Я должен убить тебя.

— Новый? — Ягер издаёт обидную насмешку и смотрит на Ивушкина с неприятным превосходством. — Ты смотреть на тебя? Быть дохлый и слабый и нет способен на бой. Клаус смотрит недовольно. Ему не нравится, что Ивушкин так реагирует и хочет вернуться в этот чертов ангар. И холодный тон младшего лейтенанта ему тоже не понравился. Ягер встал с кровати и, сложив руки за спину, стал измерять комнату шагами. — Кашель мочь уходить, а мочь стать хуже. Тебе нет нагибаться или резкий движения, говорить врач. Спина зажить плохо. Ты быть слабый, неответственный и глюпий. Ты не мочь учить мои курсанты. Ягер снова косится на танкиста. Выглядит тот не очень. Немец подходит, дотрагивается до лба как бы между прочим. — Этот слабый, безответственный и глупый в одиночку разбил твою танковую роту, — на выдохе прошипел он и, игнорируя руку немца, просто отвернулся от него к стенке и пихнул голову под подушку. — Наступать рабочее время. Я идти работать, а ты спать. Быть плохо — говорить мне. Я сам решать, кто достоин учить мои кадеты, и ты не мочь спорить со мной. Клаус знает, что найти нового капитана будет очень сложно и мало кто сравнился бы с Ивушкиным. Но он точно не может пустить этого доходягу в танк, Клаус жалеет свои нервы и не хочет бояться за каждый выстрел курсантов по танку. Он сам выхаживал этого Ивана, пускай и сам же покалечил, но поделом. Портить свой труд немец не хочет и не хочет смотреть на труп Ивушкина тоже. А Ивушкин не хочет умирать один, в лагере, откуда сбегут его бойцы, его подготовленный экипаж. Они знали, как действовать, знали, куда лучше бежать и как остаться незамеченными при «игре в прятки» с немцами. Тяжело вздохнув, Коля пробурчал себе под нос что-то похожее на: — Ну ничего, я ещё сбегу. Вот поправлюсь и сбегу. Клаус слова Ивушкина проигнорировал, дождавшись, когда тот ляжет спать. Главное, что подчиняется. А остальное неважно. Смотреть, как работает Ягер, было невыносимо скучно, и от этого мальчишка просто уснул. Организм, не доспавший это время утром, сейчас решил преподнести подарок в виде сна. В середине дня к Ягеру зашёл Вильгельм. Разговор у него к штандартенфюреру был личный и вовсе не рабочий. — Клаус, я не то чтобы любил вмешиваться в чью-то жизнь. Но мы с тобой все-таки друзья, и я уважаю твою профессиональность. Вильгельм начал издалека. Клаус напряженно посмотрел на него: — Что ты хочешь этим сказать? — Наши этому не верят… Но слушок пошёл про тебя нехороший. — О чём ты? — спросил Ягер, и внутри у него все содрогнулось. — Насчёт тебя и этого… Танкиста пленного. Говорят, что ты ему помогаешь вроде. Вроде бы ты его привечаешь… Пьёте вы вместе. И ты его, мол, под расстрел не отдал, хотя он провинился. — Он танковый ас, мы не можем кадрами разбрасываться, — Клаус оставался спокойным. — И поэтому он у тебя в кабинете живёт? Здесь куча документов, Клаус! Почему он до сих пор не в общих бараках? — Он… Помогает работать над одним танковым проектом. Я использую его знания на благо Рейха. — Ты хоть понимаешь, как это со стороны выглядит? Клаус промолчал. Только побледнел сильнее. — А если до выше стоящих дойдёт? Осторожнее будь, хорошо? — Я тебя понял. Спасибо. — Ладно… Пойду я, штандартенфюрер Ягер, — выдохнул мужчина и, глянув на мирно сопящего русского, направился на выход из кабинета. — Вильгельм! — окликнул Ягер. А когда тот повернулся и кивком поинтересовался, что хочет сказать немец, Клаус продолжил: — Ты же не веришь, что я… — Не верю. Когда офицер ушел, Клаус закрыл глаза и минут пять так просидел, часто дыша. Этого он и боялся. Идиот. Сам себя подставил. Надо что-то делать. Встав