Я должен убить тебя.

Клаус с облегчением оглядел свою комнату, с любовью посмотрел на дожидающуюся его кровать, не занятую всякими иванами. Наконец-то он поспит в одиночестве. Клаус, привыкший к одиночеству, уже порядком устал от постоянного общества этого нахального юнца, злиться на которого, впрочем, никак не получалось. Как и не получалось думать о том, что скоро придется выпустить его из-под «крыла» и вернуть обратно в ангар к его команде, чтобы он выполнял свою задачу. Пока Ивушкин шумел водой, немец успел снять китель, аккуратно повесить его в шкаф и найти для танкиста полотенце. Приоткрыв дверь и старательно не глядя в сторону зашторившегося Коли, Ягер положил полотенце на раковину и вышел. Он немного походил по комнате, потом вспомнил, что забыл запереть кабинет. И, хотя ему еще предстояло туда вернуться, чтобы проследить за тем, что Ивушкин лег спать, Клаус всё равно не мог оставить кабинет открытым. Поэтому, решив, что, пока Николай моется, Клаус быстренько исправит свою оплошность, вышел из комнаты, оставив Ивушкина одного. Всё равно никаких важных документов он тут не хранил, а личные вещи вряд ли могли как-то помочь Ивушкину с возможной диверсией. На совесть воспользовавшись всеми прелестями душа и горячей воды, вышел Коля так, словно с души свалился огромный камень, висевший толстой веревкой на горле. Замотавшись в полотенце поплотнее, — благо, оно было большим, чтобы можно было даже плечи завернуть, не боясь, что зад будет сверкать, — мальчишка ничего лучше не нашел, кроме как обвести взглядом комнату и из всех удобный вариантов забраться на чужую кровать, перемотав полотенце на бедра, а на плечи накинуть одеяло. Теплее, чем у него, между прочим. Поболтав свисшими с кровати ногами, Ивушкин вздыхает. Скучновато. Да и немца всё нет. И где взять чистую одежду? Непонятно. Клауса, на удивление, долго не было, и мальчишка пристроил мокрые волосы с головой на стенке, облокотившись на неё. — Ну вернись, пожалуйстаа, — протягивал он, когда становилось совсем скучно, и натягивал одеяло выше на плечи. Снова разочарованно вздохнув, Коля закрыл глаза, расслабляясь и наваливаясь на стенку. Прежде, чем опечатать кабинет, Клаус вспомнил, что ещё и отчетный график опечатывания не заполнил. Пришлось задержаться. А на обратном пути он еще и Гельмунта встретил, и они немного поговорили о том о сём. В общем, он только через час пришел. И застал Ивушкина спящим… на своей кровати! Поганец удобненько расположился под одеялом Клауса и сполз на подушку, умиротворённо посапывая во сне. Первым порывом Ягера было разбудить его и выгнать к чертям, ещё и наорав за такую наглость. Но потом немец решил, что это будет выглядеть тупо, к тому же он и так уже позволил ивану максимально приблизиться к себе, и даже идиоту было понятно, что их взаимоотношения выходят за все возможные рамки. А значит, отрицать это не было смысла. К тому же разбудить Колю помешала ещё одна деталь… Он был голым! Полотенцем он, конечно, обмотался, но факта это не отменяло. А подходить к голому лейтенанту Клаус не хотел: в голове и без того вертелись стыдные и неправильные мысли. Мысленно успокаивая себя тем, что лейтенант хотя бы чистый в его кровать лёг, Клаус, зло зыркая в сторону русского, положил на тумбочку чистую одежду, завел будильник, чтобы Ивушкин проснулся засветло и покинул комнату, пока остальные офицеры еще не проснулись и никто этой нелепости не увидел. Поэтому же он и комнату запирать не стал, надеясь, что Ивушкин догадается, что нужно сделать. А сам он понуро отправился в свой кабинет. Правда, ложиться в кровать танкиста не стал. Устроился в кресле, свернулся клубком и, накрывшись пледом, уснул. Рубашку всё-таки снял, помня, как натёр шею воротником в прошлый раз. Засыпая, Ягер старался понять, как так вышло, что Ивушкин вытеснил его из своего же личного пространства. Проклятые русские… У них всегда что-то на уме.

