шёпот листьев на ветру

Тина Голдштейн стала главной загадкой в жизни Ньюта Скамандера. Загадкой, которую он тщательно старался разгадать ещё во время их первой встречи, когда она так настойчиво стремилась взять все под свой четкий контроль. Конечно, если бы он строго следовал ошибочному первому впечатлению и другим шаблонным стереотипам, то тут же счел Тину самой обыкновенной волшебницей, которой, безусловно, нравилось с головой погружаться в работу. Представить Тину в Министерстве Магии Америки было проще простого. Её деловой костюм, уверенную походку, руки, тянущиеся за чашкой кофе, что способна отогнать сон и на время позабыть об усталости. Но Ньют в первую очередь отметил для себя совсем непримечательные детали. Её выразительные глаза, наполненные такой энергией и силой. Казалось даже, что они мерцали, бережно храня малюсенькую искорку, освещающую путь во тьме. Улыбку, распространяющуюся по лицу Тины, когда та беседовала на кухне с Куинни и смотрела на неё с такой искренней заботой, с которой могла смотреть только любящая старшая сестра. Неподдельное восхищение и даже почти детский восторг, преобразивший строгие черты лица девушки, когда та впервые увидела его магических зверей. Когда Ньют, словно по крупицам, собрал в своей голове все пазлы в единую мозаику, образ Тины стал вырисовываться четко, и он сразу же убедился в том, что она особенная. Ньют впервые за долгое время почувствовал, как внутри него стало зарождаться что-то новое. Подобного рода чувства Скамандер испытывал лишь однажды: после знакомства с Летой Лестрейндж. Но с тех пор между ними столько всего произошло, что былые романтические мысли и юношеские надежды, связанные с ней, уступили место более крепким, дружеским. Наверное, так их история действительно приобрела наилучший из всех возможных финалов, потому что именно с появлением в его жизни Тины Голдштейн все удивительным образом преобразилось. Будто в нем самом открылась новая грань, как по волшебству, заполняющая все внутри. Тины стало так много в его мире после столь коротких приключений в Нью-Йорке. «Неприлично много», — поправил себя Ньют, сев за письменный стол. Он задумчиво вглядывался в пустой лист бумаги, готовясь наконец-то собраться с мыслями. Почему-то ему всегда с трудом давалось написание писем, если, конечно, в них он не рассказывал адресату о своих экспедициях и спасенных необыкновенным образом существах. С точно такой же проблемой Скамандер столкнулся и сейчас, он брался перечитывать выведенные строки, находил их совсем нескладными, зачеркивал, а то и вовсе комкал бумагу, испытывая непривычное для него раздражение. Его текст по большей части напоминал непонятную скороговорку. На ум лезли совсем неподходящие сравнения, например, он все намеревался написать про её глаза, сравнивая их с глазами саламандры или припомнить совсем неподходящий для содержания любовного письма случай. Ньют устало вздохнул, потерев переносицу. Впервые он так остро сожалел о том, что совершенно не был похож на Тесея. Подобного рода оказии старшего брата обходили стороной: он умел емко и красиво переносить свои мысли на бумагу и в ораторском деле был не промах. А Ньют… Он по-прежнему чувствовал себя влюбленным подростком, который боялся подойти к понравившейся девушки и признаться в своих чувствах. Даже уставший Пикетт вылез из кармана пиджака, собираясь подбодрить своего хозяина. «Тина больше всего меня поразило то, что ты с легкостью готова направить все свои силы (и даже больше) ради другого человека. Я знаю, ты пытаешься быть сильной, но тебе нужен кто-то… кто-то… способный сделать тебя счастливой и избавить от одиночества серых будней», — быстро пробежавшись глазами по строкам, Ньют отложил свое неудачное письмо в сторону, решив, что лучше не торопиться с отправкой. Как оказалось в дальнейшем, зря он так безукоризненно доверился собственной удаче, что уже когда-то позволила их с Тиной мирам соприкоснуться. Нельзя вновь с той же легкостью пережить мгновения, оставшиеся в прошедшей веренице дней. Ньют сумел убедиться в этом после слов Куинни. Они совершенно не радовали, и как гром среди ясного неба, поспособствовали краху внутреннего спокойствия и некой уверенности в себе. Скамандеру казалось, что прошелся хорошенький тайфун и снес все на своем пути, но отступать он не собирался. Тина встретила его довольно холодно и так тщательно искала пути отступления, всем свои видом показывая, что не намерена поддерживать их беседу. Ньют, конечно же, не в силах был злиться на неё из-за глупых журналистов, которые, как обычно, неверно изложили полученную информацию. Но в то же время её невнимание вызывало противоречивые чувства. В конце концов, она могла бы просто выслушать его! Но, нет же. Голдштейн решила твердо отстаивать свою позицию и категорически в штыки воспринимать помощь с его стороны, совсем как упрямый котенок, у которого отобрали любимый клубок ниток. Но потом все само как-то разрешилось, отошли на второй план глупая обида и недосказанность, уступив место более серьезным вещам. На порог стремительно ворвалась война, которая от каждого требовала выбрать верную