Я должен убить тебя.

— Не представляешь, как мне хочется подстрелить пару фашистов.. — потирает глаза и переносицу мальчишка и опирается на спинку стула. — Но мы уйдем тихо, без лишних убийств... получается, мы предатели.. но.. — Коля осекается и поджимает губы, отводя взгляд, даже про сок забывает, — мне нужно одеться... Рывком поднявшись со стула и чуть не уронив его, Ивушкин возвращается к кровати и осматривает стул с одеждой. Надевать форму или что-то повседневное? Юноша не знает, поэтому поворачивает голову к Ягеру и со вздохом взглядом интересуется. Клаус молча следит за ним. После слова «предатели» он дёргается, едва заметно, но молчит. Тема зашла не очень хорошая, Клаус понимал, что рано или поздно эта мысль всплывёт голове Ивушкина и он этого боялся. Сегодня иван переживает по поводу того, что они просто уезжают, а завтра он вообще пожалеет что с немцем связался. Это и было причиной, по которой Ягер хотел уехать, причиной по которой он не хотел рассказывать про «Mein Kampf» и не хотел, чтобы Николай читал газеты с фронта — Клаус бежал в Америку не только от войны, но и от себя, от своего прошлого. Он собирался выкинуть и забыть то, кем он был и то что было. И единственное для чего он мог сюда вернуться — чтобы продать свой дом и больше никогда эту землю не видеть. Он был в какой-то мере трусливее Ивушкина, так как не мог посмотреть в глаза своему прошлому. И он ужасно боялся, что рано или поздно Коля осознает, что связал свою жизнь с врагом и уйдёт. И, хотя он всё ещё любил свою родину и свою нацию, чувства к ивану были сильнее, и Ягер готов был отказаться от всего только лишь ради него одного. — Думать, надевать военная форма. Пока что. Так быть легче пройти через Frankreich, она быть занята deuche армия и нас не трогать если мы быть военные. Когда мы добраться до паромов, тогда переодеваться в обычный вид. Поэтому брать её с собой, — он кивнул на комплект гражданской одежды. Раздался звонок в дверь. Ягер кивнул Коле головой, чтобы тот разбирался с одеждой, а сам пошёл встречать горничную. — Всё обойдётся, — успокаивал мальчишка, натягивая форменные штаны. Девушка должна была какое-то время заботиться о доме; Ягер собирался отправить телеграмму Хайну, чтобы тот присматривал за домом до тех пор, пока он не сможет вернуться. Раз уж Тилике и так помог ему сбежать, то поможет и в этот раз. Клаус на это надеялся. Когда горничная вошла в прихожую, Ягер что-то долго объяснял ей, она кивала головой и после ушла, оставив их с иваном снова одних. Было страшно за будущее, думать о вечных бегах совсем не хотелось. Но тут играл закон подлости. Пока есть задница, она обязательно найдет приключения. И Ивушкин именно сейчас терпеть не мог это. Закончив с одеждой, Коля вдруг широко зевнул, что аж глаза заслезились, и потёр их, после чего зевнул ещё раз, но не так широко. — Хочу обратно в кровать и спаать, — вздыхает русский и поднимается на носочки, вытягивая руки в стороны, потягивается. — Как твои рёбра? — Ты любить сон, как кот, ja? — Ягер усмехается, наблюдает за тем, как иван одевается. От того, как он зевает самому зевать хочется и потягиваться, щуря глаза. Ивушкин всё-таки был очень заразительным. Не поинтересоваться здоровьем Клауса было нельзя, ведь многое зависело именно от состояния «главного героя». — И как так вышло, что мы оказались по одну сторону баррикады? — протянул белобрысый, прильнув к спине Ягера и мягко обнимая поперёк торса, потираясь щекой о кожу. — Рёбра быть gut, — говорит немец, игнорируя ту фразу, оборачивается и легко перехватывает Ивушкина за руки, высвобождаясь из его объятий. — Почти нет боль. — Gut, — тихо отзывается мальчишка и поднимает глаза на