***

Не заметив, как уснул, Коля вынужден был проснуться из-за противной трели будильника, который всеми способами пытался вывести мальчишку из сладких объятий Морфея. Недовольно подняв голову из-под подушки, под которую успел пролезть, Коля тут же нахмурился и покосился в сторону двери. — Вашу ж мутер, штандартенфюрер, — чуть ли не прорычал он, но взгляд упал на одежду, заботливо оставленную ему, и тогда немного приубавил пыл. Одежда была нормальная, почти по размеру и даже удобная. Но рукава все равно пришлось подвернуть. По душе пришлись даже те мелкие советские штучки, которые Коля любил всем сердцем и отказаться от подобного не мог. Теплые гетры поверх низких ботинок. Довольно осмотрев свой внешний вид в зеркале, Ивушкин быстренько прошмыгнул в дверь из комнаты, решив, что Ягер прячется внизу. Ключи, найденные на полке, подошли к двери, и тогда мальчишка предусмотрительно запер за собой дверь, решив, что воришки тут тоже могли бы быть, а получить нагоняй от Клауса за невнимательность не хотелось. Вся спина жутко ныла, и белобрысый даже решил, что пора наложить повязки и сходить снять швы, но сначала к Ягеру. Дверь в кабинет была не заперта, поэтому мальчишка прокрался туда так же тихо, как и тогда, когда совершил покушение на жизнь гитлеровца. Николаус нашёлся в кресле, сопящий в плед и слишком уж умиротворённый. Эта картина даже позабавила юношу, и тот решил, что если бы у него была камера, он бы обязательно запечатлел его в таком состоянии. На память. — Убить бы тебя, пока ты спишь, — вздохнул солдат, склоняясь прямо над лицом штандартенфюрера, чуть ли носом не касаясь его носа. — Но ты слишком… слишком… другой, не могу тебя убить, — шептал мальчишка, рассматривая каждый сантиметр его лица, словно стараясь запомнить в мельчайших деталях. Медленно проведя подушечкой пальца по нижней губе немца, Ивушкин даже заметил, что руки дрожать начинают. — Почему ты такой? — еле слышно прошептал мальчишка и смазанно мазнул носом по чужим губам. Что-то раздражающе мельтешило перед лицом, Клаус это шрамами чувствовал. Он что-то забормотал на немецком, попытался от Коли отмахнуться, потом всё разлепил веки, сонно уставившись на танкиста. Пару раз он глаза закрывал, надеясь, что видение испарится, но Ивушкин испаряться не собирался, он опасно низко навис над немцем и хлопал глазами, не понимая, как это немец проснулся. Клаус протянул руку и ткнул русского пальцем в скулу, надеясь, что это все же сон. Но Коля отказался исчезать и так и застыл на месте. Тогда немец обречённо застонал и спрятался под плед. Видеть рожу лейтенанта с утра пораньше не хотелось. Но и спать при нём тоже не хотелось. Поэтому через пять минут он встал с кресла. Зябко поёжился, по коже побежали мурашки, а потом стал потягиваться, разминая затекшие мышцы. Пару раз немец кидал на Колю недовольный и невыспавшийся взгляд покрасневших глаз, но тут же усмехался, в душе оставаясь недовольным, ведь этот юнец вновь залез в его личное пространство, упав в кресло и закутавшись в его плед. Закончив разминать мышцы, мужчина отыскал рубашку, надел её и стал лениво застегивать пуговицы. В какой-то момент Ягер поднял взгляд и пристально посмотрел на русского, а потом ехидно спросил: — Удобный у меня кровать, ja? Gut сон? Высыпаться? От таких вопросов Колю вновь распирало от смеха, но после холодной земли смеяться было больно и появился кашель, который был замечен только в коридоре, когда мальчишка доходил до кабинета. Он закончил с пуговицами, критично осмотрел измятую рубашку и уже более спокойно продолжил: — Как себя чувствовать? Закрывать дверь