из-за стола, немец подошёл к Ивушкину. Мягко положив ладонь на голову русского, мужчина заметил, что лоб танкиста был горячий. Немец выругался и стал Колю будить. — Ивущькин, проснись. Ты быть жар. Как чувствовать? — негромко поинтересовался он. Пока Коля спал, температура заметно поднялась, отчего он даже раскрылся, отодвигая одеяло на место рядом. Проснуться пришлось из-за прикосновений чужой руки и голоса. Голос был знакомый, приятный, поэтому на лицо бы наползла улыбка, если бы не боль в пояснице. — Мммм… — тихо простонал белобрысый, приподнимаясь на кровати, и даже успел потереться головой о ладонь немца. — Жар?.. чувствовать? Я. Я вроде живой, — сонно промямлил он и взялся за удивительно холодную руку Ягера, тут же притягивая, а когда удалось утянуть его к себе, Ивушкин чуть ли не уложил его на кровать, прикладывая чужую ладонь к своему лицу так, чтобы она придерживала его сбоку и охлаждала разгоряченную кожу. — Останься со мной, здесь, — тихо просил Коля, обнимая чужую руку своими и поддаваясь ей навстречу. — Полежи, пока я не остыну, — не отставал и закрыл глаза, зная, что вгоняет Ягера в замешательство. Клаус чувствовал, что попал в ловушку. Он не мог бросить Ивушкина, особенно, когда тот болел и так нуждался в защите. Но продолжаться это тоже больше не могло — слухов Ягеру было предостаточно, и он не хотел, чтобы они поползли дальше. И что ему было делать? Собственные чувства к танкисту не поддавались никакой работе над собой, избавиться от них было невозможно. У Ягера словно в голове перещёлкивало, когда он видел лейтенанта таким маленьким и милым, тогда Клаус, как какой-то зомби, поддавался на любые уловки и позволял утаскивать себя в болото всё глубже. Разговоры по душам, волнующие прикосновения, доверчивый взгляд Ивушкина — это всё действовало, как наркотик какой-то. И сопротивляться наркотику Клаус не мог. Был только один выход. Отгородиться от Ивушкина полностью. Перестать видеться с ним. Тогда Ягер твёрдо решил, что попытается определить ивана в немецкий госпиталь, чтобы там его на ноги поставили. А дальше можно будет заставить его чинить немецкие танки или… Клаус что-нибудь придумает. Главное при этом с самим Колей по минимуму контактировать, и тогда, может быть, странные чувства к нему пройдут. Они слишком сблизились за то время, пока существовали бок о бок и Ягер заботился об иване. Нельзя было допускать ещё большего сближения, война не пощадит никого. — Ты подцеплять какая-то инфекция. Быть хуже, — Ягер хмурится, однако от Ивушкина не уходит, отдаёт ему прохладу своих ладоней. — Завтра отводить тебя в немецкий госпиталь, иначе ты мочь умирать. Ягер снова намочил полотенце, лежащее всё время рядом, и положил на лоб лейтенанта. Тот был вялым и сонным. Клаус вернул на него одеяло, потрепал по волосам. — Хотеть пить? Или есть? — Нет хотеть, — прошептал мальчишка на автомате. Пока штандартенфюрер лежал под боком, Коля решил, что нужно устроиться удобнее, расправить крылья, так сказать. Он болеет, ему можно. Приподняв руку Клауса со своей щеки, Ивушкин перевернулся на бок, убирая мокрое полотенце на шею и щеку, где только что была чужая рука. Спина ужасно горела, особенно шрамы, которые практически не беспокоили мальчишку, но если напоминали о себе, то очень неприятно. Солдат высунул одну ногу из-под одеяла и закинул на бедра Ягера, самодовольно усмехаясь при этом, мол, да, умею удивлять. Также, решив, что спина тоже требует холода, Коля лёг на его руку, заставляя прижать ладонь к спине, отчего тут же облегчённо выдохнул. — Можешь меня пристрелить после этого, но я сейчас сгорю, поэтому