Я должен убить тебя.

Облизав губы и повесив форму на стул, Коля тихо пролез в дверь в ванную и так же тихо прикрыл её за собой. — Ух ты, — одними губами произнёс белобрысый, обводя взглядом оголённое тело. — Это определённо мне, — голос звучал уверенно, но при этом так игриво, что у Клауса побежали мурашки по коже. Клаус хотел было выйти из душа, но не успел, так как Ивушкин бесцеремонно и провокационно просочился внутрь. Не то чтобы это было неловко, всё-таки они вроде бы любовниками были. Но той самой любви у них, как таковой, не было, если не считать поцелуев и объятий. Дальше они ещё не заходили. А юноша времени терять не собирался, прикусил нижнюю губу и, до конца оголившись, встал под струи воды из душа, прямо перед Клаусом, подставляя голову под воду и тряся ею, как щенок. Улыбка сама растворилась на губах, и Ивушкин не смог отвести глаз от чужих, проводя руками по рукам немца. — А мне там страшно одному, — прошептал мальчишка, но все равно звучал громче такой ненужной сейчас воды, посмеиваясь и обвивая руками торс мужчины. — Ягер, ты хочешь меня поцеловать? — провоцировал Коля, наклонившись к губам немца и мягко проводя кончиком носа по чужой щеке. Эта ситуация не могла не напрягать. Действительно, такого у них ещё не было. И ещё когда Коля голый пролез в душ, Ягер по ощущениям внизу живота понял, что, видимо, выспаться им сегодня не удастся. Он с минуту молча и завороженно разглядывал тело танкиста, останавливаясь на каждом изгибе. Потом моргнул, сгоняя с себя ступор, и зыркнул на Колю сверху вниз. — Намыливать голова, — строго говорит Ягер, высвобождает свои руки из рук Коли и взбивает пену на волосах ивана. Коля тихо смеётся на скованность немца, но быстро успокаивается, ласково подставляя голову под чужие руки. Мужчина кажется ему слишком спокойным для такой ситуации, но и это мнение держится ровно до тех пор, пока сквозь шум воды мальчишка не слышит шёпот прямо в ухо, от которого, несмотря на горячие капли, по телу бежит волна мурашек, пробирающая холодом. Немец идёт в атаку. На его губах расцветает пугающая хищная улыбка, когда он наклоняется к уху Ивушкина: — А ты сам хотеть, чтобы я тебя поцеловать? Он старательно намыливает Ивушкину шею, потом скользит ладонями по плечам, сжимает их, не позволяя лейтенанту двинутся с места. Проводит мыльными ладонями по шрамированной спине, ощупывает шершавые рубцы, ведёт вниз и ещё вниз, останавливаясь лишь на ягодицах, сжимает ладони. Задница у Ивушкина на ощупь просто отличная. Именно такая, какой её себе Ягер и представлял, когда мальчишка, будучи слишком настырным в Тюрингии, прижимался ею к нему. — А ты думаешь, я бы пришёл к тебе просто так? — не остаётся в долгу Коля и медленно скользит руками по мыльной спине Ягера то вверх, то вниз, чуть приподняв подбородок так, словно ожидает поцелуя. — Открывать глаза — и мыло попадать в них, — коварно шепчет немец и наклоняется вперёд, оставляя на губах Ивушкина поцелуй. Потом опускается к излюбленной ямочке на подбородке, целует её и медленно, почти нежно, скользит руками вниз, перемещает их на талию ивана и прижимает его к холодной кафельной стене, от соприкосновения с которой по телу Ивушкина бежит мелкая дрожь. — Тебе быть страшно одному, но нет быть страшно со мной наедине, ja? Клаус опускается лёгким скольжением губ по коже к шее, не сильно прикусывает её, смыкая зубы у основания. В рот попадает мыльная пена, но его это не останавливает. Ивушкин сам виноват. Не стоило лезть в душ и провоцировать своего злейшего врага. Пусть теперь расплачивается. Рывком Ягер, встав вплотную, прижимает Ивушкина к себе за ягодицы и смотрит в глаза. От такого Клауса по телу бежит вторая волна мурашек и, Ивушкин готов поклясться, такое с ним впервые. — Звучит, как приказ, — выдыхает мальчишка, неосознанно замерев, когда чужие руки дошли до чего-то, чего сам Коля не смел