***
Всю ночь Коля бежал. Бежал не останавливаясь. Сперва дорогами, полянами и лесами, а затем, когда на пути встала река, которую нужно перейти любой ценой, Ивушкин сглотнул. До восхода было ещё несколько часов. Собрав всю силу и волю в кулак, мальчишка решил, что будет плыть. Благо, сил хватало и течение не было слишком бурным. А там оставалось каких-то двести километров до Чехов. Дня за три дойдет, думал он, но всё больше и больше сомневался в своих силах, ведь хлеба, что Коля успел захватить по пути, было ничтожно мало. Сейчас была одна задача — не попасться немцам. Расстреляют. А этого мальчишке хотелось меньше всего. Коля надеялся, что за ночь он прошёл достаточно, чтобы не быть найденным, ведь шёл он не останавливаясь. Идти днём было опасно, не знаешь, что тебя ждёт дальше: наткнёшься на русскую разведку или на немцев. Поэтому было принято решение затаиться у подножия поляны, за которой виднелся город, по ту сторону реки и высушить одежду. А дальше остаётся только ждать вечера — и снова в путь. Здоровье вновь играло с мальчишкой злую шутку, и, заходясь кашлем и чихами, Коля постарался спрятаться за деревом от проклятого ветра, прижав ноги к груди. Вещи сохли долго, не всегда удавалось высушить тряпье за пару часов, поэтому приходилось мёрзнуть. — Проклятье, — шептал он себе под нос, когда очередной поток холодного ветра обдал грудь, вынуждая белобрысого солдата кашлять, сгибаясь чуть ли не пополам. К вечеру всё же удаётся развести костёр, погреться и высушить одежду, которая теплом согревает покрытую мурашками кожу. Из хлеба Коля берёт треть. Знает, что больше нельзя, потому что дальше будет нечего есть. Кое-как подогрев его на костре до хрустящей корочки, он довольно улыбается и съедает вкусности. Но так он долго не протянет. А думать о смерти вовсе не хотелось. Интересно, кто-нибудь высвободил Ягера, или он так и мечется в своей комнате? Ивушкин даже смеётся. Помер небось от нехватки еды, фриц поганый. Правильные мысли почему-то слишком неправильно звучат в голове мальчишки, и он опускает глаза к огню, напевая под нос, казалось бы, давно забытую песню. «Враги сожгли родную хату, Сгубили всю его семью. Куда идти теперь солдату? Кому нести печаль свою?..» Настроение заметно упало. Поджав губы и продвинувшись ближе к источнику тепла, солдат закрыл глаза, вспоминая недавние прогулки с немцем. Беготню по коридорам, травку под дубом. «— Ты убит, — крутилось в голове. — Я убит, — эхом отзывался второй голос.» — А теперь и я убит. На свободе, фриц, понимаешь? — грустно улыбался мальчишка в пустоту.***
Клаус вернулся в лагерь. Он понимал, что можно было бы переехать через реку по мосту и дальше. Но, если честно, он был рад, что Ивушкин убежал. Теперь Ягер больше его не увидит, а значит, не будет испытывать этого чувства, щекочущего его живот и учащающего сердцебиение. Всё равно ничего хорошего из этого бы не вышло. Да и слухи про них… противные. Немец судорожно ищет в лагере нового танкиста и говорит ему, что его зовут Николай Ивушкин и что он должен сыграть свою роль, иначе расстрел. Даже на волю обещает выпустить, если тот не помрёт с командой во время боя. Договаривается с офицерами, чтобы они не выдали лжи, и на это уходит всё его красноречие и не мало марок. И всё это время Ягер думает, переживает. Не утонул ли? Живой? Мёрзнет, наверное. Кашляет. Больной же сбежал, а значит, ему хуже могло стать. А значит… думать об этом не хочется. Клаус с тоской смотрит на дуб и в сторону поля, вспоминая, как они сидели здесь вдвоём. Равнодушно наблюдает за тем, как Т-34 показывает боеготовность во главе с новым капитаном — ему до Ивушкина как раком до Китая. Скорее всего, этот помрёт и команду угробит. Но Клаусу плевать, лишь бы никто не догадался о подмене. Хотя он запоздало думает, что Коля расстроился, если бы его команда погибла. Но танкист сам виноват. Нечего убегать было. Глупый мальчишка. Где он сейчас? Как он там? Голодный, наверное… замёрзший… Ягер гонит эти мысли прочь и зло пинает дуб ногой. На улице уже темно и дует ветер. Немец суёт руку во внутренний карман кителя