Ягера, понимающе кивая, когда тот высвобождается из объятий. Ивушкин невероятно тактильный, он любит прикосновения, Клаус это уже давно отметил: иван всё время норовил обнять, поцеловать или просто дотронуться да него. Это было приятно, но очень для Ягера непривычно, он ведь к нежностям совершенно не привык, даже родители с ним всегда строго обращались, стремясь воспитать в нём настоящего сильного мужчину и воина. В его жизни вообще таких нежностей никогда не было. Поэтому странное щемящее чувство казалось ему почти что болезненным. Было не ясно, чем он мог заслужить такую любовь со стороны ивана. — Жизнь быть... такая странная вещь, ja? Она всё делать так, как ей надо, даже если по правилам так быть нет должный. Клаус сжимает его руки, наклоняется и утыкается лбом в чужую раскрытую ладонь, закрывая глаза. Стоит так, слушает тишину. Оттаивает потихоньку, привыкает к тому, что кто-то может его гладить или обнимать, пьёт эти прикосновения, как полузасохший цветок в жаркой пустыне. Ему этого не хватало, он не знал что так можно было оказывается. И теперь он стремится восполнить этот пробел в своей жизни. Иногда лохматому мальчишке кажется, что у немца развивается неприязнь к чужим касаниям, но эта мысль быстро исчезает, когда на ладони умещается его лоб. И Коля забывает, как дышать. Странное чувство, незнакомое, волнительное, но с приятной дрожью внутри. И он ничего не говорит, лишь расправляет большой палец, мягко проводя им по чужой коже. — Она думать, что ей всё равно на то, какие баррикады мы соблюдать. Ивущкин, ты знаешь, что это такое? Когда баррикады не важны и вам не важны препятствия и сложность, и даже закон и моральность? Это быть... Клаус замолкает на какое-то время, а потом неожиданно берёт Ивушкина за руку и касается губами кончиков его пальцев, тихо, но отчётливо шепча: — ....Liebe. Руку хочется одёрнуть, когда чужие губы касаются пальцев, но Ивушкин не может даже вдохнуть нормально, гипнотизируя глазами лицо перед собой. — Liebe... — как заворожённый эхом отвечает русский и наконец глубоко вздыхает, промаргиваясь и даже вздрагивая, но руку не одергивает. — Was? — тихо спросил он и плавно прошёлся двумя руками по лицу Клауса, беря его в чашу. — Любовь? Юноша не знал, стоит ли это воспринимать, как признание, или же как что-то непонятное и неизвестное, но.. он кивнул, слабо, едва заметно, и прижался лбом ко лбу Ягера, опуская руки на его и крепко их сжимая. — Когда за тебя уже всё решили и, хочешь ты этого или нет, твои чувства всегда будут слушаться судьбу.. Это.. Коля даже усмехается. Невероятно. Столько лет противостояния, а потом за один миг, как ему показалось, ты просто рушишь весь смысл войны и влюбляешься в того, кто был твоим лучшим врагом. Война войной..а любовь. Любовь всегда найдёт выход, пусть даже не простой и не выполнимый, но найдет. Одной рукой Коля цепляется за отрастающие волосы на затылке мужчины и притягивает его к себе, запечатывая на губах короткий собственнический поцелуй, после которого губы горят. — Liebe. Клаусу даже кажется, что он от этого поцелуя задыхается. Liebe То, что было между ними. То, чего у Клауса не было никогда. Цветок жаркой пустыни. Он смотрит Ивушкину в глаза, соприкасается своим лбом с его, глаза в глаза, чтобы видеть светлые радужки и круглый глубокий зрачок. Ивушкин его принимает, они враги вроде бы, но он его принимает. Не может этому вирусу сопротивляться, поддаётся болезни и падает в омут вместе с Ягером. Его прикосновения обжигают и Клаус действительно их боится, ему кажется, что он привыкнет, а потом Ивушкин, когда осознает, что он натворил, уйдёт, бросит его, и отвыкнуть то уже не получится. А второго такого ивана