сначала. дать. мне. холод. — отчеканил он, зная, что нацист такое терпеть вряд ли станет. Расслабленно закрыв глаза и получая долгожданное облегчение, мальчишка уткнулся носом в плечо Клауса, заставляя себя отдать ненужное тепло и получить взамен холод. Коля искренне надеялся, что его собственное сердце, что отбивает чечётку в груди, не подведёт и не выдаст себя немцу. Клаус не двигался минут десять, он был в таком шоке от действий Ивушкина, что оцепенел, подобно бандерлогу, встретившему удава. Только широко раскрыл глаза и таращился в потолок, практически не моргая. Нужно ли говорить о том, как именно он реагировал на чужую ногу, бесцеремонно устроившуюся на его бёдрах? Эмоционально внутри, холодно снаружи. У Ягера возникло такое ощущение, что он голую девушку за грудь схватил. По крайней мере, его тело реагировало именно так, как у нормального мужчины оно бы отреагировало на голую женскую грудь. Ивушкин, казалось, хотел в Клауса врасти, настолько тесно он к нему прижался. Немец чуть пошевелил ладонью и ощутил горячую кожу и чужой хребет. Захотело провести ладонью вниз и попутно сосчитать все позвонки на спине танкиста. Это было так унизительно и пошло, что Ягер не выдержал и как ошпаренный вскочил с кровати. Теперь он не просто румянцем покрылся, он красный как рак был. Уши горели. Вид у немца был напуганный. За те десять минут чистого блаженства Ивушкин успел даже задремать в объятиях немца, но резкий подскок привел его в сознание, из-за чего он сначала даже испугался. Не каждый твой сон прерывается землетрясением. — Ты быть бредить, Ивущькин, — Ягер спрятал руки за спину, не зная куда их деть, глубоко вдохнул и попытался сделать вид, будто не смущён, но стало только хуже. — В госпиталь тебя вылечить, ты увидеть это. Сердце где-то в горле стучало, а в ушах начало шуметь. Клаус даже разозлился на Колю за его наглость и на себя за свою реакцию. Что за мальчишество?! Зачем он так себя ведёт?! Будь он девушкой, Клаус бы давно решил, что он ведёт себя крайне распутно. Но под мужчину это определение как-то не подходило. Ивушкин же не мог тоже оказаться… или… мог? — Кого? Чего? — не понимал Ивушкин, хмуря брови. — Какой госпиталь? Я брежу? Ты дурак что ли?! Я спал вообще-то! — возмутился мальчишка, подминая под себя подушку. — Холод, ja-ja, конечно, приносить холод! Вид Ягера вдруг появился перед глазами, и Коля, тут же растягивая губы в ухмылке, медленно вернул голову обратно, в сторону фрица, замечая оттенок его лица. Клаус же, обрадованный возможностью ненадолго покинуть ивана, пулей вылетел из кабинета. Щекочущее ощущение внизу живота никуда уходить не спешило, так что Ягер, взявший лёд из бара в своей комнате, сам пару кубиков съел, прямо на ходу. Это немного отвлекло, так как зубы от холода начало ломить. Вернувшись обратно, Клаус завернул лёд в полотенце и протянул Ивушкину. — Холод. Нет держать у кожи долго, а то быть хуже болезнь, понимайт? Видеть галлюцинация? Бредить? Хотеть пить? Клаус спрашивал, как заезженная пластинка, он старался на Колю не смотреть и смотрел в окно. Он боялся, что щекочущее ощущение вернётся, и ещё больше он боялся, что иван может это заметить. Неужели получилось сделать что-то... что-то, чего Коля пытался добиться в поведении нациста? Судя по тому, как немец удирал, получилось. Коля даже замечтаться успел, пока его иностранный дружок отсутствовал. Но его появление привлекло внимание, и Ивушкин с интересом наблюдал за действиями Клауса. А когда ему было предоставлено полотенце, он даже усмехнулся, внимательно изучая Ягера глазами. — Пить. Биттэ, — кивнул мальчишка и вновь улыбнулся. Этот мужчина