сторону. Ньют, наверное, воздержался бы раньше от подобного рода размышлений, потому что его голова и без того была забита многими существенными вещами, к примеру, спасению популяции Дромарогонов. Он мог продолжать бережно сохранять свою хрупкую вселенную, вход в которую долгое время предназначался лишь для животных, что нуждались в его помощи, если бы не Тина. Переход младшей сестры на вражескую сторону сильно ударил по Тине. Она всюду искала её образ, трудно переживая неизвестно насколько растянувшуюся разлуку. Ньют подмечал, что Тина стала добавлять в чай два кубика сахара, — так раньше делала Куинни — несмотря на то, что раньше предпочитала вовсе пить кофе. А ещё она старательно старалась научиться печь, да и вообще уделяла большое внимание освоению кухни в квартире Ньюта во время своего отпуска. — Что случилось Тина? — обеспокоенно спросил Ньют, еле догоняя Голдштейн. Та стремительно шагала в сторону лестницы, практически бежала вслед за кем-то. Как оказалось, всего лишь какая-то старшекурсница с копной золотистых кудрей решила остаться в Хогвартсе во время каникул. — Всего лишь показалось, — тихо ответила Тина, и глаза её почти заблестели от слёз, которым она так и не позволила дать волю. Ньют старался отвлечь Тину и провести с ней как можно больше времени перед её отъездом в Нью-Йорк. Он познакомил Голдштейн с дождливым и туманным Лондоном, пожелтевшей листвой, что усыпала все тропинки Сент-Джеймсского Парка и печально-задумчивой Темзой. От водной глади веяло свежестью, и Тина инстинктивно поежилась, поправляя желтовато-черный шарфик, что любезно ей вручил Ньют. Взгляд её глаз был наполнен несвойственной ранее безмятежностью и лишен всяческой задумчивости. Она просто смотрела вдаль, а Ньют — на неё. Скамандер подмечал малейшие изменения в её лице, то как украдкой она улыбнулась, устремив взор на Тауэрский мост, как по привычке, убрала руки в карманы. Даже сейчас она казалась Ньюту такой загадочной, несмотря на то, что за все время, что они провели вместе, он смог узнать её по-настоящему, разделив боль от утраты и былое душевное одиночество, подметив, что с Тиной их связывало куда больше, чем он предполагал ранее. На её темные локоны красиво падал солнечный свет, заставляя паутинку последних лучей путаться в волосах, придавая им больше насыщенности. В голове промелькнули мысли о том, что, наверное, все сложилось как нельзя лучше: все-таки Лондон стал их особой тихой гаванью, как бы странно это не звучало. Но Ньюту по-прежнему было трудно представить Тину здесь, рядом с ним. Поначалу он много думал о том, что Тина, скорее всего, сочтет Англию со всеми порядками и вековыми традициями не такой насыщенной и манящей, как свой суетливый и шумный Нью-Йорк, в котором она прожила столько лет. Да и сам Ньют, привыкший к путешествиям, не любил долгое время задерживаться на одном месте, но после прошедших трагичных событий, сил практически не осталось для того, чтобы махнуть на все рукой и отправиться в какое-нибудь далекое место. Именно сейчас он вдруг понял, что нужен здесь. И когда он начал готовить себя к неминуемому расставанию, Тина в очередной раз удивила его своим желанием остаться. — Мы нужны друг другу, — просто сказала Тина, слегка пожимая плечами, когда он любезно отправил её синее пальто скучать на вешалке. И Ньют, сам того не ожидая, порывисто прикоснулся к её губам, мысленно благодаря Мерлина за такой подарок. Тина ответила, приобнимая его шею, и как-то таинственно блеснули её глаза в свете лампы. Обычно так она смотрела на него, когда пыталась сосчитать россыпь веснушек на носу, а потом разлохматить его рыжеватые локоны. Пожалуй, Тина Голдштейн, которая в будущем, непременно, сменит фамилию на Скамандер, навсегда останется для Ньюта почти решенной загадкой, а все потому что она каждый раз будет стремительно врываться в его привычный уклад мыслей. Не так давно Ньюту казалось, что без своей работы в аврорате Тина будет несчастной, и, наверное, именно из-за нежелания перекрашивать её жизнь в черные цвета, он отпустил её впервые, утешив себя тем, что сможет передать ей свою книгу лично в руки, а потом страдал от разделившего их расстояния. Глядя на неё сейчас, на то, как её изящные пальцы бережно вытаскивали из папки листы с зарисовками редких животных, как она рассматривала их, Ньют убеждался в своей неправоте. — Ты не упоминал раньше, что так красиво рисуешь, — Тина все ещё разглядывала листы, улыбаясь краешком губ. — В последнее время как-то было не до этого, — немного смущенно произнес Ньют, почувствовав себя неловко. Он подошел к девушке, и её темные локоны приятно защекотали нос. — Горегубка не очень-то удачно получилась и не сильно обрадовалась нашей встречи. — Я хотела бы когда-нибудь стать частью всех твоих приключений, — немного спонтанно развернувшись, прошептала Тина, и её дыхание обожгло его губы. — Так и будет, — оставив кроткий поцелуй на лбу, Ньют взял Тину за руку, стараясь согреть холодные пальцы. Мысленно Скамандер уже успел представить их первую совместную экспедицию, и легкая улыбка затронула губы, даруя надежду на скорое начало светлых времен.