Я должен убить тебя.

Город был не большой, но и не маленький. Название Коля узнал у местных, стараясь объяснить им на пальцах, что он хочет. Карта, что всё время находилась при солдате, теперь покоилась в руках, а сам он, сидя на ступеньках перед госпиталем, делал какие-то пометки карандашом. — Триста километров на запад… или на юго-восток… — вздыхал он, грызя кончик карандаша. — Ничего, разберёмся. Цифры были аккуратно выведены на уголке карты, а Ивушкин уже бежал в сторону палаты Ягера. Он знал, что его экипаж отправился на фронт, знал, что теперь, потеряв авторитет в глазах мужчин, они не станут дожидаться, пока Коля одумается и пойдет за ними.

***

— И если мы пройдем воот сюда, — тянул мальчишка, наведавшись к Клаусу и выводя пальцем узоры на карте, разъясняя тому свои намерения, — мы выйдем к территории СССР, а там и снова на фронт можно, — улыбался красноармеец, но затем взглянул на мужчину, что, казалось, даже поник, и развернул карту чуть больше. — Мы не пойдём в Германию. Наши войска будут там. В Чехии тоже нельзя оставаться. — Пробежавшись взглядом по карте, Коля даже шею вытянул, тыкая пальцем на место, откуда идут паромы до Америки. — Сюда. Сбежать или нет. Эта мысль не давала Клаусу покоя, он думал о том, что вдруг его не приговорят к расстрелу? Сейчас каждый офицер на счету, может, его просто в штрафбат отправят, или ещё куда-то, или понизят в звании. Вдруг его не убьют? Вдруг есть надежда? Клаус сейчас чувствует себя совершенно беспомощным, и это его злит и пугает. Мало того, что физически он ничего не может сделать для самозащиты, так он ещё и морально ни на что не годен, раз покорно следует за Ивушкиным и сдаётся русским в плен. Позор Германии. Возможно, их поцелуй с Колей и правда был лишним? Ведь он всё только усугубил. Примерно в таком поганом настроении лейтенант и застал немца. Клаус долго вникал в то, что по карте ему пытался объяснить иван, честно стараясь смотреть на карту, а не на самого Ивушкина. Единственное, что он точно понял — Америка. И это его как-то удивило, он с недоумением посмотрел на Николая и показал на карту, на СССР: — Ваши армия быть тут, — Ягер показал на Америку, — а тут быть союзное войска, но нет смысл идти к ним, ведь твои войска находиться ближе. А всё побережье Западная Европа быть оккупировано Рейх. Ягер совершенно Ивушкина не понимал. Он хотел воевать в армии американцев? Но смысл, если красная армия уже на пути: быстрее будет ему прийти туда и в плен Клауса сдать будет проще. Американцы ещё подумают, они офицеров в плен не всегда брали, предпочитая просто переманивать их на свою сторону и иногда даже предоставлять им гражданство в обмен на информацию. Этим танкист уж точно своим красноармейцам не поможет. Какой же он глупенький всё-таки… мыслит совершенно нелогично. — Я не хочу, чтобы тебя взяли в плен. И сам в плен не пойду, — помотал головой Коля и посмотрел прямо в глаза немца, поджимая губы. — Куда мы можем сбежать? Нейтральная территория, — шепчет русоволосый и прижимается лбом к чужому плечу, закрывая глаза. Сейчас ему настолько плохо, что хуже и быть не может. Безысходность и беззащитность душат, оплетая своими нитями тонкую шею. — Клаус, я спасу нас, чего бы мне это ни стоило, — уверяет он и сжимает ладонь фрица в своих, немного потряхивая её от напряжения. — Ты только покажи дорогу, и я нас выведу. Он действительно сможет. Спрячет в кустах, в канавах, болотах, но спасёт от угрожающих факторов, спасёт и никогда не отпустит, не уйдет, как ушёл тогда. Это как обухом по голове. Эти слова Ивушкина, они заставляют Клауса вздрогнуть и поражённо уставиться на ивана. «Мы всегда будем врагами.» «Я тебя ненавижу.» «Но ты же предашь свою Родину! Ты же обрекаешь себя на муки совести! Как ты можешь спасать того, чьи руки по локоть в крови?!» — хочется заорать Клаусу, хочется схватить Колю за плечи и встряхнуть хорошенько, чтобы одумался глупец. Но он смотрит на прижавшегося к его плечу лейтенанта и только рукой его по волосам гладит. На секунду утверждается в том, что действительно должен сам своим же в руки сдаться, чтобы Ивушкин глупостей не делал. Но потому вдруг вспоминает, как было ему тоскливо после побега Коли и как сильно он за него переживал. Быть причиной таких же переживаний для этого наивного мальчишки Клаусу не хочется. Он и так как сволочь последняя себя вёл всегда. — Я показывать дорогу, — тихо говорит немец и неожиданно целует Ивушкина в макушку, словно пытается успокоить, словно чувствует его состояние и пытается его облегчить. — И мы быть там, где никто не мочь