Так беспомощно грудь холодела, Но шаги мои были легки. Я на правую руку надела Перчатку с левой руки.
Октябрь тысяча девятьсот сорок пятого года выдался на редкость промозглым, мерзким и до неприличия дождливым. Крупные капли надоедливо барабанили по крыше кареты, вызывая приступ очередной головной боли. В груди все холодело, тошнотворное чувство собственного бессилия закрадывалось в душу, окутывало со всех сторон в паутину безнадеги, вызывало отвращение к себе. Винда не обращала внимания на приставленных к ней авроров, число которых было заметно сокращено по сравнению с прошлым судебным слушанием. Она еле слышно усмехнулась, предполагая, что, скорее всего, отец постарался сыскать хотя бы крупицу снисхождения для своей единственной дочери. Неужели надеялся, что его связи помогут ей выйти сухой из воды? Глупец. Или после преждевременной кончины матери он вновь решил вспомнить про то, что дочь для него не чужой человек? Впрочем, все это было совершенно пустым, никчёмным и никому не нужным проявлением сентиментальности, на которое Винда совсем не хотела тратить оставшееся у неё время. Между ней и её отцом уже давно сгорели все мосты и налаживать отношения не было смысла. Карета со скрежетом остановилась, и Розье ощутила резкую боль в грудной клетке. Но не такую как в прошлые разы. Сильное жжение распространилось дальше, подбиралось к левому легкому так близко, что создавалось впечатление, что скоро она совсем не сможет вздохнуть. Все внутри сжалось, содрогнулось, будто бы кто-то намеривался выцарапать и раскромсать на мелкие кусочки остатки кислорода. Раньше ей помогали многочисленные целебные зелья. Она принимала их строго по расписанию, в определенные часы и ненадолго забывала про жалящий недуг. Некоторые из них варила она, другие, более действующие — их колдомедик Мейс. Но он погиб при битве за Нурменгард несколько месяцев назад, а предоставлять лекарства заключенной Розье было бы верхом снисхождения. Да и в планы Винды не входило унижаться перед кем-то, прося о помощи. Металлические браслеты на руках узким кольцом обвили её бледные запястья, скрытые перчатками, и по коже проскользнул неприятный холодок. Четверо авроров переглянулись, видно, с подозрением отнесся к медлительности Винды, и она поспешила последовать за ними. Как ни странно, шаги давались ей легко, невзирая на то, что согреться катастрофически не получалось. Она не могла применить согревающие чары, а мантия не спасала от моросящих капель и от свирепых порывов ветра. Впереди мелькнуло здание Министерства магии Австрии, но Винда заметила лишь то, что она перепутала перчатки: надела на правую руку перчатку с левой руки. До чего же нелепо! Ей вдруг захотелось рассмеяться громко и надрывно, вскинув голову вверх так, чтобы прическа сильнее растрепалась и от столь нервного движения смоляные пряди рассыпались мерцающими извилистыми змеями по спине. Наверное, при других обстоятельствах Винда упрекнула бы саму себя в собственной небрежности. Она ведь всегда тщательно следила за своим внешним видом, старалась быть безупречной, но в эти минуты ей было совершенно плевать. Её голову мучили куда более существенные вопросы. В первую очередь все мысли невольно бежали к образу дочери, которую она оставила на юге Франции. Благоухание весны тогда витало в воздухе, журчащая вода пенилась в мраморном фонтане, возле которого она обнимала Аннабель, сильнее обычного прижимая к себе и понимая, что времени на долгие и эмоциональные прощания совсем не осталось. Брызги от фонтана летели вперед, касались лица и создавали иллюзию беззаботного апрельского дня. — Как долго я здесь пробуду, maman chérie*? — Аннабель отступила от неё, бросив мимолетный взгляд в сторону веранды, где в кресле расположился Пьер, не желавший