шёпот листьев на ветру

Я долго думал над её прощальными словами и наконец понял — она вовсе не хотела уходить. К.Грим

Якоб не мог спокойно спать после событий, произошедших на кладбище Пер-Лашез. Он судорожно сжимал руки в кулак и мгновенно раскрывал глаза, когда переставал чувствовать прикосновение теплой ладони возлюбленной волшебницы, видел, как трещала по швам её лучезарная улыбка, лицо искажала гримаса боли, а хрупкий силуэт исчезал в синем пламени. Казалось, что от боли сердце переставало биться. А самое главное заключалось в том, что чудовищный сон, повторялся каждую ночь и стал для Ковальски намного хуже обычных кошмаров. И все из-за того, что Куинни, его милая, славная, самая прекрасная на свете девушка, действительно покинула его. Якоб никак не мог избавиться от груза вины, что затягивал на его шеи длиннющую петлю. Весь его мир потускнел, а призрак золотоволосой обаятельной феи, чей звонкий голос согревал сильнее ясных весенних лучей, а поцелуи дурманили покрепче самого дорого алкоголя, преследовал мужчину на каждом шагу. Пекарь совершенно не знал, как ему справиться со всей своей болью, он чувствовал себя надломанной музыкальной шкатулкой, которую давно пора выкинуть на свалку. Общее горе, безусловно, сплачивало и помогало на короткое время чуть-чуть смириться с роковым ударом судьбы. К удивлению Якоба, Тина отнеслась к нему очень тепло, совсем не винила в том, что её сестра приняла сторону Гриндевальда и даже всячески старалась подбодрить, впрочем, как и Ньют, который любезно пригласил Якоба пожить в своей Лондонской квартире. Сначала Якоб лишь отрицательно покачал головой, но как оказалось, Скамандер-младший в определенные моменты готов был проявить упорство, и тогда ему пришлось сдаться. Но надолго в Лондоне Ковальски все равно не собирался задерживаться. В конце концов, он же самостоятельный взрослый человек, который должен взять себя в руки, а, во-вторых, Якоб не мог не заметить того, что сама Тина держалась из последних сил, и Ньют должен уделить своей возлюбленной должное внимание. Его забота и опора для неё сейчас важнее всего. К тому же, откровенно говоря, третьим лишним быть не хотелось. Якоб еле сдерживал улыбку, когда видел, как Тина разливала чай по чашкам, а Ньют что-то смущенно говорил ей, после чего та смеялась. После Парижа их разногласия, казалось, окончательно сошли на нет. И они открылись друг другу, поведав о своих чувствах. Наверное, долгожданное сближение этих двоих и стало лучом света в конце темного туннеля, в котором блуждал Ковальски. Он был искренне рад за них, однако его сердце сковывала тоска, когда он мысленно обращался к Куинни. Та всегда так волновалась за любовные дела сестры и если бы видела картину их воссоединения сейчас, то непременно бы вся светилась от счастья. Конечно, никто не бросал дурных слов в адрес Якоба, не упрекал его в том, что Голдштейн-младшая кинулась в самую настоящую бездну, но сам он испытывал ответственность за случившееся. Ньют говорил, что Куинни просто запуталась, что такое случается с каждым. Профессор из Хогвартса, показавшийся Ковальски довольно доброжелательным, но не лишенным какой-то неведомой загадочности, был уверен в том, что она сможет разобраться в себе и пройти самое главное испытание в своей жизни, а Тина в ответ лишь пожимала плечами, говоря, что не уберегла сестру и лишь она одна виновата в том, что случилось. Лишь Тесей твердо был уверен в том, что если бы Гриндевальд не сбежал из тюрьмы, ничего бы не произошло. — Он умеет дурманить рассудок, как никто другой, да и к тому же не удивлюсь, если не обошлось без помощи его правой руки, — Тесей говорил свои слова довольно резко, наверное, потому что до сих пор не мог смириться с тем, что во время того злосчастного митинга чуть не пострадала Лета. Порою во время таких бесед, аврор продолжал слегка упрекать возлюбленную в безрассудном поведении. Однако Лестрейндж умело использовала свои женские преимущества, и обычно после поцелуя в щеку Тесей спешил сменить тему. Сейчас он устало приложил руку к голове, словно мучаясь от боли: очередной день в Министерстве сильно вымотал его. — Наши источники сообщают, что Винда Розье может обвести любого вокруг пальца одной лишь доброжелательной улыбкой. Если бы Якоб сказал, что не испытал волнения при виде того темного волшебника, он бы соврал. В тот момент, когда Гриндевальд произносил свою четко спланированную речь, по спине Ковальски пробежал холодок. Геллерт Гриндевальд… Услышав раньше это имя, он не придал бы ему должного значения, да и позабыл бы. Но сейчас все было иначе. Этот волшебник казался настоящим дьяволом, который одним лишь взглядом мог перевернуть