касаться. Неужели у немцев это называется гостеприимством? Или мальчишке самому сегодня придется принять гостей? Он замолкает, так и не произнеся ни слова, когда чужие губы оставляют после себя горящий след на губах русского, на шее, везде. Мальчишка приоткрывает рот, но ни вдохнуть, ни выдохнуть не может. Поэтому за него это делает немец. Горячо выдыхает в приоткрытые губы и тут же мягко целует. Кафель приятно охлаждает кожу и разум, который всё ещё старается ответить себе же на вопрос Клауса. — Я тебя не боюсь, — несмотря на взволнованность, улыбается младший и облизывает губы, на ощупь дотягиваясь до душа и направляя его себе на макушку, смывая пену. А через минуту тот отправляется обратно. — Не могу бояться того, кто кажется жестоким только с виду, — произносит белобрысый и зачёсывает волосы назад. Смотря в голубые глаза, Ивушкин понимает, что никогда не слышал, да и не произносил слов любви. И нужны ли они, когда ты так смотришь, а на тебя так же смотрят в ответ? Юноша оставляет лёгкое прикосновение на чужой шее и тянется вперёд, к Ягеру. А замерев в миллиметре от его губ, тихо произносит: — А ты хочешь, чтобы я боялся? Он не хочет дожидаться ответа, не станет. Склоняет голову набок и бесконечно долго смотрит в глубину синих глаз. Сейчас они не кажутся такими холодными. А были ли они вообще таковыми? Внизу живота сладко тянет от осознания, что он находится так близко к мужчине, его мужчине. А хитрая ухмылочка вновь искрится на лице, даже не стараясь скрыть белоснежный оскал. Мальчишка тянется вперёд, слегка разомкнув губы и обхватив затылок Клауса ладошками, упираясь локтями поверх его плеч, и закрывает глаза, вновь забывая обо всём вокруг. А Клаус смотрит на него, щурит глаза. Ивушкин хитрый очень, он знает, как сделать так, чтобы Ягер был спокойным и ручным, эта власть даже пугает немного. Странно понимать, что лишь один какой-то иван может вот так разжечь в тебе огонь, одним щелчком, а потом так же быстро этот огонь погасить или разжечь ещё сильнее. У Клауса такое чувство тоже впервые. На эмоциональном уровне он всегда оставался холоден к партнёршам, а Ивушкин вызывал в нём шквал эмоций. Было ли это потому, что он был мужчиной и соответствовал предпочтениям Ягера касаемо ориентации, или же это просто было из-за Ивушкина? Он такой уникальный был? К другим мужчинам Клаус влечения никогда раньше не испытывал — физически его девушки только привлекали, хотя эмоционально он оставался к ним равнодушен. Николай же притягивает его и физически, и эмоционально. Это странно и непривычно, но Клаусу нравится. Коля неосознанно напрягается под напором чужого тела, шумно сопит, но не отрывается от таких желанных сейчас губ, к которым тянется, которых едва ощутимо касается и в которые так горячо выдыхает. Клаус сразу же перехватывает инициативу — жадно, но коротко целует Ивушкина, вжимая в кафель. Широкие ладони блуждают по разгорячённой от возбуждения коже, обходят все изгибы. Особенно волнительным кажется тот, к которому мужчина так давно был неравнодушен. Клаус перемещает ладони на бёдра лейтенанта, снова прикусывает нежную кожу на кадыке. Ивушкин хватается руками за плечи штандартенфюрера и встаёт на носочки, выгибая шею, подставляя её под чужие губы. А немцу того и желалось. Он оставляет засосы на шее и ключицах, с огромным трепетом скользя губами по коже его невинного мальчишки, который, загнанно дыша, запускает пальцы в отросшие волосы Ягера. Дышит немец часто. Наклоняется слегка и шипит на ухо: — Ты мочь нет страх, Ивущкин. До тех пор, пока ты слушать меня и нет пытаться убежать снова. Он расставляет руки по обе стороны от ивана так, что тот оказывается в ловушке, зажатый между кафельной плиткой и Клаусом. Немец облизывается, разглядывая оставленные на чужой коже синяки поцелуев, ловя на губах горячие выдохи мальчишки. Улыбается победно, словно одержал победу