он не найдёт. Так стоит ли отдаваться этому чувству, рискуя потом разбиться о землю? Солнце пустыни сожжёт его заживо, после того, как он привыкнет к холодным потокам освежающей воды. «Мы всегда будем врагами», — вспоминает Ягер, глядя в эти глаза. «Ненавижу тебя», — вспоминает Ягер, жадно заглядывая в зеркало чужой неизведанной души. — Liebe ist gefährlich. Und es tut weh. Aber ich bin bereit, das Risiko einzugehen. (Любовь опасна. И причиняет боль. Но я готов рискнуть.) Он готов рискнуть. Пускай потом что угодно произойдёт, но, испив воды, он уже не может остановиться. И, чтобы иван не замечал этой слабости и всей гаммы этих чувств на его лице, немец, сглатывая комок в горле, отворачивается и тихо добавляет: — Надо собирание самое важное, Ивущкин. Нам скоро уезжать. Ему было неловко за эту слабость и неожиданную вспышку эмоций. Ему казалось, будто он только что себе приговор подписал уже необратимо. Будто уже петлю на шею надел и конец верёвки Ивушкину всучил, чтобы тот что угодно делал. А вдруг дёрнет и удушит? Клаус старается об этом не думать, он сложил уже деньги, документы и другие ценные вещи в сумку. И сейчас сосредоточенно пытается вернуть себе прежнюю выдержку, чтобы снова стать каменной стеной. Им впереди много трудностей предстоит, нельзя быть мягким, нужно нарастить броню обратно, ради их же с Ивушкиным блага. — Самое важное? Но ты уже собран... А у меня пожитков нет, так что все дело на тебе, — усмехается младший лейтенант и оглаживает ладонью широкую спину в знак поддержки. — Не переживай, друг по несчастью, выкарабкаемся.. вместе, — добавляет белобрысый и исчезает в комнате, тут же ища глазами шкаф с одеждой. А, заглянув внутрь искомого, задумчиво кивает и обводит глазами всю одежду, что аккуратно сложена по полочкам, повешена на вешалку. Да, у Коли, конечно, было такое, но хозяином всему порядку он никогда не являлся. Поэтому всегда, как в первый раз, удивлялся таким порядкам у чужих людей. — Почему ты такой правильныый? — тянет Ивушкин, переводя взгляд на Ягера. — Нам повезло, что ты не был у меня, дома, — уже тише добавляет он и собирает понравившуюся одежду в сумку побольше. Она была большая в плечах и бедрах, но неплохо подходила по росту, как никак они с немцем были практически наравне. Поэтому дело оставалось за подкорочением рукавов и штанин, как тогда, в Тюрингии. — Потому что ты нет правильный, и кто-то из нас должен быть правильный, — отвечает Клаус, боковым зрением наблюдая за тем, как иван копается в шкафу. — Я даже нет удивляться, что мочь видеть у тебя в доме. Вы, рюсские, быть народ хаоса и... — немец задумался, вспоминая нужное слово, однако вспомнить не смог и рукой только махнул, сказав на своём: — Unvorhersehbarkeit.(Непредсказуемости.) Всё делать нет ожидание и слишком распуская руки.... то есть рукава. Они ведь пока даже вместе не жили. Наверняка у них абсолютно разные привычки. Клаус не привык делить с кем-то дом, и наверняка склонность ивана сеять беспорядок будет его дико бесить. Но это потом. Лет через... сколько-нибудь. Сейчас, пока Ивушкин так сильно воздействует на него своей улыбкой, то бесить он не может ни чем. Скорее наоборот, умилять. Пускай даже он и раскидывает вещи по всему дому. — Слушай..