нам мешать. Чисто теоретически пройти через территорию Германии они смогут, если Клаус будет рядом. Он ведь немец, его-то не тронут, тем более, что он, как офицер, скорее всего, зачислен погибшим. А Ивушкина можно за глухонемого выдать, чтобы никто не догадался, что он русский. Внешне он даже на арийца почти потянет. Безумный план, но зато это шанс не умереть и при этом остаться вместе. Это того стоит. — Паромы быть на территории оккупация. Но я быть deutsche, а значит, мочь провести тебя через контрольный пункты. Слабо, почти незаметно Коля благодарно кивнул и лишь плотнее прижался к немцу. — Нам надо выспаться, — прошептал он, — завтра с рассветом отправляемся. Глубоко вдохнув и выдохнув, мальчишка отпускает все сомнения и дурные чувства, не позволяя им овладеть разумом. Он готов бежать. Бежать от войны, бежать от своих и чужих. Бежать с немцем, личным убийцей, как бы ужасно это ни звучало. — Я принесу поесть, — тихо оповещает Ивушкин и отстраняется от голубоглазого. — Я быстро. Коридоры были ничуть не меньше запутанными, чем коридоры в концентрационном лагере, однако найти ближайшее место, откуда он вынес поднос с двумя тарелками, до краёв наполненными едой и графин с чем-то, напоминающим сок, он смог. Толкнув дверь в палату ногой, русский вошёл туда, улыбаясь. — У нас сегодня пир, нам повезло, что поварихи не оказалось на месте и я положил нам в два раза больше положенного, — пожал плечами белокурый, мол, «ну так вышло, судьба так решила». А устроив всё это на тумбе, которую заботливо притянул к койке, он устроился рядом с Клаусом, скрещивая перед собой ноги. — Биттэ, — усмехнулся он, кивая на еду. Им столько всего нужно было раздобыть. В особенности это касалось еды, оружия и поддельных документов. Мозг Клауса сразу же включился и стал обдумывать пути отступления. У него было несомненное преимущество: он был немцем, он был офицером, сс-маном, и в других частях его и его косяк могли и не знать, а значит, этим можно было воспользоваться. Нужно было только найти и украсть чью-то личину, чьи-то документы, желательно сс. И нужно было достать свои документы из штаба, а это было уже сложнее, хотя Ягер мог надеяться на помощь Тилике, если бы только удалось с ним связаться. — Мы не мочь бежать без оружие, — сказал Клаус, проявив наибольший интерес к соку в графине. — Быть лучше пройти через территория Рейх, если никто не заподозрить, что ты беглый военнопленный. Оружие я достать мочь, здесь недалеко mein части. Но с документами быть сложность, мои все хранение в штабе. Меня считать мёртвым, ведь танк тонуть в реке, а перед этим быть сломан. Документы должны быть переправить в Wewelsburg, в архив и моё кольцо сс. А меня хоронить, как убитый офицер. Клаус задумчиво посмотрел в окно. Всё осложнялось ещё и его состоянием: сломанные кости никуда деть было нельзя, а значит, прятаться по канавам точно не выйдет. Нужно было разыграть что-то… какую-то сцену. Это помогло бы им без проблем доехать до Рейха, а там внутри уже притвориться гражданскими. — Я мочь добыть и документ на чужое имя. Но тебе быть нужная deutsche форма, это быть сложнее, мы мочь украсть её, но только перед самый побег. И только ночь, пока mein deutsche быть спать в соседнее крыло. Ягер вздохнул, опасаясь, что Коля ему не доверится. Всё же они отправятся на территорию Германии, чтобы дойти до паромов, а значит, Ивушкин будет полностью в его власти — Клаус в любую секунду мог сдать его с потрохами. — Мы не мочь бежать по канавы и леса, мы просто погибать. Но мы мочь использовать моё положение в армия Рейх, чтобы достичь границы с Frankreich(Франции), а оттуда уже добираться до паром. — Найдем, сделаем, добудем, — уверил мужчину Коля и принялся кушать, поставив тарелку себе на ноги. Еда казалась удивительно вкусной и чуть ли не самой вкусной на свете после некоторого времени без нормального питания. Напоминала детство, когда мама готовила самые вкусные блюда, когда он бегал к бабушке за домашними пирожками. Запах беззаботности. — Знаешь, о чем я подумал? А неплохо было бы вернуться в деревню. Я бы показал тебе, как провёл детство, — улыбка сама полезла на лицо. Налив в стакан содержимое графина, он мельком глянул на Клауса и осушил стакан. А после заполз за спину немца и устроился на подушке. — Ну, знаешь… это не было похоже на твоё, ничуть. Ты, наверное, в каком-нибудь городишке жил, ходил в какую-нибудь академию, раз до такого звания поднялся. Обычных до такого не допустят, — слабо улыбнулся он и провёл ноготком по позвоночнику Ягера. — Деревня? — Клаус, закончив с