комната? Ивушкин выглядел лучше и здоровее. Но Ягер все равно спрашивал, уже, наверное, по привычке. — Смеёшься? Какой-то дурак оставил будильник у меня под боком, как мне выспаться? — недовольно пробурчал младший лейтенант. — Дверь закрыл, чувствую плохо. Похуже, чем вчера, но сегодня мы же погуляем? — наивно поинтересовался он и начал вглядываться в лицо штандартенфюрера. — Нет смеяться, — Ягер зевнул и покачал головой. — Почему думать, что я смеяться? Когда лейтенант вместо привычного «gut» ответил «похуже», на лице Клауса сразу возникла маска напряжения. Он внимательно посмотрел на танкиста, устроившегося в кресле и, когда тот разразился кашлем, Ягер торжествующе хлопнул ладонью по столу. — Я говорить — нет холодная земля! Я говорить — нет улица! Вот и результат! Ты заболевать еще не восстановление после ранения! Следить за тем, как Ягер одевается, было забавно и интересно. Как и хотел, Ивушкин рассмотрел всё, что было интересно в теле мужчины: начиная сильными руками и заканчивая рельефным торсом, который он даже не думал как-то прикрыть на время переодевания, чем и вызвал у танкиста неоднозначную реакцию. — Ходит тут, сверкает, хоть бы отвернулся или потягивался в одежде, неприятно же, ну, — недовольно пробурчал мальчишка, осознавая, что и первое предложенное было не лучшим вариантом, ведь вид голой спины вызвал бы точно такие же последствия. — Может, сходим к врачу? Мне положен морфий и чистые бинты. И снять швы. А то чувствую себя тряпочкой, которую зашили и забыли. Клаус снова уставился на русского недовольно: Коля опять говорил сложные и непонятные слова, и немца это напрягало. Про то, чтобы прикрыться, он правда не думал, всё-таки Ивушкин, наверное, нормальным был и вряд ли так же реагировал на Клауса. А значит, можно было не стесняться. До подъема в лагере еще час оставался. Клаус схватил Ивушкина за руку и потащил к доктору, тревожно слушая нехороший кашель танкиста. Сонливость как рукой сняло. Ягер, до этого недовольный тем, что Коля выздоравливает слишком быстро, теперь переживал и надеялся, что это была не пневмония, а только простуда. — Да не тяни же меняя, — прохныкал мальчишка, тащась за слишком уж быстрым немцем. До лазарета дошли быстро, но Ивушкин на каждом повороте болезненно стонал, когда мышцы неприятно тянули кожу. И с докторами Коля встретился сперва недовольным, а потом молящим о помощи взглядом, мол, немец совсем заездил. Однако те встретили с удивлением, наверняка, не ждали, что он вообще на ноги встанет. — Ты только не ругайся, я живой, давай сегодня снова сходим? Сегодня теплее, можем построить что-нибудь, чтобы на земле не сидеть, ну? — просил Коля, стараясь не сильно сжимать руку немца в своих, но получалось это непроизвольно. Как рефлекс, когда чувствуешь боль. Не одно, так другое. Ивушкин сделался плаксивым, и это могло обозначать лишь то, что ему действительно стало хуже. Особенно сильно Ягер чувствовал, как тот сжимал его руку, хотя жара у лейтенанта вроде не было, но его кашель как-то совсем врачам не понравился. Доктора увели его в перевязочную. Аккуратно сняли швы и что-то недовольно тявкали на своем, наверное, Коля, и сам того не зная, навредил себе. — Да не трогай ты меня, — чуть ли не пискнул юноша, когда врач старался помочь ему слезть. Но тот всё ещё придерживал его за плечо, больно сжимая его. — Я тебя сейчас ударю, пёс! Выведя Колю из кабинетика, они сказали понаблюдать какое-то время, чтобы понять, что происходит с заключенным и что он мог подцепить, предложили оставить Ивушкина в лазарете. Клаус отказался и пообещал, что через пару дней сам Ивушкина приведёт. Швы были сняты, хоть одной проблемы меньше. Хотя заросли раны не очень, грубыми келоидными рубцами, они теперь испещряли всю тощую спину