а сколько у нас ещё времени до отъезда? — вдруг поинтересовался мальчишка, заинтересованно подплывая к мужчине с хитрой улыбкой. — У нас быть ещё один час до отъезд, — отвечает Ягер на заданный вопрос и подозрительно щурит глаза. Очень уж хитрая улыбка появилась на лице у Николая, он сразу же на лису сделался похож. — Ты опять что-то задумывать коварное, хитрый коммунист? Клаус с деланным «испугом» попятился назад, показывая всем своим видом, что ожидать от Ивушкина можно чего угодно. А хитрый коммунист, довольно сщурив глаза, засмеялся. Давно он не слышал подобных фраз от немца. — Не уверен, что что-то задумал, — продолжает улыбаться мальчишка и делает шаг вперёд, к Клаусу. — Знаешь, я думаю, тебе стоит просвятить меня и рассказать о наших дальнейших действиях, — голос Ивушкина становится тише с каждым словом, с каждым шагом навстречу немцу. Коля так хочет занять себя занятием поинтереснее, что игнорирует сказанное Клаусом ранее. В России не было тех, кто валял дурака и выполнял работу некачественно. Даже сам Коля таким не был, хоть и устраивал иногда беспорядок. — Рюсские всегда что-то задумывать, — бормочет Ягер, отступая назад ещё на шаг. Шаг, ещё шаг и Клаус упирается в стенку лопатками, а Ивушкин ладонями по бокам от него. Хотелось заглянуть в голубые глаза и рассказать немцу что-то совершенно неважное, может, даже не интересное, лишь бы видеть, как тот слушает и смотрит в твои глаза. И он смотрит на Ивушкина немного недовольно — он опять не вовремя лезть начал. Ягер ведь понимает, что устоять не сможет и поэтому ему не нравится, что иван так нахально этим пользуется и берёт инициативу в свои руки загребущие. На секунду Коля даёт слабину и перемещает руки Ягера себе на поясницу, тем самым заставляя обнять. А сам тянется к чужой шее. Сперва крепко обнимает, чуть прижмурившись, а затем мягко обхватывает её ладонями и оставляет на изгибе нежный поцелуй, ухмыляясь. Видеть и слышать реакцию мужчины было бесценным даром, а чужие руки, задирающие подол кителя стали лучшей наградой. Ягер не сможет устоять. Руки плавно очерчивают изгиб поясницы, как будто живя своей жизнью. Клаус выдыхает сквозь сжатые зубы невольно запрокидывая голову назад. — Hör auf mich zu necken, (Перестань дразнить меня) — шипит Клаус, полыхает глазами синими, как морские волны. Руки его сильнее впиваются в изгиб чужой поясницы, почти до синяков. Немец щурит глаза, чуть наклоняясь вперёд и выдаёт: — Рюсские всегда напрашиваться на агрессия; ты меня провоцировать сейчас, и делать это намеренно. Клаус неожиданно сдавливает ивана за плечи, легко переворачивается так, что теперь Ивушкин прижат к стене. Немец практически наваливается на него, расставив по бокам руки, чтоб не сбежал. В его глазах загорается огонёк. И он приближает губы к чужой шее совсем как Ивушкин только что, но не целует нежно, а захватывает кожу зубами, чтобы оставить засос на ней. Шипит на ухо горячим дыханием: — Я ведь мочь и нет удерживаться, Ивущкин. Ты доиграешься. Такой исход событий ничуть не пугает, даже наоборот, придает уверенности и прививает желание к таким играм. — Ich werde es tun, (Я уже делаю это.) — шепчет мальчишка, улыбаясь ярче, чем солнце за окном. В нахождении рядом с немцем все же были плюсы. Он научился понимать некоторые фразы без знания слов, а часто слышимые на улице или рядом с немцем фразы крутились на языке. Руки с шеи никуда не уходят, а лишь плотнее прижимают к себе Клауса, заставляя того не отстраняться. Всё его действия вызывали только эмоции, а этот укус в шею заставил коленки чуть подогнуться, и с губ сорвался сладкий стон прямо на ухо мужчине, от чего у Коли в миг расплылась улыбка по губам. — Мне нравится тебя провоцировать, — шепчет русоволосый и подаётся вперёд, прижимаясь телом к чужому. — Я доигрался уже очень давно, — продолжает он и мягко целует область чуть ниже уха, затем проводя по ней кончиком носа. Клаус обхватывает Ивушкина за поясницу, поднимая таким образом от пола, давая команду действиям, смотрит на него снизу вверх, ему в глаза. И хитро сверкнув глазами, Ивушкин в два счёта забирается на бедра Клауса и обвивает их