все в глубинах твоей души, вывернуть на изнанку тайные страхи и желания, заставить подчиняться и убедить в своей правоте одним лишь щелчком пальцев. Вот и Куинни стала жертвой океана его несбыточных слов. Его милая Куинни повелась на ложный свет, поверила в то, что этот расчетливый манипулятор способен прописать счастливый финал в их истории. И сколько бы утешений Якоб не слышал бы из уст друзей, он не мог успокоиться, ведь он не уберег её. В один из вечеров, когда Ковальски непонятно в какой раз размешивал сахар в кружке, Лета Лестрейндж вырвала его из вороха неприятных мыслей. Волшебница тепло улыбнувшись, произнесла: — Якоб, я знаю, что мои слова тебе мало помогут, да о самой Куинни я могу судить лишь по вашим рассказам, но я уверена в том, что она сама захочет вернуться, — Лета говорила все так спокойно, словно все то, что она хотела донести до него, казалось самой настоящей истиной. Своеобразной аксиомой, которая не требовала никаких доказательств. — Куинни — божий одуванчик, невероятно светлая и чуткая девушка. Рядом с такими, как Гриндевальд, она будет чахнуть, будет захлебываться в одиночестве, — и в этот миг красивые глаза волшебницы наполнились печальным светом, она быстро заморгала, Якобу даже показалось, что вот-вот по её щекам побегут жгучие слезинки. — Я лучше других знаю, что без поддержки близких трудно держаться на плаву, Якоб. И одиночество — это худшее из того, что может случиться с человеком. Безусловно, невеста Тесея хотела сделать, как лучше и даже в какой-то степени Якоб был ей благодарен за сочувствие. Но все равно слова Леты оказали на него обратный эффект. Мужчина ещё раз осознал глубину своей беспечности. Из-за его ошибки, из-за его нерешительности Куинни теперь вынуждена страдать в столь ненавистном и чуждом для неё обществе. Он ведь не смог сделать её счастливой, не смог дать все то, что ему подарила эта невероятная во всех смыслах девушка. В первое время ему даже не верилось, что такая леди, как Куинни, могла обратить на него внимание. А Куинни ведь не просто обратила на него внимание, а полюбила. Якобу всегда не везло с женщинами, ему плохо удавалось поддерживать беседу из-за собственной стеснительности, а надолго заинтересовать своей скромной персоной очаровательных прелестниц не получалось: большинство из них были довольно циничны и расчетливы. Но только не Куинни Голдштейн. Когда эта волшебница — несмотря на то, что он совсем не догадывался о том, что она владеет даром, именно это слово первым пришло на ум — с самой прелестной улыбкой на свете и копной светлых кудрей появилась возле прилавка, казалось, что земля ушла из-под ног. Она была так прекрасна!.. — Вы не завернете мне вот тех булочек? — столь нежный и в то же время звонкий, как колокольчик, голос и сияющие глаза подействовали на Ковальски сразу же: поразили в самое сердце. От одного такого взгляда настроение резко улучшилось, словно само солнце заглянуло в его скромный обитель, разогнав все тучи. — Да, конечно, подождите минуточку, — и спустя пару минут он вручил в её хрупкие ладони небольшой пакетик. — Спасибо, вы такой милый! — как-то мечтательно произнесла Куинни, скрываясь за дверью. А в душе Ковальски уже проскользнула надежда на то, что столь милая девушка когда-нибудь вновь заглянет в его булочную. Влюбленность в Куинни открыла для Якоба неведомые ранее миры, сотканные из нежности, заботы и поддержки, что наполняли каждую частичку тела. Он не мог дождаться того момента, когда распахнется дверь и, словно бабочка, в помещение вспорхнет мисс Голдштейн. Сначала они довольствовались лишь короткими беседами, Куинни так даже обмолвилась о своем любимом рецепте, а потом Якоб все-таки набрался смелости и пригласил её на свидание. Куинни в тот миг была такая счастливая, улыбка на её лице стала ещё шире, а в его голове все вдруг сложилось по полочкам: крупицы памяти внезапно восстановились. Именно рядом с ней он впервые задумывался о семье, о детях, которые были бы похожи на золотоволосую прелестницу. Раньше самой заветной мечтой для Ковальски являлось открытие булочной, но с появлением Куинни в его жизни, даже любимая работа которую он, безусловно, очень ценил, не могла отвлечь от мыслей о ней, о том доме, что они со временем построят. С Куинни было легко. От неё веяло солнцем и какой-то невиданной никому, кроме него, магии. Вся она, словно букет полевых цветов, за которым хотелось заботиться, вложить в него всего себя. Ей нравилось готовить, она с такой любовью помогала ему в булочной, порою упрямо брала инициативу в свои руки, приветливо давала советы покупателям. В такие минуты Ковальски казалось, что такую, как Куинни, нельзя не любить. И