пленника. Выглядело это жутко и болело, наверное, тоже. Клаус даже внутренне содрогнулся. К тому же Ивушкин по-прежнему оставался похожим на скелет, что хорошего вида ему точно не прибавляло. Ягер даже подумал о том, что запусти его в танк — и он там помрет от перенапряжения. — Нет никуда ходить, — отрезал Клаус, — нет строить. Сидеть комната и наблюдать за твой самочувствие. Понимайт? Клаус взял ещё какие-то лекарства, о чем-то на немецком с врачами переговорил, и они отправились обратно в штаб. Шёл в этот раз немец медленнее, чтобы Ивушкин за ним поспевал. Когда они вернулись в уже ставший привычным кабинет, Клаус жестом указал на кровать. — Ложиться ты. Я приносить еда, чтобы ты быть нет истощенный. Нет открывать окно, понимайт? Ждать меня. — Ждать. Не открывать. Понимать, — на автомате Коля переключился на язык без падежей и местоимений. Когда немец удалился, Ивушкин, подойдя к двери, дёрнул её и с прищуром заметил, что закрыл. Не доверяет. Окно он открывать уже не стал, хоть и хотелось, поэтому, пройдясь по кабинету, Коля устроился за столом немца, на его месте, и бросил взгляд по периметру. Отсюда всё видно… продуманно, чувствуешь себя главным. — Удобненько, —прошептал себе под нос юноша и потёр переносицу, — подсижу тебя ещё, будешь знать, — усмехнулся он и сложил перед собой руки, покашливая в плечо. Место ему нравилось: видное, статное, ещё тепленькое, так сказать. А когда вернулся Ягер, вернее, послышался ключ в замочной скважине, мальчишка даже не подумал соскакивать с места, а только закинул ногу на ногу и подправил теплые гетры, принимая самую расслабленную позу для встречи мужчины. Клаус, бухтя что-то по-немецки, зашёл в кабинет и, пока ещё не глядя на Ивушкина, поставил тарелку на тумбочку. От неё шел пар, и приятный запах сразу же заполнил всю комнату. Наконец-то обернувшись, немец застыл на месте, удивлённо вскинув брови. На секунду на его лице можно было прочитать замешательство, которое затем постепенно сменилось насмешкой и снисходительностью. За большим дубовым столом маленький и расслабленный Ивушкин выглядел смешно и нелепо. Так же нелепо, когда он про «натюрлих дойче» говорил, надевая на себя одежду Клауса. Немец из него совершенно точно не вышел бы, германизации он не подлежал. Ягер сначала хотел наглеца прогнать со своего рабочего места и заставить его вернуться в кровать, но потом, о чём-то подумав, прищурил глаза и, вскинув руку в нацистском приветствии, сказал: — Sieg Heil! Herr Ivushkin, вы меня вызывать? Наверное, своей этой нелепостью Коля вызвал в вечно серьёзном Клаусе игривое чувство, отчего он и решил немного позабавиться. Тут же тихо засмеявшись со слов Ягера, Коля в момент взял себя в руки и придвинулся на стуле ближе к столу, приобретая каменное выражение лица. — Присаживайтесь, биттэ, — Ивушкин указал рукой на стул напротив и опёрся руками о стол, делая вид, что читает какие-то бумажки на столе. Ситуация была забавная, и видеть немца с хорошим настроением было удивительно, но Коля принял это как должное. Клаус с серьёзным видом сел на стул и зеркально сложил руки на столешнице, повторяя за Ивушкиным. Его светлые глаза неотрывно следили за губами русского, пытаясь прочитать все слова и найти в памяти их правильный перевод. Единственный неоспоримый плюс русского языка — можно было просто учить слова, и простые предложения были понятными даже без склонений по падежам. Когда Клаус сел за стол, напротив мальчишки, он даже немного растерялся, но быстро придумал нужные слова. — Понимаете ли, штандартенфюрер Ягер, в последнее время в нашей стране ситуация не из лучших. Советские войска оказались сильнее, чем мы предполагали, и мы вынуждены отступать, — белобрысый поднялся с места и обошёл мужчину со спины. Сложив руки