в танковом бою, и говорит: — Ты быть мой, Коля. И ты никуда не деваться. Обратный путь у тебя уже нет. Пусть это и не было танковым сражением, эту битву он точно выиграл. Вид у Клауса довольный, как у ребёнка, который наконец получил любимую карамельную конфетку. Он смотрит на Николая с некоторым превосходством, восторгом и одновременно жадностью, а тот, словно беззащитная овечка, хлопает глазками и ждёт действий. Мозг затуманен возбуждением, Ивушкин кажется немцу идеальным целиком и полностью, от костного мозга до кончиков волос. Таким хочется… обладать. Единолично, чтобы больше никому не достался. Ягер и не знал, что может рассуждать так собственнически. Мужчина опускает глаза вниз, смотрит на живот Ивушкина, на соблазнительно манящую дорожку светлых волосков, идущих от пупка к низу, и снова облизывается. Вид у него хищный. Рука сама тянется вниз, и даже если бы он захотел остановиться, не остановился бы. Клаус пристально смотрит в чужие глаза, желая наблюдать в них абсолютно все эмоции, которые Коля предоставляет ему, не скрывая ничего, обнажая душу, как тело. Интересно, был ли у Ивушкина раньше опыт такого плана? Ягер очень хочет спросить, но потом решает, что сейчас не время. — Рюсские нет страх, ja? — говорит Клаус, за секунду приблизившись к губам русского слишком близко, носом поддев чужой, заставляя наклонить голову назад, и запечатывает на его губах поцелуй. — Даже если они быть зажаты в капкан? — Все люди чего-то боятся, — правдиво и слишком уж быстро говорит лейтенант, облизывая только-только целованные губы. В этот момент он кажется растерянным, взбудораженным, хотящим большего, но не знающим, как подступиться. Как загнанный зверь. С учащенным дыханием, безумием в глазах и диким желанием получить своё. — Но я не боюсь. Я тебя не бою... — осекается он и резко замирает, чуть сведя брови вместе и приоткрыв рот, когда чувствует чужую руку, пробирающуюся вниз по траектории по низу живота, в планы которой остановка явно не входит, — сь… Дыхание тут же спирает, и Ивушкин замирает с приоткрытым ртом. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, и Ягер снова помогает. Выдыхает в чужие губы, тут же целуя их, и так же быстро отстраняется. Медленно прикрыв рот и сглотнув, Коля понимает, на что настроен Ягер, и чуть ли не с ужасом осознаёт, что сам клонил к этому. — Т...ты знаешь, я...я тут фотографии твои видел, — произносит он первое, что приходит в голову, и медленно обвивает руками чужую шею, плотно прижимаясь торсом к торсу Клауса и целуя того куда-то в область уха, — ты такой краси-ивый, — нелепо тягуче шепчет и улыбается мальчишка. Коля выдыхает резко, рывком, лишь плотнее прилегая к немцу и улыбаясь своим мыслям. Он чувствует, как бьётся его сердце. Буквально ощущает каждой своей частичкой размеренный пульс, и от этого мальчишку буквально переполняют эмоции. — Ты знаешь, мне кажется, я больше не смогу сбежать, — он скалится, прикусывает собственную губу так сильно, что вот-вот прокусит и, отпуская его шею, разворачивается к немцу спиной. — У тебя слишком тяжёлые двери. Смеётся по-настоящему, искренне. Медленно тянет на себя горячую руку мужчины и обнимает себя со спины, позволяя взять хоть под грудь, хоть за бедра, хоть за горло. Юноша прижимается к его широкой груди, заметно расслабляясь рядом с ним, спиной ощущая жар тела немца, и выдыхает, поворачивая голову набок. — Я должен убить тебя, но боюсь, что потом сам жить не смогу, — усмехается русский и накрывает чужую руку своей. — Сумасшествие. Клаус не останавливается, уже слишком поздно, он теряет над собой контроль, и вся его холодность и сдержанность уходит, разбиваясь вдребезги. Если бы Ивушкин действительно попытался сбежать, Клаус схватил бы его за глотку, вдавил бы спиной в стену и не выпустил бы, пока не получил то, чего хотел. Ему точно не до разговоров про фотографии, но он улавливает эту наивную неуверенность в поведении партнёра. Ивушкин таким образом пытается сбить неловкость и как-то отвлечься от происходящего между ними сейчас. Эта нелепость в его поведении только прибавляет уверенности Клаусу заставляя его действовать напористо. — Du bist so naiv. Du bist so offen, (Ты такой наивный. Ты такой открытый.)