Новые грани после Авады

      Том Марволо Риддл. Одно имя в честь отца, второе — дань деду. Маггловская, не матери, фамилия. Позор?       Том не испытывал ни ненависти, ни презрения к этим, возможно, вопиющим фактам, как должен бы был любой другой на его месте. Нет, он был выше этого. Воспитание дяди Годрика — современника давних и жестоких времен — многое ему дало. Только то, что не он его предок, порой весьма расстраивало Тома.       В детстве он часто печалился, зная, что его легендарный пращур где-то там, не желает знаться с ним. Но дядя Рик, как-то подловивший его за этим печальным настроением, заботливо взял его пока еще маленькую голову в свои широкие ладони и улыбнулся заботливо, отодвинув тонкие темные прядки с лица.       — Напротив все, малыш. Он так сильно любил тех людей, которых ты ему напоминаешь, что это причиняет ему сильнейшую боль, — заверил рыжий, громоздкий мужчина его, щекоча жесткой бородой. И не отпуская, не останавливая это форменное издевательство. (Держа его так, будто он нужен).       Том заливисто захохотал тем самым благословенным ангелами детским перезвоном фей, отбиваясь не особо упорно, а потом освободившись наконец и счастливо отсмеявшись, все же вопрошал опять:       — Как любовь может причинять боль? Она же добрая и светлая? — тогда Том не понимал почему лицо его хорошего взрослого друга стало таким грустным. И почему он вдруг постарел на десяток лет. (Не то, чтобы это каким-либо образом отобразило его реальный возраст).       — Любовь, настоящая любовь, она бывает разной, малыш. Любовь моего друга была такова, что он не мог отпускать людей, когда наступает их пора уходить. Просто все уходят, а он не может вместе с ними, понимаешь? И так раз за разом. А Салазар живой, ему все равно хочется любви, он все равно влюбляется и мучается с каждым разом, — Тому нравилось, что Рик говорил с ним, как со взрослым, но некоторые моменты все же были непонятны ему. Но он молчал каждый раз, нелогично опасаясь, что если он спросит, то Рик перестанет с ним так, по взрослому, говорить.       Но Рик понимал его без слов. И за это Том его обожал еще больше.       — Он не может уйти, потому что таково его проклятие. Однажды, когда был совсем молодым, находясь на пороге смерти он так возжелал жить дальше, что просто не мог больше уйти, как бы ему не хотелось этого позднее. Он… просто не успел пожить, понимаешь?! До того, как все случилось.       Они разделили мягкую тишину на двоих.       — Это было темное время, — продолжил Годрик и заглох, не зная, что сказать больше. Но вряд ли ему было нужно: Том был умный, как его великие предки. Том понимал.       Иногда к ним заходил тоже великий (чем-то) обалдуй дядя Лер и неизменно получал подзатыльники от дяди Годрика, шутливо отмахиваясь от них, как будто такое внимание Грандиозного Основателя Хогвартса для него ничто. Том бы возмущался, если бы сам не вел себя с Риком неформально, но все же, приличия надо иметь!       — Три месяца! Три чертовых месяца! Ты с ума сошел?! Совсем чокнулся?! Ты на войне, Loggerhead! Ты о нас хоть когда-нибудь думаешь, что мы чувствуем, что мы волнуемся за тебя! Ни вести, ничего!!! — парочку раз, правда, было все серьезно, чуть ли не до скандала, но дядя Лер, почуяв паленое, неизменно выпутывался из словесных обвинений дяди Годрика, восхищая маленького Тома неизменной воистину мышиной изворотливостью. Хотя внешне больше напоминал какую-то птичку. Пташку, полную неисчерпаемой юности, имеющую при себе крылья надежд. Пташку из тех, которым юные жестокие мальчишки отбивают жизнь камнями ради своих сиюминутных игр. Но Лер был не из тех пташек, Лер был волшебной породой птиц, что подбирают свой помет под себя… Был один поразительный случай, к примеру того: как-то однажды зловещий (кто бы подумал?) Грин-де-Вальд умудрился утаить свое заключение от Гриффиндора на целых пять лет, пока тот случайно не натолкнулся на описание сего случая, перебирая старые газетные сводки среди бардака дяди Лера на журнальном столике.       (Имел Лер столь паскудный обычай — у всех своих друзей оставлять после себя беспорядок, как в жизни, так и в душе).       — Оу, майн либер фройнд, я не счел необходимым беспокоить тебя из-за своих меценатских акций, — расстроенно вздохнул Лер тогда, шмыгнув носом как какая-то драматичная леди и подмигнув тайно Тому, записывающему за дядей Годриком ругательства с помощи волшебного пера. Грозный дядя Годрик сощурился гневно в ответ, как жена, заставшая мужа за чем-то предосудительным, и навис над не особо высоким блондином скалой, которой он был, — о чем, без этих случаев, не часто вспоминал.       — Меценатские акции, говоришь? — прошипел сквозь плотно, до скрежета сжатые зубы Годрик, и тон его не предвещал ничего хорошего. Том хорошо улавливал подтекст таких интонаций, как змееуст, в отличие, вестимо, от дяди Лера.       — Ну да, — бодро закивал тот, как игрушка-болванчик из того самого глупого магазинчика на Аллее. — Концерты и люкс-обслуживание. Ах да, еще и зверинец. Смотри, какая прелесть, — и с этими словами вытащил из ниоткуда маленького чупакабру. Чупакабра смотрел на них своими маленькими глазками так умильно, что дядя Рик растерял весь свой первоначальный запас злости.       Маленький Том отметил на краешке своего блокнота таинственную запись: «248:17» — и был весьма собой доволен.       Дядя Лер учил его зельям, науке разума, некромантии и всяким прочим «нехорошим», «дурным» вещам, которые запрещали Министерство и которые порой не одобрял даже либеральный (эпоха малых лет обязывает) в таких суждениях Годрик. Например, дурить дядю Годрика, чтобы стащить пакетик конфет, он научился у дяди Лера, одобрявшего всякие его плохие начинания, как «хороший, развращающий молодое поколение проказливый дядюшка Лерри».       Когда он подрос, дело дошло даже до создания крестража, кой предложил ему сделать дядя Лер, заманчиво нашептывая на ушко обещание о власти, могуществе и прочей ерунде, которая просвещенному Тому была не интересна напрочь: в то, что это было путем его пращура Слизерина он, вопреки сплетням, не верил, — а даже если бы и было, то какое ему дело? Не его призвание к нему не пристанет. Чего дядя Лер, видевший своего условного племянника крайне редко, разумеется, не знал.       — Дядя, это же «Волхование презлейшее»! Абсолютно темные, мерзкие ритуалы с кучей отрицательных последствий при около нулевой выгоде! Ты чего мне пытаешься всучить?! — спросил, наконец, не сдержавшись, на третий день своеобразного терроризирования Том и получил неожиданную реакцию.       Дядя Лер смотрел на него так, будто записал алгоритм заклинания и попытался его активировать, а то дало совершенно не тот эффект, на который он рассчитывал. И будто он не мог понять, этого он хотел или нет.       Потом дядя Лер моргнул и странное явление сошло с его лица. Темный маг улыбнулся солнечно (кто подумает о мерзкой натуре такого обаятельного человека, кто?!) и зажал в Тома в своих неожиданно крепких объятиях. Пах в тот день он духами из сандала и лаванды, пропитавшими хлопок его рубашки, что затмевалось абсолютно зловонием антисглазного лака, приготовленного им, судя по всему, совсем недавно.       — Это что, проверка какая-то?! — все еще пытался искать смысл в происходящем Том, пытаясь вырваться из прочной ловушки рук, пока перед глазами окончательно не помутнело, но причины сущего, очевидно, не желали проясняться. Геллерт расхохотался злорадно ему в ухо, отчего юноша совсем уж сморщился: такой тип щекотки всегда его превращал его во что-то абсолютно неловкое.       — Через год познакомлю тебя с одним человеком. И знатно над ним посмеюсь, когда ты ему в лицо повторишь такое! — после того, как Том был наконец амнистирован, торжественно объявил Лер, сжимая в ладошки странный артефакт, состоящий из песочных часов, посаженных на ось. В детстве Тому нравилось смотреть, как миниатюрные песчинки спускаются снизу вверх, но в руки ему Лер эту прелесть никогда не давал, что было абсолютно разумно: опасный же артефакт даже на вид, — но все равно иррационально обидно.       — Надеюсь, ты не про Годелота? — опасливо предположил Том, косясь в сторону раскрытого окна, белоснежную краску которого вскоре предстояло обновить. Лер замер на секунду, будто такой вариант не приходил ему в голову вовсе, а потом отмахнулся, решив, что на сегодня насмеялся достаточно.       — Нет, я про Салазара Слизерина! — отмахнулся он, будто это было ничто. Мальчик-загадка с этим был строго не согласен.       Это событие произошло этим летом. К следующему же году Лер обещал познакомить Тома с его величественным (и игнорирующем его, как кого-то недостойного его крови) предком.       Условием для получения этого разрешения, как понял Том, была его невосприимчивость к Темной магии и к бесполезному злу. Лер же тогда грустно заметил, добавив еще один факт в его копилку знаний о самом Салазаре — очевидно, герое многих печальных историй:       — Он всегда хотел блага, Том. Но у него получалось обычно строго наоборот. Не быть ему Мефистофелем, увы, — сказав это, Лер сделал свой коронный абсолютно театральный и бесящий разворот ладоней.       Исходя из этого полушутливого разговора (с трикстером Лером не сказать иначе), Том, встретив подозрительного Певерелла, (как изначально юноша подумал, что Рейвен — самозванец) решил заняться семейным делом, каким он его из рассказов представлял, Слизеринов — борьбой со злом.       У дяди Лера же, — хоть Лерри и не Слизерин, но как-то связан с оным, — неплохо выходит творить хорошие дела — дядя Лер борется с плохим правительством, которому нельзя говорить, что оно ужасное, и с экспансией магглов, которые планируют уничтожить этот мир своим ядерным оружием… Борется отвратным и абсолютно безнадежным, нерезультативным, многосложным способом, как истинный Слизерин.       Из чего следовало предположить, что и его первая же попытка быть «как Слизерин», пусть и попроще, завершится неудачей. Рейвен оказался знакомцем дяди Лера, который телепортировался от него с таким лицом, будто узнал, что всех его родных снова перебили. Что явно ложь, ибо сообщения от Грин-де-Вальдов продолжали приходить на их почту ежеквартально. Но кто осудит Геллерта Грин-де-Вальда за столь маленькое умолчание? Эпатажная личность.       А потому грозно смерив взглядом своего одноклассника, Том, не скрываясь (в конце концов, это его семейное достояние — Тайная комната Слизерина! Узнавшие секрет чужаки живыми выходить не должны), направил на него свою верную, изящную палочку из белого тиса и прошипел всем гадюкам на зависть:       — Ты мне все расскажешь, или я тебя заставлю, — то был категоричный императив его бытия… когда-то и где-то. Не в этой жизни особо, возможно, но Том не отвергал свои природные таланты.       Он знал, что в моменты злости выглядит очень жутко: синие глаза наливаются бешеным багрянцем, волосы будто сияют изнутри чем-то неживым, а шипение звучит как страшное, невероятно могущественное проклятие на древнем языке — это ему поведал Абрахас, которому однажды не повезло натолкнуться на такого внука Марволо. Но Рейвен Певерелл не испугался.       Рейвен Певерелл удивил его. Он улыбнулся, как слабоумный, и сжал в объятиях дьявольских силков. Будто старого знакомого, с которым были разлучены много лет.       — Приятно познакомится, дальний родственничек. Начнем все заново?       А Том в тот самый миг ощутил себя, как дядя Годрик после ссор с дядей Лером. Освежающее в своей новизне впечатление. Какой был у них счет? «563:34» в пользу словоохотливого блондина?       Рейвен Певерелл умел удивлять.       А сам потомок Игнотуса в тот миг думал совершенно о другом. Об увиденном мельком в голове Тома. Картинка складывалась в странный паззл, что, в свою очередь, натолкнуло его на одну занятную мысль.       Один из них не может жить, пока жив другой. Декабрь — седьмой месяц, который имеет 31 день.       И кто из них Темный Лорд, а кто Избранный на самом деле?