огонь своим внукам! И помните, что я обещал!       Однажды над этим хмурым небом вновь воссияет наше знамя! И это будет победный парад!       Маг кричит, надрывается, пытаясь скрыть внутреннюю дрожь. Но его люди не видят, но чувствуют ее. И говорят открыто:       — Зачем нам эта жизнь? Мы будем страдать весь остаток этого века, зная, что ты остался здесь один за нас, — выговаривает ему в конце один из действительно его свиты. Смертники, психопаты и прочие неугодные верхам организации уже давно получили волю на «смерть за Темного лорда», самоубийственно пойдя прямо на врага. Тут остались действительно его люди.       — Мой лорд, — шепчет и пронзительно смотрит рыдающая Винда Розье, прижимая тонкое тельце дочери ближе к своей груди. Малышка спит спокойно, не обращая внимания на творящийся вокруг нее ужас.       — Верь мне, Винда. И иди, — говорит он, наблюдая до самого конца, как волшебница уходит в портал с его дочерью. И немного после.       Когда-то давно так же поступил Иисус с Магдалиной. И где она теперь? Не успел.       «Церковь мой враг не потому что они притесняли магов Инквизицией, а потому что потеряли изначальные устремления», — думал Грин-де-Вальд, огибая шальные заклятия. Позади него взрываются стены. Не имеет значения, почему он не выбрал путь проще с его силой, его властью. Задержать их не было преградой. Победить их не было проблемой. Убедить в чем угодно кого угодно насколько угодно не сложно.       Может, он соскучился по постановкам? Театр, его любимый театр. И адреналин. Такая тоска.       Слева яростные русские, справа — «невозмутимые» британцы. Что делать? Куда бежать? Не тот вопрос: куда побежал бы «адекватный» (в самом деле?) маг?       «Никуда», — отвечает сам себе огорченный Грин-де-Вальд, отмечая периферийным зрением источник серебристого света.       Патронус. Самый красивый из тех, что он когда-либо видел.       Феникс. Символ возрождения… и смерти.       Теперь же — символ вызова на дуэль. Между друзьями. Насмерть.       Геллерт тяжело вздыхает и аппарирует по заданным - давно известным и предсказанным - координатам. И лишь пройдя сквозь узкую воронку пространства, он замирает ошеломленно.       Цветущие лепестки оливы преграждают ему взор, но он откидывает их прочь, не тормозя. И находит в лучах заходящего солнца одинокое горящее пламя.       И добросердечная улыбка Альбуса Дамблдора никогда не обманет его.