Я должен убить тебя.

С тех самых пор Клаус не мог отказать себе в желании смотреть на этого мальчишку. А приходить в ангар, где велись работы над танком, стало некой традицией. Приходить и искать глазами знакомое лицо парня, что отдавался делу полностью. А замечая немца, его серо-голубые глаза, такие же глубокие, как у самого арийца, отдавали всё своё внимание ему. — Мыколка, чего эта собака сюда таскается? Небось пронюхал уже всё, — причитал мехвод каждый раз, когда Ягер появлялся за сеткой и пристально смотрел на своего Ивана. — Не боися, Степан, не дорос его мозг для таких мыслей, — успокаивал его Коля, глядя в голубые глаза врага. А потом всё завертелось, и Клаус перестал отдавать себе отчёт надобности и ненадобности этих визитов. И сам не догадывался о намерениях мальчишки, что каждый раз смотрел так наивно, по-детски. Так и прошла неделя. Фриц приходил к ангару, наблюдал за Ивушкиным, а по вечерам он звал его к себе на игру в шахматы. И по обыкновению Клаус поддавался, каждый раз делая вид, что раздражается собственным «проигрышем», в тайне умиляясь тому, как на лице младшего лейтенанта проступала радость. Он тогда широко улыбался и чирикал что-то на своём, ивановском, победно глядя ему в глаза. Но в этот раз было иначе. — Не хочу больше играть, — бурчал русский, которого наконец одолел немец. И даже сейчас продолжал улыбаться, чем всё больше удивлял Ягера. Смахнув ладонью фигурки с шахматной доски, солдат сделал вид, что расстроен, но на самом деле был доволен тем, что смог вызвать у холодного штандартенфюрера улыбку. — Geh schlafen, Ivushkin, morgen musst du gut arbeiten. (Иди спать, Ивушкин, завтра тебе нужно хорошо поработать.) И Коля скрылся. Клаус остался наедине с собой и, крутя в руках белую фигурку коня, с улыбкой думал о русском солдате. Ему было просто с ним, интересно и весело. Сейчас Коля не казался ему дикарём. Этим он отличался от сухих и педантичных коллег Ягера. И именно сейчас, желая уберечь мальчишку, мужчина всерьёз подумал о запрете для курсантов стрелять по танку СССР, аргументируя это тем, что за один раз они всё равно не успеют ничего и не усвоят. А значит, им придётся выходить на бой неоднократно.