на его плечах, Коля наклонился к самому уху Клауса и на выдохе прошептал: — Вы понимаете, что это значит? — случайно или специально, но Коля задел кончиком носа чужое ухо, но это вызвало лишь улыбку. — Мы отступаем, — горячо выдохнул в чужое ухо юноша и провел подушечками пальцев по горячей шее Ягера. — Но мы планировать захват Moskau один месяц, Herr Ivushkin! — немец говорит серьёзно, но его губы то и дело вздрагивают от сдерживаемой улыбки. Он вдруг вспоминает, что говорил Вольфу насчёт бороды. Говорил, что сбреет только когда Москву они захватят. Сбрить пришлось по другой причине: ему тогда пол-лица исполосовали в мясо, иначе бы эта борода сейчас уже за Клаусом волочилась следом. Когда Ивушкин кладёт ладони на его плечи, Клаус никак не реагирует. Однако, почувствовав прикосновение к уху, он ощутимо напрягается и вздрагивает, когда шершавые подушечки пальцев ведут по шее, вызывая табун мурашке на спине. Дыхание у Клауса сбивается и сердце начинает колотиться настолько сильно, что ему кажется, что Коля сейчас услышит это. В животе снова завязывается тугой узел. — Сам ты хер, отступать надо, говорю. — Но тогда коммунизм захватить нас, — Клаус не отстраняется от рук танкиста, шумно вдыхает воздух и, медленно облизывая губы, спрашивает: — И мы быть под властью иванов, если поражение, и тогда они делать с нами что хотеть! Вы отдавать приказ готовиться к оборона, Herr Ivushkin? — Как и в любой войне, уважаемый, будет подписан мирный договор. А страны разойдутся по своим сторонам, понимаете? — тихо произнёс мальчишка и провёл руками по плечам нациста. Он стал мерить кабинет шагами, картинно что-то думая, бурча себе под нос и сопротивляясь своим же словам. — Держать оборону до последней капли крови, солдат, — вынес вердикт красноармеец, изображающий немца, и статно вознёс голову к потолку. — Jawohl, Herr Ivushkin! Стоять до последняя капля кровь! — немец тоже выпрямился, но не удержался и хихикнул, когда Ивушкин деловито приосанился и вздёрнул подбородок. Настолько это смотрелось смешно и нелепо, что немец с большим усилием поборол желание потрепать танкиста по макушке и, взяв за плечи, чуть приподнять над полом, чтобы показать ему, насколько он до смешного дохленький. Копошиться в бумагах было задачей штандартенфюрера, поэтому Коля взял пару листов и, не найдя в них ни одного знакомого слова, недовольно фыркнул, откидывая их на стол, под нос Ягере. — Клаус, — произнёс Ивушкин, беря в руки карандаш и чистый лист бумаги, который тут же отправился на стол, перед носом немца. — Покажите мне места, где расположены наши основные силы, — и вложил карандаш в ладонь штандартенфюрера, тут же склоняясь над его плечом и шумно выдыхая куда-то в область шеи, когда мышцы неприятно потянуло. От того, что Ивушкин было опасно близко, Ягер терялся. Чужое дыхание опаляло шею, а плечи ещё ощущали прикосновение чужих рук. Почему он так остро реагирует на Ивушкина? Тут, конечно, и дебил догадался бы, но Клаус до последнего отрицал свою… дефектность. Ему не хотелось даже думать о том, что его мог привлекать человек мужского пола. Поэтому он и не думал, а просто реагировал и пытался при этом себя не выдать. — Думаете, если страны расходиться, то все люди тоже расходиться и больше не видеться? Клаус, немного подумав, нарисовал на бумаге две руны «зиг» и солнце. Он чуть откинулся на спинке стула так, что теперь почти прикасался потихоньку зарастающим затылком к подбородку лейтенанта. — Мы думать, что наши силы быть в наши сердца, чтобы служить нации. Хотя один глюпий иван утверждать, что сила быть не в этом, представлять такое, Herr Ivushkin? Он говорить, что сила в том, что мы защищать то, что любить, и не ставить нация на первый место. — Не понимаю, как он мог такое