— шипит Ягер на ухо, забывая, как говорить по-русски. Мужчина накрывает ладонью возбуждение мальчишки и размеренно двигает рукой вверх и вниз, задавая темп в такт собственного сердцебиения. Другой рукой он удерживает Ивушкина за живот, не позволяя больше отстраниться или сменить положение, сам прижимается к узкой спине Коли. Вода тёплыми струями льётся на них из душа, но Клаус про неё забывает. — Es verursachen einen Sturm von Emotionen in mir, Ivushkin. (Это вызывает во мне бурю эмоций, Ивушкин.) Он сам напрягается, как сжатая пружина. Сам окунается в это грехопадение, от которого сносит крышу. Он кусает ивана за шрамы на спине, царапает кожу на животе и шипит тому на ухо, слыша то болезненные, то стоны наслаждения, однако сам сбрасывать напряжение не спешит, хочет сначала Ивушкина довести до края. Поиздеваться хочет. Власть почувствовать над чужим телом, таким податливым и горячим. Ему нравится слушать чужое дыхание, смех, речь. Он чувствует, что теперь они с иваном максимально близки. Каждый выдох получается несдержанным, судорожным и слишком громким, с вырывающимся стонами. — Каждый раз вздрагиваю, когда ты переходишь на немецкий, — признаётся Коля, то ли усмехаясь, то ли спуская очередной стон. — Если ты убивать меня, я быть не против, — Клаус чуть замедляет движения рукой, усмехается на судорожные выдохи юноши, смешанные со стонами, издевается, — но только если ты убивать себя тоже. Тогда в ад мне не быть скучно одному, Ивущькин. Немец ухмыляется и оставляет ещё один укус на чужой коже. Метит Ивушкина, как свою собственность, чтоб помнил, кто теперь тут главный. Ягеру определённо нравится быть главным. Мальчишка со стоном упирается лбом в мокрый кафель и слабо вздрагивает, прикусывая свой палец, чтобы не издавать лишних звуков. Каждый раз выгибается, приоткрывает рот, когда чужие зубы смыкаются на коже, и шумно часто дышит. — Тебя выгонят из ада, Ягер, — скулит мальчишка, чувствуя, что скоро отпустит ту руку, что держит его на краю обрыва. — Ты невыносим даже для него, — сглатывает он и прикусывает губу, чувствуя, как подгибаются коленки, а тело пробирает дрожь. — Ягер, твою ж мутер… пожалуйста, пожалуйста, — чуть ли не хнычет мальчишка и прижимается ближе к мужчине, упираясь тому в пах задом. Где-то на слове «пожалуйста» у Ягера окончательно крышу снесло. Он глухо, по-звериному зарычал, почти прокусил кожу на чужой шее до крови, причиняя боль, сам того не хотя, на что тут же услышал всхлип, смешанный со стоном в гремучую смесь, от которой возбуждение становилось уже болезненным. Такие игры Коле нравились до того момента, пока они не стали мучить его, а не Клауса. И сейчас он старался сделать всё, чтобы заставить того действовать иначе. Белобрысый грубо дёрнулся назад, чтобы убедиться в точности чужого возбуждения, упирающегося в задницу. Рывком он меняет позиции, на этот раз прижимая Ягера к стенке, и сжимает его руки в своих, смотря прямо в глаза. — Но ты не переживай, я... я найду тебе место, — прошептал мальчишка и хитро ухмыльнулся, заглядывая в глаза уже отрезвевшим взглядом. И Клаус заглядывает в чужие глаза, читает в них то, что хотел прочитать. Это почти что противостояние, почти что дуэль.