он чувствовал себя таким счастливым, когда девушка, с перепачканной от муки щекой, целовала его, прижимаясь крепче. А как светились её глаза, когда Якоб дарил ей коробку конфет! Они гуляли по вечернему Нью-Йорку, Куинни, переплетая с ним свои пальцы, была готова рассказать ему обо всем на свете, а расставаться и вовсе не хотелось. Когда Якоб потратил большую часть своего дохода на довольно изящную золотую подвеску и вручил столь скромный подарок любимой на Рождество, та так крепко обняла его, совершенно не скрывая своих чувств и не стряхивая крохотные слезинки из глаз. Конечно, пару недель назад Голдштейн твердо настаивала на том, что ей для счастья в самую волшебную ночь в году нужно лишь одно его присутствие, однако Ковальски все-таки не оставил возлюбленную без сюрприза. Он так тщательно подбирал упаковку, атласную ленту и очень-очень надеялся на то, что Куинни подарок понравится. И сейчас, ощущая аромат её духов, что смешался с запахом корицы и розы, исходящих от светлых кудрей, Якоб понимал, что не прогадал с выбором. — Ты такой хороший, Якоб, и я так люблю тебя, вот бы мы поженились и всегда-всегда были вместе! — лихорадочно шептала Куинни уткнувшись в его пиджак, а Якоб в ответ кротко целовал её в губы. Столько раз он слышал эту мечту, ставшую общей для них обоих, из уст любимой. Столько раз мужчина пытался найти в себе силы подобрать нужные слова, но каждый раз почему-то все шло наперекосяк. И в этот вечер не стал исключением из правил. — Детка, ты же знаешь, по закону мы не можем… Я ведь не маг, — он ласково проводил по её тоненьким плечам, прекрасно понимая, что испортил момент. Такой дурак! — И пусть! Ты стоишь всех магов вместе взятых! Кому нужны эти глупые законы, когда они против такого светлого чувства?! Я люблю тебя, люблю! — уверенно повторила Куинни, ласково проведя ладонью по его щеке. — И я все сделаю для нашего счастья, вот увидишь, милый! — тогда в её глазах впервые вспыхнул этот необузданный огонек, однако Ковальски и представить себе не мог, что такое рвение послужит началом трагедии. Тогда Якоб понадеялся, что пожар в её душе затихнет хотя бы на время. Конечно, он не хотел покидать Куинни, но нельзя же было подвергать все то, что они создали, такой опасности. Но возлюбленная совершенно не понимала его опасений, а наоборот, жаждала перейти в наступление. Наверное, мечтательная Куинни ждала, что Якоб поведет себя по-рыцарски, и они вместе уедут далеко-далеко, тайно поженятся, совсем как в романах, что она так часто читала ему. Но он ничего не сделал, и она решила взять все в свои руки… Возможно, будь он таким же стойким, она не осмелилась бы пойти на крайние меры, не дала бы ему то зелье, название которого, Ковальски так и не запомнил. В их отношениях наступил тот самый роковой момент испытаний и трещин, которые с каждым разговором и финальной ссорой после встречи с Ньютом, окончательно добили Куинни. Он ведь прекрасно видел, как все эти ненавистные беседы, предостережения с его стороны, наставления сестры давили на Куинни. Хрупкий мир девушки готов был рассыпаться, подобно карточному домику. Некогда милая и солнечная, практически беззаботная девушка становилась вдруг такой подавленной, впервые повышала голос, когда его мнение сильно отличалось от её суждений, продолжала упрямо вести себя. Замечая слезы в глазах Куинни, Якоб винил себя, спешил крепко обнять её, убедить в том, что по-прежнему любит, однако Голдштейн не слышала его. Пылких признаний и поцелуев стало мало, они не могли так быстро заштопать ту бездну непонимания, что распространилась между ними и готова вот-вот оборвать красную нить судьбы. И, конечно, Ковальски не следовало тогда оставлять её совсем одну… Если бы он остался с ней, если бы она чувствовала его присутствие, то не угодила бы в расставленный капкан… Но, увы, он не мог повернуть время вспять и исправить все то, к чему он невольно приложил руку. И теперь Якобу ничего не осталось, кроме отголосков той рождественской мелодии, под которую они танцевали в пекарне, аромата приторно-сладких духов Куинни, пропитавших его пиджак и вороха воспоминаний о ней. Возможно, время действительно способно вылечить нанесенную раны и истребить ростки вины, но пока что оно не в силах спасти от такой невеселой участи. И пока что Якобу нужно лишь одно: с головой уйти в работу. Ведь связь с Куинни ощущалась лишь тогда, когда он доставал те формочки, что она подарила ему за несколько месяцев до роковой ссоры. А его карие глаза, наполненные кровоточащей надеждой, вновь и вновь обращались к двери, воображение брало кисть в руки и вырисовывало до дрожи родной и любимый силуэт, а в ушах разносилось нежное «милый».