сказать, — вздохнул Коля, явно притомившись от такой игры, но все ещё не до конца отпуская роль. — Покажите мне ту книгу, что прятали, м? Просить Ягера о таком было как-то слишком легко, хоть он и понимал, что эта книга была чем-то особенным, раз он так быстро спрятал её от посторонних глаз. И сейчас Коля, как тогда, за игрой в шахматы, обнял нациста за шею, только на этот раз он положил подбородок на темную макушку и закрыл глаза, вдыхая запах, что исходил только от одного немца — Клауса. — Не знаю, есть ли там что-то интересное, но это и не важно, — тихо произнёс Ивушкин, потираясь о чужую голову, чтобы пристроиться удобнее. — Не думаю, что народы разойдутся. Они все равно будут пересекаться так или иначе. Но войны больше не будет, а значит, нет смерти. Руки совершенно не слушали мозг, и длинные пальцы уже расстегнули пару пуговиц на рубашке немца, словно ослабляя хватку и выпуская его настоящего, человека из шкуры нациста. — Расскажите мне что-нибудь, Николаус, — прошептал мальчишка, проходясь подушечками пальцев по гладкой коже шеи и облизывая пересохшие губы. Это был конец. Для Клауса уж точно. Когда шершавые подушечки снова пробежали по коже на шее, задевая бьющуюся жилку сбоку, когда он расстегнул пуговицы на этой злосчастной рубашке, в голове Ягера раздался грохот, словно его ковровой бомбёжкой накрыло. Это в нём так фундамент заложенной в него идеологии рушился, с таким ужасным грохотом и треском. И упоминание про сраный «Mein Kampf», который Клаус вслух зачитывал во время присяги, клянясь верностью Фатерлянду и Фюреру, этот грохот лишь усилило, добивая остатки камня. — Нет стоит, Ивущькин. Есть книга, которые мочь убивать, потому что слова владеть могущество и проникать в ум. Один глюпий иван лучше нет читать такие книга. Иногда лучше оставаться глюпий, это быть не всегда плохо. Немец почти болезненно скривился. Ему очень хотелось подставить шею под руку лейтенанта, как коту, и просто наслаждаться прикосновениями. Но внутри всё неожиданно сжалось и стало очень противно от самого себя. Получается, что он прямо здесь и сейчас предавал свою же клятву. Готов был когда-то умереть за Фюрера, а теперь какой-то один человек по имени Николай так просто смог сбить его с правого пути. Стало в то же время и обидно за то, что такие дефектные люди, как Ягер, в любимом государстве тоже в концлагерях сидели. Он вроде бы как служит родине, а вроде бы как его самого убьют, если вдруг станет известно об его ненормальном увлечении Ивушкиным, да и вообще мужчинами. — Warum wurdest du nicht weiblich geboren, Ivushkin? (Почему ты не родился женщиной, Ивушкин?) — неожиданно грустно спрашивает Клаус, на секунду сжимает руки танкиста в своих, а потом встаёт со стула, прерывая столь желанный контакт. Вид у немца напуганный и грустный. Внутри него шла борьба идеалов прошлого и возникших чувств к этому человеку, с одинаковым, как у Ягера, именем. — Тебе пора есть, Ивущькин, — Клаус кивнул на тарелку, всё это время стоявшую на тумбочке. — Потом ложиться, кашель быть плохой и ты смотреть устало. — Будешь со мной сказки читать? — усмехнулся солдат и сел на кровать, тут же притягивая к себе тарелку. От еды пахло удивительно, и в животе тут же заурчало. Поэтому мальчишка тут же принялся за еду. Ел он не быстро, не торопился, знал, что сразу много есть нельзя. А когда с едой было покончено, Коля вытер рот ладошкой и залез к стенке, укладываясь прямо у неё. А затем кинул взгляд на Ягера. — Может, сказки почитаем? — спросил юноша, вытаскивая из-под подушки книгу, данную Ягером, и кивнул на неё, улыбаясь. Читать не хотелось, а вот помогать слушать русскую речь немца было истинным удовольствием, особенно, когда тот говорил тихо. Но, признаться, гневные речи были очень даже