и, вздрогнув, вытаскивает оттуда листок бумаги, сложенный вчетверо. Разворачивает и смотрит в темноте, пытаясь разглядеть. Рисует иван плохо, но лучше, чем Ягер. И узнать себя штандартенфюрер вполне может. Вестей от Коли не было совсем. Немец даже не знал, смог ли он переплыть ту чёртову реку или его унесло течением. Он боялся, что мальчишка умер, и это настолько Клауса расстроило, что этим вечером напился в хлам, наплевав на то, что завтра показательный бой. Его съедало непонятное чувство тоски и тревоги. Спал он в ту ночь в своём кабинете в кресле, укрывшись одеялом, под которым спал иван. И ему снилось, что Ивушкин в той реке утонул, и от этого он всё время просыпался и пьяно разговаривал с несуществующим Николаем, думая, что тот спит на своей кровати. Утро разбудило его головной болью и похмельем. В таком состоянии он и отправился на построение, где дал курсантам последние указания, встретил приехавших генералов и сопроводил их на наблюдательную башню, чтобы они могли видеть бой. А дальше случилось то, что должно было похоронить и карьеру и, может, даже жизнь Клауса: русские сбежали, вырвавшись с полигона, — видимо, новый капитан оказался не так уж плох. Хотя, немец подозревал, что снарядами они раньше, ещё при Ивушкине обзавелись, а значит, и план разработали с ним вместе. Стало ясно, почему иван так хотел в этот бой и даже настаивал на нём. Значит, он побег планировал, а в итоге, поняв, что Ягер его в танк не пускает, так решил сбежать. — Один день, Ягер! — шипит ему Вильгельм. — Потом я сообщу в Берлин, они подключат авиацию, а тебя ждёт трибунал! Я тебя предупреждал! — Так точно! Я их найду, обязательно! — Последний дружеский совет: если ты их не поймаешь, то лучше умри смертью храбрых. Сам знаешь, что тебя ждёт, если ты вернёшься с пустыми руками. — Знаю. — Иди. Ягер выходит из кабинета Вильгельма на негнущихся ногах. Как он мог столько иванов упустить? Как мог быть таким неосторожным? Как позволил своей влюблённости затмить глаза и не увидеть, что планировал Ивушкин всё это время? Его «замене» осталось только провернуть план, что русский и сделал, уведя всю команду из лагеря. Клаус решил искать танк с воздуха. Он был рад, что Ивушкина в нём не было — был получен приказ бить на поражение. А Ивушкину в одиночку спрятаться и добраться до границы будет легче.***
За день Ивушкину удалось добраться до городка, что находился поблизости, а там ждать долго не пришлось: Коля знал, что свои скоро подоспеют на танке, знал, что встретятся и сбегут вместе со своим командиром. Затаившись в одном из переулков, чтобы местные жители не пристрелили, Коля старался незаметно подворовывать еду. А наевшись, ждал темноты, однако немцы зашли в город быстрее, чем темень. Население эвакуировали. Это могло значить только одно. Где-то здесь русскую боевую машину ждёт засада. Предупредить возможности не было, зато встретиться как раз, и Ивушкин, прокравшись по кустам за мостами и домами, засел, дожидаясь, пока вдали, вслед за звуком, появится и сам советский танк. И он появился. Появился через несколько десятков минут вслед за немецкой техникой. Их было не меньше четырёх танков, и мальчишка был уверен, что в одном из них заседает его личный фриц. Его любимый враг. Его Клаус Ягер. Искать гранаты он не спешил. Да и откуда? Только магазины техники, но кто станет продавать там оружие? Никто. Коля выскочил из-за куста, махая руками, и танк с белой надписью «Пермь» дал по тормозам, а из его недр послышалась восхищенная ругань Степана, мехвода. — Матерь Божья, выкарабкался-таки мальчонка.***