***

Когда в лагере пробили отбой, Ягер, сдав отчёты главному командованию, не спеша направлялся в свой кабинет, чтобы забрать оттуда кое-какие бумаги и убрать их в сейф перед тем, как пойти спать. Никаких дурных предчувствий он не испытывал, когда вошёл внутрь. Только закрыв за собой дверь, штандартенфюрер понял, что что-то не так. В кабинете кто-то был. Вслед за дверью, за которой и скрывался мальчишка, нервно дёргая револьвер в руке, он наступил на неё, подпирая спиной. И в ту же минуту к затылку немца было приставлено холодное дуло — прикосновение смерти. Внутри Коли сердце разрывалось на куски, причиняя боль, от которой хотелось кричать так громко и долго, пока не охрипнешь. — Ты лишил меня свободы, лишил возможности воевать, — шипел и скалился русский, не давая возможности обезоруженному гитлеровцу сделать хоть одно движение, а сам задыхался и путался в своих же вдохах.— Но не это привело меня сюда. Признавать ошибку было неприятно. Но если этой собственной ошибкой была влюбленность во врага, нельзя было долго затягивать с её исправлением. — Ты моя слабость, понимаешь? Я так сильно люблю тебя, что это перестаёт быть допустимым. Это заставляет меня чувствовать себя ничтожеством в глазах моих друзей, — морщится Ивушкин, убирая дрожащий палец с курка и позволяя горьким слезам скатываться по щекам, капая на темный пиджак. Никто ничего не узнает. Револьвер в руках больше не дрожит, он должен сделать это. Ради Родины. — И эта любовь приносит одни неудобства, заставляет меня страдать. А я этого не люблю. И теперь, один раз поддавшись, я не могу заткнуть обратно все эти чувства, — его голос звучит тихо, дрожаще. Ивушкин не сбивается, не позволяет себе совершить ошибку и отступить. — Прости, но я должен тебя убить. Либо ты убьёшь меня первым, — в конце голос предательски дрогнул, не давая белобрысому сдержать всхлип и стереть слёзы рукавом. Так позорно было проигрывать, когда ты готов к выигрышу. Глупые слёзы, глупая любовь. Коля буквально задыхался в них, до крови кусая губы и сбивчиво дыша, приглушая всхлипы. Так позорно было любить своего врага. Но это война. Это дело принципа, которому Коля отдавался. И ради Родины он должен был убить того, ради кого жил, благодаря кому жил. Ком, застрявший в горле, больше не мешал, а дрожащий палец вернулся на курок. — Я так люблю тебя, Николаус. Ничего из слов Николая Ягер не понял; всё, что владело им в этот момент, — страх. Сердце замерло, а потом начало биться с утроенной силой, что аж в ушах зашумело. Клаус медленно поворачивается так, что дуло теперь упирается ему в лоб. Мгновенная смерть, если двинешься. Синие глаза горят злобой и страхом, вид у Ягера становится загнанным, как у животного. Мгновенно с него слетает его смелость и хладнокровие, и он превращается в агрессивного зверя, попавшего в засаду. — Ты совершаешь большую ощибку, Ивущькин, — немец зло щурится, скалит зубы и тяжело дышит. Пот выступает на лбу и на висках. Руки начинают дрожать. — У тебя будуть проблемы. Убирать оружие, рюсский свинья! Или умирать ты и твои поганые друзья! От неожиданности и страха Ягер становится злым. В глазах плещется агрессия, хотя умом он понимает, что надо быть смирным и пытаться уболтать русского как-то иначе. Клаус просто не ожидал, что хорошее отношение к пленному обернётся смертью. От возникшей паники он растерялся. А от предательства и неблагодарности Коли он разозлился. — Отпускать оружие! Немедленно! На выстрел сбегаться вся охрана и тебя убивать сразу же! Видимо, и в планах мастеров случаются ошибки, которых Коля и допустить раньше не мог. Клаус мог развернуться. А это было главной ошибкой, ведь смотря в глаза тому, кто значит для тебя больше, чем что-либо, перед убийством, мальчишка лишь пуще прежнего заливается слезами, просто позволяя им течь из глаз. — У меня глушитель, Николаус. Ваша охрана оснащена современными штучками. Сделай шаг назад, пожалуйста, — прошептал Ивушкин, заглядывая в глаза так, словно в душу. И правильно говорят, что глаза — это зеркало души. У этой души было чертовски холодное отражение прямо сейчас. — Не кусай руку с едой, да? — усмехается младший лейтенант и стирает влагу с щёк рукавом, чуть подтолкнув немца назад. Глаза покраснели и приобрели серебряный блеск. Губы по-прежнему дрожали, хоть и вытягивались в кривоватой улыбке время от времени. Коля знал: сейчас он невероятно уязвим. Сейчас он должен совершить то, что сломит его. Мальчишка горько усмехается и ослабевшими пальцами прокручивает барабан до нужного щелчка. Теперь он готов. Рука больше не дрожит. Юноша прикрывает глаза и на выдохе спускает палец на курок. Щелчок. Ладонь медленно опускается в карман, а Ивушкин, подперев собой дверь, оседает по ней на пол. Секунда-вторая — и из руки юноши на пол ссыпаются 5 патронов, шестой так и оставляя в револьвере. Он изначально знал, что не сможет убить его. Клаус зло смотрел в глаза Николая, пристально, не отводя взгляда. В ушах шумело и было очень страшно, но Клаус смотрел — злость не позволяла ему зажмуриться или начать умолять о пощаде. В этот момент он ненавидел Колю всеми фибрами души. И стоило только Коле дать слабину и начать медленно оседать на пол, как немец моментально подскочил к нему и пнул ногой прямо по голове, не особенно задумываясь о том, насколько это может быть опасно для шкуры врага. — Du wirst es bereuen! Russisch Schwein! Sie werden dafür bezahlen! (Ты будешь сожалеть об этом! Русская свинья! Ты заплатишь за это!)— он схватил Ивушкина за начавшие отрастать волосы и зло проорал ему в лицо то, что думал в этот момент. — Ich werde dein Leben zur Hölle machen! (Я сделаю твою жизнь адом!) Страх лопнул мыльным пузырём внутри, злость потекла наружу. Клаус ещё раз пнул, только уже по рёбрам. Потом пнул ещё раз и ещё раз. Остановился он только через минуту, когда выдохся окончательно. Зло посмотрев на избитого танкиста, Ягер позвал охранников и приказал им зашвырнуть русского в камеру. Ему очень хотелось отвести русского под расстрел или засунуть его в газовую камеру прямо сейчас, но Ягер решил мстить на светлую голову, а из-за пережитого им страха и недосыпа, накопившегося за последние дни, немец понимал, что мыслить трезво не может. Всё решится завтра, когда Клаус проснётся и придумает, как лучше казнить ублюдка, посмевшего Клауса чуть не пристрелить. Поскольку немец ни слова из речи Коли не понял, то он даже не догадывался о том, какие чувства терзали Николая, он думал, что тот не убил его из-за страха быть убитым самому. Поэтому Клаус был очень зол и уснуть этой ночью он смог лишь под утро, когда его сердце наконец начало биться ровно, а руки перестали трястись. Если раньше Коле могло показаться, что главными пытками в концентрационном лагере были те, что ежедневно дарили ему офицеры, то он глубоко заблуждался. Главную пытку он перенес сегодня. Быть избитым, но не убитым было хуже, чем что-либо, что Ивушкин мог себе представить. Однако, он понимал, как выглядел тогда, понимал, что лучше это было сказать по-немецки, ведь понять его было сложно даже русскоговорящему из-за всхлипов. Все тело болело, и мальчишка даже думать не смел о том, чтобы сделать вторую попытку. Он плевал кровью, болезненно стонал до самого утра, так и не смог подняться на что-то, похожее на кровать, валялся на полу в той позе, в какой его туда скинули. В этот миг было потеряно всё. Огонёк, что когда-то горел в глазах, тоже затлел и не подавал признаков жизни, оставляя после себя никчёмных вакуум, пустоту. В глазах и в сердце. — Прости меня, — глухо прошептал Коля в собственную ладонь и вновь потерял сознание.