неплохими и веселили Колю. Клаус сомневался где-то минуту, нерешительно стоя посреди кабинета. Потом он глянул на часы. Поскольку встали они очень рано, то до подъёма ещё оставалось свободное время и весь штаб и лагерь спал. Из-за разбушевавшихся чувств внутри Клаус работать точно не сможет, ему надо остыть и вернуть спокойствие. Ну и к тому же… всё равно никто не узнает, что штандартенфюрер тут «Курочку Рябу» читает! Кабинет Ягер предусмотрительно запер на ключ. После этого он, приняв как можно более серьёзный вид, уселся рядом с Ивушкиным. — Это быть возможно практиковать произношение и речь, — голос у Клауса звучал оправдательно, он пытался сохранить лицо и не превращать эту ситуацию во что-то комичное. В конце концов, он учит язык, чтобы лучше понимать врага и знать их слабые места! Почему бы и не попрактиковать навык с носителем языка? Ягер любовно взял книжонку в руки и стал перелистывать страницы. Он искал свою самую любимую сказку. — «Льисьичка-сьестричька и сьерий вольк» — коряво читает Клаус ведя указательным пальцем по заголовку. Рядом всё исписано по-немецки. На полях красуется криво нарисованная волчья голова. — Ты читать этот сказка, Ивущькин? Тут быть многие непонятные слова для меня. — Мама мне читала, — кивнул Коля и лег поперек кровати, свешивая с неё голову у ног Ягера, а ноги закидывая на стенку. Оказывается, этот немец не был таким ужасным, когда вёл себя более расслаблено и по-домашнему, что ли. Ягер нашёл в тексте слово, подчёркнутое красным карандашом, и спросил: — Что значить «не ворохнётся»? — Не пошевелится, не сдвинется с места, —объясняет Коля и улыбается, чувствуя этот акцент. Вслушиваться в каждое слово и исправлять в некоторых ударение во время чтение книги нравилось мальчишке, и он безустанно это делал. Постукивая пальцами по чужому бедру, Ивушкин делал всё, чтобы не было скучно и чтобы заметить на лице немца хоть что-то, что могло бы его заинтересовать. Но никаких новых эмоций он не заметил и просто разглядывал глаза, нос, губы, иногда отвлекаясь на книгу. Руки некуда было деть, и в очередной раз мальчишка просто «гулял» пальцами по форме нациста, проводил подушечками по пальцам Ягера, оглаживая их и рассматривая. — А ты любил когда-нибудь? — вдруг спросил Ивушкин, прерывая чтение. Всё-таки Ивушкин не умел быть «в тему» и «к месту». Никак не умел, это не его конёк был. Клаус был сильно увлечён чтением, поэтому он не замечал, как чужие руки нагло бродят по его форме, однако, как только лейтенант задал неожиданный вопрос, Клаус оторвался от чтения. Он удивлённо посмотрел на развалившегося подле него танкиста. Зло вдруг подумал, что теперь уже окончательно влип. Разве он сможет теперь отправить Ивушкина в танк, под пули курсантов? Но что делать? Запретить? Сказать, что Ивушкин не подходит? Но тогда нужен новый командир экипажа и другой повод, по которому танкист не подлежал бы уничтожению и был бы полезен Рейху. Какой? Что выдумать, чтобы извернуться и оставить танкиста при себе и желательно не в камере концлагеря? Мысли эти напряжённо скользили в голове Клауса, и можно было бы решить, что он думает над вопросом Коли. Хотя, наверное, так оно и было. — Liebe? — немец растерянно смотрит на то, как Ивушкин гладит его пальцы. Неожиданно в голову Ягера пришла мысль о том, что танкист сам вёл себя… не так, как мог бы вести, если бы, например, был влюблён в эту переводчицу. Все эти прикосновения… Значили ли они то, о чём мог подумать Клаус? — Не любить раньше никогда, — немец покачал головой, завороженно наблюдая за тем, как солнечный зайчик прыгает в светлых волосах танкиста. — Но потом случаться… но я думать, что этот человек не мочь быть мне партнёр, это не подходить по критериям. Ты говорить, что у тебя нет девущька, она