казался сейчас несмышлённым подростком, который не может разобраться в своих чувствах. Вода была предоставлена и выпита полностью, а немец так и стоял рядом, чем вызывал у Коли ещё больший интерес к своей персоне. — Ты нашел шахматы? — вдруг вспомнил он и, подержав лёд у лба, отставил его с полотенцем в сторону. — Я бы хотел поиграть. Хотелось встать, походить и посмотреть кабинет полностью, за всеми арками, за всеми шкафами, и вообще изучить тут всё. Но вместо этого Коля просто встал в нескольких десятках сантиметров перед Ягером и, не обращая внимания на его взгляды в сторону, посмотрел прямо в глаза. — Я никуда не пойду, — твёрдо сказал он, явно не принимая возражений. Клаус неожиданно почувствовал, как Ивушкин его подавляет. Он стоял напротив, вроде бы дохляк такой, больной весь, а что-то было в нём такое, что Клауса дико напрягало. И дело не только в чувствах к ивану было. Просто Ивушкин казался Клаусу насмешливым и несерьёзным, но вместе с тем настырным. Он нахально лез в его личное пространство, нагло и бесстрашно заглядывал в глаза и улыбался или смеялся. Клаус всегда был неприступным и сильным и никто не мог так просто смотреть ему в глаза. Никто не мог так просто хватать его за руку или закидывать на него ногу и утаскивать в кровать. Никто не мог над ним насмехаться. Никто, кроме Николая Ивушкина, этого противного мальчишки. И он вроде бы мелкий, вроде бы он тут пленник, вроде бы он вообще недочеловек. Но Клаус рядом с ним перестаёт нормально функционировать и боится смотреть ему в глаза. Это вроде бы и смешно, и как-то пугающе; Ивушкин как будто Клауса разрушает изнутри, иначе почему у него так всё сдавливает в груди? — Пойдёшь, — Ягер взгляд выдерживает, но уши снова его выдают и краснеют, в животе возникает щекочущее чувство, и немец ёжится и вздрагивает. — Ты не мочь не слушать, я быть главный! Если я принести шахматы, ты вести себя gut и возвращаться в кровать? Тебе нет ходить, это быть опасно. Он хмурит брови, тем самым, помимо интонации, показывая, как возмущён. Переминается с ноги на ногу и всё-таки снова отворачивается и смотрит в окно. — Ивущькин, это быть неправильно, что мы быть gut общаться. — Клаус прочищает горло и нервно облизывается. — Ты не мочь… не быть так… у рюсских так принято, вторгаться в чужое личное пространство? У deutsch есть понятия о личный пространство и субординация их нет нарушать. Быть не правильно, понимайт? — Мне не обращать на тебя внимание? — спросил Коля, догадываясь, к чему немец. Ну ладно, побудет пару дней без внимания, сам потом прибежит. Отстраненно фыркнув, Ивушкин садится на кровать и подбирает ноги, скрещивая их перед собой. — Нет прикосновения, понимайт? Мы соблюдать расстояние друг от друга, это быть комфорт и уважение чужого пространство. — Хорошо. Шахматы не нужно, я так, работайте, хер. Или как вам там, — поморщил нос мальчишка и облокотился на стенку, уставившись в сторону, на блики солнца, что играли на стене. Коля понимал, что ведёт себя, как ребёнок, понимал, что выглядит глупо, и было проще думать, что это лишь часть плана, но почему-то не хотелось, не получалось. И было даже обидно, что этот нелюдь так лицемерит. Клаус качает головой. Он никогда бы не подумал, что Коля мог быть настолько капризным, он помнил его с того сражения под Москвой — несгибаемая сталь, когда он стоял возле поверженного танка и с вызовом смотрел на Ягера. И этого человека не смогли в семи лагерях сломать? Этого вот, который сейчас куксится и с обидой садится на кровать? — Шахмат не нужно? — Клаус щурится, однако угадывает обиду Коли и, ругнувшись, всё-таки приносит лейтенанту