едой, отодвинул тарелку и посмотрел на Ивушкина. — Значит, ты быть из деревня? Немец улыбнулся, почему-то подумав, что именно так он и представлял. Ивушкин совершенно точно должен был быть из деревни — там, где много солнца, где голубое небо и журчащая река. Ему это больше всего подходило. Милый деревенский иван. — Я быть из Dresden, — ответил немец. — Потом быть после школа академия, как ты и говорить. Это быть так заметно? Я никогда не бывать в деревня. Жаль, что ты не мочь побывать в Dresden, это быть прекрасный город. Клаус бы хотел знать, как проходило детство Ивушкина. Ему было интересно, что смогло воспитать из такого наивного ребёнка такого могучего воина, сумевшего его — элитного офицера — победить в битве под Москвой. Может, однажды им это удастся? Коля сам не знал, почему им сейчас овладевало какое-то неведомое ранее желание, но противостоять ему он не мог. Обняв двумя руками Клауса за пояс, мальчишка уткнулся носом в его спину, расслабляясь. — Ты веришь, что у нас всё выйдет? Ощутив, как его обнимают за пояс, Клаус чуть прикрыл глаза. Ему было приятно чувствовать такое безграничное доверие лейтенанта. Он положил ладонь здоровой руки на руку Ивушкина, на мгновение забыв, как дышать. — Я быть на восток… я слышать много рюсские выражения. Вы говорить: волков бояться — в лес не ходить. Мы быть идти на риск, но у нас получится. Потому что ты всё делать на риск, когда сбегать или побеждать мои танки в тот бой. И всё получаться, ja? Значит, получаться и сейчас. — Всегда шёл на риск, — произносит мальчишка и потирает нос о спину Ягера, улыбаясь своим действиям. Клаус откидывает голову назад так, чтобы затылком лечь на макушку Ивушкина, а тот в свою очередь ластится и трётся головой о его голову. Мужчине хочется развернуться корпусом к ивану, но сломанные рёбра мешают, поэтому Клаус просто встаёт с кровати, убирает поднос со съеденной едой, а потом уже подходит к Ивушкину и, глядя на него сверху вниз, спрашивает: — Колья, если я не отстать от тебя, тогда ты хотеть, чтобы я тебя целовать? Пришлось выпустить немца, чтобы тот убрал поднос, и лечь к стенке, подминая подушку под голову. Потолок, при более внимательном изучении, оказался жёлтым от влаги и потресканным в нескольких местах. Наверное, здесь протекают крыши. А склонившаяся фигура Клауса мгновенно перехватила всё внимание на себя. Сперва на вопрос мужчины Коля хотел что-то ответить, но оторопел, оставив рот приоткрытым. Попытался возобновить донесение мысли, но снова провал. Сглотнув и потерев шею ладошкой, мальчишка чуть привстал, принимая сидячее положение и находясь уже ближе к Ягеру. — Помнишь, я заявился к тебе и хотел убить? — тихо начал Коля. — Помнишь, ты спросил меня, почему я этого не сделал? Вспоминать события тех времён было тяжело, да и из ситуации они так и не вышли до конца, но он должен был ответить на вопрос Клауса, а значит, ответит. — Так вот почему… — мальчишка неловко пожал плечами, заглядывая штандартенфюреру в глаза, надеясь, что тот поймёт без слов. Неужели с Ивушкиным это произошло так рано? Клаус смотрит на него и даже не знает, что сказать, только брови его вверх ползут от удивления. Хотя он и раньше догадывался, но не мог быть уверен на сто процентов. А теперь Коля сам всё подтвердил. Становится как-то особенно противно вспоминать тот день в пыточной камере. И вдвойне противнее становится от мысли, что Клаус тогда тоже уже испытывал эти чувства. Получается, не будь он таким слепым идиотом, всё было бы иначе. Ивушкину не пришлось бы пережить тот кошмар. В памяти всплывает напуганное лицо ивана, блестящие от слёз глаза и вопли, которые он издавал после каждого удара. Клаус чувствует себя монстром впервые за долгое время. Перед глазами всплывает эта картина в подробностях. Немец как-то горько усмехается, опускается рядом с лейтенантом на подушку. Молчит некоторое время, потом обнимает его здоровой рукой, нащупывает бугры рубцов на спине и целует в лоб почти невесомо, долго не решаясь отстраниться. Как-то виновато при этом шепчет: — Спать, Ивущькин. Спать. Завтра много быть дела. Немец прижимает костлявое тело к себе и закрывает глаза, дожидаясь, пока русский не уснет. И только потом уже, когда Ягер сам засыпать начинает, больничную тишину пронзает его тихое и тоскливое: — Прости. Ему жаль. Почти всю ночь ему будет сниться пыточная камера и вопли Ивушкина, обмякшего в цепях. Самый страшный ночной кошмар. А Коля будет всё крепче прижимать к себе Ягера, целовать в плечо и шею, гладить по щеке и тихо шептать что-то успокаивающее, прижимаясь лбом к его скуле.