Танк Клаус выследил с воздуха, а затем следом отправил погоню из стаи «Пантер». Он рассчитывал вернуть своё положение и даже надеялся на то, что «умирать смертью храброго» ему не придется. Очень уж не хотелось. Сначала все было просто: Т-34 оказалась в ловушке и вот-вот должна был подставить бок под танковый залп. Ягер уже было надеялся, что всё обошлось и поймать беглецов ему удалось, однако в какой-то момент советский танк внезапно улучшил свои оборонительные способности. Словно там внутри у них второе дыхание открылось, или… Они внезапно сменили капитана. По крайней мере, эта манера показалась Клаусу подозрительно знакомой, он даже начал подозревать, хотя старательно гнал эти мысли прочь, что Ивушкин там, внутри; но изо всех сил пытался танк подбить. Но гад снова обводил его вокруг пальца и тогда, когда Клаус снова остался в одиночестве, потеряв остальные «Пантеры», он откинул крышку люка и вылез наружу, надеясь, что капитан Т-34 тоже покажется наружу. Ему надо было убедиться, так как подозрения были слишком сильными. Ну не мог же их новый капитан так быстро освоить ту идиотскую манеру, в которой Ивушкин в сорок первом разбил всю роту Ягера в Нефёдовке. Бой шел красивый, удалось почувствовать то, что когда-то забыл. В ушах гудело, пульс бил по вискам, а голос почти сорвался, но Коля многое бы отдал за это и сейчас был невероятно счастлив; они смогут, прорвутся. Адреналин, казалось, литрами впрыскивался в кровь, когда советский танк столкнулся лоб в лоб с немецким, а ударная волна оглушила, да так, что изо всех мест текла горячая кровь, которую Ивушкин даже не замечал. Снова сильный, снова сталь в глазах и знание действий. Николаус, показавшийся из башни, ничуть не удивил Колю. Только он умел так маневрировать и уклоняться от снарядов. Только он был мастером своего дела. Он и Коля. По две стороны баррикад. Две нации. — Ах ты ж сабачя пычонка! — послышался недовольный голос мехвода. Но Коля не обратил внимание, вылез, показал свой лик. Улыбающийся, живой. Отросшие волосы смешно торчали на затылке, когда перед местами прилип ко лбу из-за крови. — Фифс минутэн, Николяус! — прокричал мальчишка, когда черная перчатка, всегда находящаяся на руке мужчины, коснулась каменной земли.***
Последний бой. Клаус зол на Ивушкина за то, что он вернулся в танк. Ведь Ивушкин отнял у Ягера шанс спасти свою шкуру, потому что стрелять на поражение по танку, зная, что внутри сидит его иван, Клаус не сможет. Пускай предаст Тысячелетний Рейх, пускай предаст фюрера. Пускай под расстрел или смертью храбрых. Лишь бы этот поганец живым остался — это важнее всего на свете. «Мы сражаемся за то, что мы любим», — вспоминает Клаус, специально стреляя мимо корпуса. «Защищать то, что мы любим», — по щекам бегут солёные дорожки. Танки сближаются. Клаус снова стреляет мимо. «Вот вас мама не учила в детстве, что нужно жить дружно?» — ужасный грохот, Т-34 таранит «Пантеру», по всему телу разливается боль. Клаус шипит, обжигает ладони о нагретое железо танка. Он не хочет выходить из танка, но внутри невыносимо жарко, отчего тело покрывается ожогами. Боль гонит немца наружу, и он с трудом выползает из танка на воздух, плюётся кровью и щурит глаза, силясь разглядеть вражеский танк. Не пострадал ли? Живой? Громкий скрежет металла, запах и привкус крови на губах, но Коля даёт отпор, зная, что внутри сидит тот, за кого он сам готов жизнь отдать. Но примет ли это немец? Коля очень надеялся на это. Было опасно выходить без оружия. Ивушкин понимал. И он вышел. Держа автомат в руках, держа на мушке немца, держа себя в руках. Злило то, что этот фриц выглядел побеждённым, злило то, что он не убил его. Он злил. Но оба молчали и понимали друг друга без слов. Не нужно было говорить что-то, чтобы сказать о том, о чём долго никто не решался. Смех немца сжимал всё внутри ледяной хваткой, и от этого было плохо. Автомат был опущен. Поджав губы и не желая такого конца, Коля кивнул головой в сторону моста, на почву под ногами, не спуская глаз с немца. Не должен отказаться. По крайней мере, это будет расплатой за его жизнь, за жизнь Николая Ивушкина. Протянутая рука. Кожа у русского теплая и липкая. Клаус плаксиво смеётся и тяжело смотрит на протянутую ладонь. Ну уж нет, в советский плен он не хочет, русские растерзают его за всё то, что он и его соотечественники сделали на их земле. А на родине его ждет позорный расстрел. Лучше умереть быстро и в бою. Он не сдастся этому ивану. И умирать не страшно, зная, что Ивушкин жив. Клаус заглядывает танкисту в глаза, грустно усмехается, жмёт его руку в знак уважения и разжимает пальцы.