шахматную доску и фигурки. Потом немец снова стал перебирать документы с очень серьёзным и хмурым видом. День близился к концу. Клаус чувствовал облегчение и вместе с тем небольшое разочарование от того, что только что оттолкнул от себя Ивушкина. Это было правильно, но в то же время грустно. Он старался в сторону ивана не смотреть, чтобы снова не столкнуться с ним взглядом. — Ивущкин, хотеть есть? Быть вечер, скоро наступать время сон. Целый день Коля не делал ничего, лишь смотрел в окно, изредка почёсывая макушку. В сторону штандартенфюрера он не смотрел, а на слова практически не реагировал, тем самым напрягая немца. Сейчас же, наблюдая за закатом, мальчишка молча кивнул на слова, даже не посмотрев в его сторону, и облизал пересохшие губы. Есть действительно хотелось, ведь еды было так мало, что Коля каждый раз удивлялся, как в нем появляются силы на движения. Внутри была удивительная тишина, ни мысли в голове. Это не могло не пугать, ведь чаще всего солдат задумывался о многом, а сейчас — ничего. Совсем тишина, словно и не существовало никаких проблем и забот. Ивушкин наконец-то затих, как и хотел того Клаус. Странно только, что видеть ивана таким отстраненным было как-то самому грустно. Но так было надо, пускай он лучше обижается, так им будет легче расстаться и вернуться, наконец, на свои стороны баррикад. Ягер удалился и через некоторое время принёс ужин. Поставил рядом с Ивушкиным. Немного постоял рядом, потупил, а потом посмотрел на настенные часы. — Быть поздно время, Ивущькин. Я уходить в своя комната, а ты ложиться спать. Завтра рано с утра я вести тебя в deutsches госпиталь. Я привести переводчица, чтобы она переводить, чтобы врачи понимать. Клаус снова неловко кашлянул. Рядом с таким молчаливым иваном стало вдруг неуютно. Ягер не понимал, что именно сделал не так, но он догадывался, что, наверное, Ивушкин обижался из-за танков и госпиталя. Но это было правильно и так было лучше для них обоих, поэтому Ягер, почесав шрамы на щеке, пошёл к выходу. Только перед дверью он обернулся и сказал: — Спокойный ночь, Ивущькин. Ужин так и остался стоять на тумбочке, а Коля, махнув Клаусу на прощание, улыбнулся своим мыслям. Немец забыл запереть дверь. Долго ждать, пока Ягера у себя заснёт, не пришлось. Коля знал, что тот засыпает быстро, а топот над головой, в его комнате, исчез. Решив, что на голодный желудок творить чудеса не пойдет, он быстро закончил со своим ужином, облизывая пальчики при завершении. Также он нашёл небольшой платок, оставленный Ягером и служивший декором. В него мальчишка завернул несколько кусков хлеба и спрятал в карман. — Никуда ты меня не вести, Николаус, — ухмыльнулся младший лейтенант, прежде чем, закутанным в одеяло и одетым в то, что было предоставлено немцем ранее, покинуть кабинет. Подстраховка ещё никому не вредила, и поэтому Ивушкин быстро поднялся на этаж выше, прислушиваясь к каждому шороху где-то рядом, во избежание проблем и нежелательных встреч. Проникнуть в комнату штандартенфюрера без единого звука удалось почти без проблем, однако, крадясь в темноте, мальчишка смог найти и забрать ключи от комнаты. Немец выглядел умиротворённым, спокойным... таким привлекательным. И это вызывало желание прикоснуться, погладить, прижаться. Но Ивушкин понимал, что этим сделает лишь хуже самому себе. И одними губами прошептал: — Ещё увидимся, фриц, — уголок губ дёрнулся в улыбке, но на большее Коли не хватило и, скинув с себя одеяло на пол, возле кровати Ягера, он поспешно удалился из комнаты, как можно тише запер за собой дверь и поспешил вниз. На свободу, минуя спящих охранников на входе.