— Я утяну тебя с собой в ад, — оскалился юноша и впился в губы мужчины, взяв его за шею. В этот раз он целовался умело, жадно, остервенело. Выцеловывал каждый миллиметр чужих губ и грубо прижимал того к себе за спину, чувствуя сильные руки то на бедре, то на боках, то на шее. А им на смену приходили синяки и красные отпечатки. — Не пущу, слышишь? Я тебя никогда не отпущу, — прорычал Ивушкин и оставил на шее Ягера яркий след от зубов. А вид его разбудил интерес, и вскоре вся шея и грудь мужчины были покрыты яркими засосами. Ягер глухо рычит и откидывает голову назад, когда Ивушкин покрывает его кожу синяками-метками, хватает его за волосы, не сильно оттягивая голову от своего торса, заставляя подняться на уровень глаз. Красиво, ярко, собственнически. Шумно выдыхая, Коля рывком приподнялся и поставил руки по бокам от чужой головы, смотря прямо в глаза, выдыхая прямо в губы и делая шаг навстречу, к близости с горячим телом. — Gefährliches russisches Tier, du bist so wild wie sanft, (Опасный русский зверь, ты такой же дикий, как нежный.) — почти стонет Клаус, слизывая с чужих прокушенных губ выступившую кровь. — Wild mit allen. Aber sanft mit mir. (Дикий со всеми. Но нежный со мной.) Потом Клаусу удаётся перехватить инициативу. Он прижимает лейтенанта к себе спиной, фиксирует его руки прижатыми к туловищу, чтобы он не мог сопротивляться, а потом наконец-то входит в него. Медленно, сантиметр за сантиметром, чтобы растянуть, а не порвать. Шипит что-то на немецком, судорожно сжимает его плечи, в ответ слыша почти что собачий скулёж и учащённое дыхание. В глазах всё вокруг взрывается искрами, когда он наконец-то получает желанное трение, ощущая пульсацию чужого тела изнутри. Сердце уже даже не бьётся, оно бешено колотится, желая как будто доломать едва начавшие срастаться рёбра. Это даже не страсть была, а что-то такое… как будто бы он дышать начал впервые. По телу аж судорога пробежала. — Не отпускать, — запоздало шепчет Клаус в ответ, Ивушкину на ухо. Он постепенно задаёт темп, такой же размеренный и автоматический, как будто марширует по плацу, с чётким интервалом. А в глазах темнеет. Ягер слизывает капли воды с плеч и спины ивана, зализывая следы своих же укусов. — Никогда не отпускать. — О боже, о боже, — скулит мальчишка, наклоняясь вперёд, позволяя Ягеру быть как можно ближе, как можно глубже. Все тело сводит сладкая судорога, а ощущения, словно получил то, что давно желал. Эйфория наполняет изнутри, буквально разрывает эмоциями, заставляя полностью отдаться этой игре. И он забывает, как дышать, забывает обо всём на свете, обнимая сильные руки, обнимающие его. — Пожалуйста, ещё, ещё, — как в бреду шепчет мальчишка, поддаваясь навстречу толчкам, что вновь и вновь заставляли жадно хватать губами воздух и глухо стонать, сводя брови вместе, морща лоб и кривясь, выдавая самые сладкие на тот момент стоны. Каждый новый резкий толчок в перерывах между ритмичными выбивал искры из глаз, попадая по нужной точке, от соприкосновений с которой Коля цеплялся ногтями за руки штандартенфюрера, кусался, сдерживая скулёж и, поджимая пальцы на ногах, приоткрывал рот в немом стоне. — Господи, Ягер, ты хуже Дьявола! — прокричал белобрысый, окончательно окунаясь в это грехопадение. — Пожалуйста... — сквозь стон жалобно молил он. Ивушкин выгнул шею, спину, плотно прижался спиной к чужой груди и мелко задрожал. Этот мужчина делал невероятные вещи. Добивался хриплых стонов, закусанных до крови губ, сдерживающих крики. И резкое, достаточно громкое мычание при очередном толчке и попадании в цель. На последнем дыхании выдавая чисто русскую брань, Коля не стеснялся в выражениях и выкриках чужой фамилии вслух. «Пожалуйста» Клаус не слышал более возбуждающих слов в своей жизни. Ивушкин как огромный долбанный афродизиак, своими стонами, своим дыханием и своими движениями он Клауса выбивает из реальности напрочь. Лишает способности мыслить логично и холодно. И Ягер звереет окончательно, вбивается в его тело, обхватывает рукой за пояс, чуть приподнимает отрывая от пола. Вторую оставляет у изгиба шеи, придерживая за горло, сам спиной облокачивается о скользкий кафель. «Пожалуйста» Чужие руки обхватывают руки