быть раньше? Ты влюбляться? Тонкий лёд. Но Клаус уже и так провалился в ледяную воду, ещё в тот момент, когда с Ивушкиным в одну кровать лёг. Теперь ему уже не выплыть. — Критерии — туфта полная. Если это, конечно, не запрещено законом, — высказался Ивушкин и хлопнул немца по колену, опуская голову вниз, свесив с кровати, чтобы было видно окно. — Не было у меня девушек. Все были не те. Понимаешь? Если и любить, то чтобы сразу можно было сказать «вот это точно мой человек». Ну, а в детстве все мы влюблялись. Садик, школа. — Запрещать законом, — Клаус кивнул головой. — Говорить очень точно. Это запрещать законом. За окном небо было светлым, без единого облачка, хоть и редкостью это было в здешних местах. Даже был слышен ветерок, но и это недолго: он пропадал так же быстро, как и появлялся. — А ты ариец, да? Глаза у тебя такие голубые, — слабо улыбнулся Коля, мысленно сравнивая их с чистым небом за окном. Чуть отодвинув руку немца с книгой, Ивушкин уместил свою голову на чужом колене, чтобы получше рассмотреть глаза. Сейчас лёд в них таял на глазах и оттенок приобретал какие-то тёплые тона, которые, казалось бы, не могли быть в холоде. Он тоже стал в окно смотреть, только не на небо, а ниже, туда, откуда был виден край ангара, в котором сейчас спал Т-34. Ивушкин оставался удивительно беззаботным, а Клаус всё время думал о будущем и ничего хорошего там не находил. — Ubermensch? Nein… Нет полностью. — Клаус поджал губы, видимо, ему было не очень приятно это признавать. — Нет группа «А» чистый порода, пигмент волос быть тёмный, форма лица и носа нет подходить. Цвет глаз подходить и быть чистокровный deuch во все известные поколениях, и по праву рождения быть в числе ubermensch. Всего быть щесть типов расы подходящие. Я быть одна из них, но не самая высшая. — Расы, расы, зачем они нужны? Породы? Как собаки, — фыркнул Коля и потёрся затылком о чужую ногу, — это очень глупо. Коля не считал Ягера каким-то не тем немцем. Все, что было у него, было действительно красивым и каким-то домашним, что ли. И это вызывало улыбку, желание дотронуться, потискать. Клаус вздохнул. Не то чтобы он ощущал какую-то дискриминацию, но иногда ему все-таки было обидно, когда кто-то из особенно националистичных друзей шутливо намекал на его торчащие уши и недостаточно выпуклый затылок. Особенно уши. Сволочи обожали краснеть не вовремя, а с короткой военной стрижкой вообще сильно выделялись. — Но ты заводить девущька когда-нибудь, ja? Лучше искать со светлый пигмент, тогда дети быть тоже светлый пигмент, это быть gut порода. Клаус опустил глаза и уставился на Ивушкина в ответ. У лейтенанта они тоже голубые были, но более бледного оттенка, какие-то льдистые, в обрамлении светлых ресниц. Клаус протянул руку и взъерошил русые «перья», от чего иван стал похож на цыпленка. — Девушку? Не знаю, если выживу, то подумаю об этом, но пока нет, не собираюсь, — усмехнулся Ивушкин, — у меня несколько другие планы. — Ивущькин, — тихо сказал Клаус, — мне кажется, ты не подходить для командир экипаж в битве с мои курсанты. Кто-то другой будет gut. Нет быть ты. Проследив за взглядом Ягера, Коля даже привстал, чтобы рассмотреть то, что там такого, но ничего не найдя, он опустился обратно и посмотрел в глаза нациста. А от произнесённых слов он даже побледнел, мгновенно теряя все признаки жизни, но оставаясь живым. — Почему? — слишком тихо и холодно поинтересовался мальчишка, сглотнув. Весь его план рушился на глазах. Он не мог подвести экипаж, не мог оставить их в лагере и остаться сам. Но... вроде и не хотелось сбегать, пока у него есть Клаус. Дурные мысли. Позор красной армии. — Я готов к бою, я почти как новенький и... Клаус, я должен, — прошептал последние слова белобрысый, приподжав губы.