ногами, чтобы не упасть. Быть выше здорово, можно бесконечно долго целовать чужую макушку, но сейчас русскому не до таких, слишком невинных, нежностей. — Ягер, — елейным голосом зовёт мальчишка, проводя подушечками пальцев по недавним засосами на его теле, но затем вдруг затаивает дыхание и поднимает к себе лицо мужчины за подбородок, заглядывая в глаза. Хочется очень многое сказать, но на всё это просто не хватит времени и Коля решает выместить всё в простых действиях и словах. Мягко улыбнувшись, Ивушкин оставляет на чужих губах короткий, но очень чувственный поцелуй, потирается кончиком носа о нос Клауса и оглаживает руками его щеки. — Я люблю тебя.. Какой же всё-таки Ивушкин был приставучий. Липкий, как жвачка, никуда от него не деться. Хотя, чего уж лгать, Клаус ведь и не собирался. Ему это нравилось, ему нравилось делать вид, что он весь такой суровый и сдержанный, а потом «срываться» и отдаваться потоку эмоций. Ему нравилось, что Ивушкин был ласковым, потому что сам Клаус так не умел, у него всё как-то грубовато выходило, как-то резко слишком. — Ich liebe dich auch, (Я тоже люблю тебя) — с довольной хриплой усмешкой отвечает Клаус. Знакомые немецкие слова острой стрелой попадают прямо в сердце, заставляя сильно прикусить губу сложить к ногам немца весь мир. Но сейчас у Клауса другие планы, Коля понял это.... Ивушкин так нахально устроился у него на бёдрах так, чтобы не упасть. Это одновременно так привлекает и возбуждает. Клаус тащит его куда-то в спальню и практически бросает на кровать, сам нависает над ним, и снова начинает покрывать и так синюю от засосов шею укусами. Проходится по вчерашним синякам, руки его нагло шарят под рубашкой Ивушкина, с силой оглаживают выступающие рёбра и опускаются ниже, как бы между прочим медленно и методично расстёгивая мелкие пуговицы на рубашке одну за другой. ....понял , когда его тушка завалилась сверху, явно не желая отставать, как это недавно делал сам Коля. — Ты отвечать за своя провокация, Ивущкин, — бормочет Ягер, продолжая терзать чужую шею. Ему вообще нравилось оставлять на коже ивана синяки. Такая... грубая нежность. Чтобы не рыпался и знал, кому он теперь принадлежит. Также в нём играла какая-то ревность и боязнь, что мальчишка уйдёт к кому-нибудь другому, и это ещё больше разогревало Клауса.— И ты нести наказание за это, хитрый коммунист. Он наконец расстегнул все пуговицы до единой. Перешёл с шеи на ключичные косточки, а затем на грудь, руками уже принимаясь расстёгивать пуговицы на брюках ивана. Зря он похоже одевался. Одежда теперь снова будет помята и полетит в сторону. Хотя Ягера это сейчас совершенно не заботит. У них целый час ещё впереди. Здесь дома никого постороннего нет и никто не увидит. Неизвестно когда они ещё смогут остаться наедине. Клаус пользуется моментом. А мальчишка и против не был, подставлял шею под укусы, шумно выдыхал, иногда не сдерживая стона, чем ещё больше провоцировал Ягера. — Ты думаешь, что это наказание? — быстро пробормотал Коля, простонав сквозь зубы на особо острый укус и изловчился, чтобы отомстить, укусить в изгиб шеи, оставить после себя яркий отпечаток и заставить немца издать хоть какой-то звук. А вот русскому повезло больше. Раздевать Ягера не пришлось, ведь тот сам не дал Коле помочь, да ещё и губы свои так облизывал. Провоцировал на провокации. Одежда и обувь отлетают, в прямом смысле, на второй план, когда белобрысый с хитринкой в глазах и ухмылке разворачивает Ягера на спину, седлая чужие бёдра. Теперь не сбежит. Ивушкин знал, что сейчас сам остановиться не сможет, знал, что сделает больно и словит от этого кайф, смазывая ощущения приятным. И знал, что его нужно вовремя остановить.