Ягера, и тот вновь покрывается мурашками от нежности этих действий. Клаус не стонет, он вместо этого глухо рычит и смотрит мутными глазами в никуда, не осознавая ничего, кроме сладких ощущений от пульсации этого тела — такого идеального и желанного. Судорожно кусает и так уже всю искусанную кожу на плечах танкиста, военный ритм фрикций сбивается и становится бессвязным. — Du gehörst ganz zu mir, (Ты принадлежишь мне полностью.) — шипит Ягер, сквозь сжатые зубы, содрогается весь, шумно выдыхает и опять стискивает зубы так, что аж желваки на скулах ходят. Вода льётся на них, с шумом разбивается каплями и сливается с шипением немца, делая его почти что стихийным. — Deine Seele und dein Körper. Außen und innen. (Твоя душа и твое тело. Снаружи и внутри.) Чувствуя, что уже близок к разрядке, немец обхватывает рукой член мальчишки и снова начинает движения туда и обратно, проводя ладонью по всей длине, стараясь попасть в ритм с собственными движениями внутри Ивушкина. Ничто так не могло его поощрить, ничто так не могло воззвать к его самолюбию, как эти просящие стоны и просьбы продолжать, не останавливаться. Ивушкин сейчас был таким откровенным и открытым, что это просто плавило мозг и отключало здравомыслие. Клаус чувствовал себя волком, который зашёл в загон и увидел беспомощного ягнёнка, привязанного к столбу. — Du bist nur meins! (Ты только мой!) По телу Ягера проходит крупная судорога, он весь сжимается, до синяков вцепляется в бёдра ивана, и глухой хрип даёт понять, что он наконец-то достиг предела и получил то, чего хотел. А дразнящая ломота внутри Ивушкина стала нарастать, низ живота охватил жар, и мальчишку накрыло такой одуряющей волной, что Коле показалось — он вырубился на секунду. Слишком темно стало перед глазами, слишком сильно скрутило всё тело, и Ивушкин уже не слышал, что ему кричал немец, да и если бы слышал, не понял бы, но ощущал, ощущал всем телом, сердцем, душой, пока вторая волна не заставила задохнуться. — Боже... — чуть ли не пищал юноша, вытягивая шею и стараясь ухватиться дрожащими пальцами за руки немца. Русский прижался дрожащими бедрами к мужчине и скрепил его руки на своих напряженных мышцах живота крепче, когда экстаз теплом грел тело, окутывая его плотным коконом. И белобрысый свалился бы на пол, изнурённый сладкими судорогами оргазма, если бы не сильные руки Ягера. Ему долго не удавалось отдышаться, всё тело ныло от долгожданной разрядки. Но в конце концов судорожные выдохи сошли на нет и Коле удалось вдохнуть полной грудью, но вот отпустить руки мужчины — нет. Не мог, не хотел, рефлекторно сжимал самое важное, боясь потерять. Всё это было так странно. Безумно, захватывающе, искренне. И это пугало в какой-то степени. Но...ты здесь, ты существуешь. А рядом, сзади, обнимая тебя, стоит тот, кого ты не выдумал, тот, кто действительно есть. И после этого просто не нужны слова, не нужны, чтобы выразить то, что ты почувствовал буквально пару минут назад. А может, и больше. Стоя под горячими каплями воды совсем теряешься во времени. — Кажется, уже пора спать, — тихо сказал мальчишка и опустил голову вниз, посмеиваясь со своей глупости. Клаус уткнулся лбом в плечо Ивушкина и какое-то время так и стоял, тяжело и часто дыша. Руками он удерживал младшего лейтенанта на ногах, чтобы тот не упал и не поскользнулся на мокром кафеле. Разум постепенно прояснялся, приводя в чувства, Клаус снова начинал себя осознавать и осознавать то, что между ними только что произошло. Ему надо было, наверное, обдумать это, но Ягер заранее решил послать совесть куда подальше. Потому что так хорошо ему ещё не было никогда. И теперь самым важным он считал не упустить Ивушкина и сделать так, чтобы они остались вместе, и совсем неважно, насколько это было неправильно и аморально. К черту все эти правила. — Gut, — говорит немец, и по его голосу слышно, что он улыбается.