рушить семейную идиллию и мирно дожидавшийся, пока Винда трансгрессирует, навсегда покинув его летнюю резиденцию. Алые розы распускались в саду, и приторный запах, казалось, поставил перед собой цель заполнить все кругом и въестся под кожу. — Ma joie*, мы очень скоро увидимся, не переживай, — мягко произнесла Винда, заправив прядь волос дочери за ухо. Она понимала, что если останется с Аннабель хотя бы ещё на несколько минут, то им обеим будет в разы тяжелее. Пусть лучше уж сладостная ложь, так легко сорвавшаяся с языка, даст небольшую надежду, позволит подготовиться к спасению от расползающейся бездны, чем горькая правда опустит в кромешный мрак. Аннабель, конечно же, вряд ли поверила словам матери, но все же выдавила из себя слабое подобие улыбки, напомнив чертами лица своего отца. Исполнил ли Пьер свое обещание? Впрочем, Винда не оставила ему выбора. Так или иначе непреложный обет обязывал выполнить все, о чем просила его кузина. Но все равно тень сомнения проскальзывала, заставляя волноваться ещё сильнее: Пьер же до самого финала пытался усидеть на двух стульях, так и не сделав окончательный выбор. Винда не могла предположить, как сложится судьба Аннабель в дальнейшем. Знала только одно: при любом раскладе её девочка останется совсем одна. Из-за таких гнетущих мыслей последние попытки сохранить спокойный, непринуждённый вид разбились вдребезги. А ведь она ещё не увидела Геллерта в зале суда.Показалось, что много ступеней, А я знала — их только три! Между кленов шепот осенний Попросил: «Со мною умри!»
Лестница казалась бесконечной, но каблуки сапог звонко постукивали по поверхности. Винда продолжала идти вперед, а от осознания того, что осталось всего лишь три ступеньки, сердце забилось быстрее. Прораставшие неподалеку клены зашуршали, золото потрескавшейся листвы слетело на тротуар, напоминая о неизбежном конце. Винде почудилось, словно она четко расслышала осенний скрипящий шепот, что предательски попросил умерить вместе с ним. Край черной мантии колыхнулся, когда перед ней распахнули двери в зал суда. Розье снова стало чертовски холодно. Холод пожирал её изнутри, а судорожный вздох, сопровождаемый кашлем, вырвался напоследок, будто даруя немного силы. Очередное слушание действовало на неё хуже любой пытки и ускоряло приступы. Винда прекрасно понимала, что ей осталось ещё недолго дышать одним воздухом с теми, кто упорно продолжал предъявлять Геллерту Гриндевальду новые обвинения. Стоило только закончить разбирательство по одному делу, так всплывали подробности другого и так продолжалось по кругу, не имевшему ни конца, ни края. Геллерт равнодушным, усталым взглядом смотрел на свидетелей, на ведущих допроса и на судью. Без утайки подтверждал показания свидетелей и ухмылялся, когда его «верные» соратники ради спасения собственной шкуры разоблачали в детальных подробностях все то, над чем они работали на протяжении многих лет. Винду тоже допрашивали, причем неоднократно. Но каждый раз безрезультатно. Она лишь натянуто улыбалась до тех пор, пока скулы не сводило. Или уклончиво отвечала, сильно сжимая руки, чтобы те не тряслись. Ей ведь и раньше без труда удавалось обвести вокруг пальца своих противников, нацепив маску истинной леди, сражающей наповал своими безупречными манерами. Только тогда перед ней стояла определенная цель: втереться в доверие, разузнать ценные сведения, устранить. Раньше Розье беспокоила малейшая вероятность провала. Сейчас же терять было абсолютно ничего. Винда уже все потеряла: здоровье, Геллерта, их дочь, стремление быть частью чего-то большего, построить на руинах новый мир. Она не видела смысла в том, чтобы спасаться от настигшего и смывшего все былые надежды потопа. — Неужели ты совсем не жалеешь о содеянном? — отец говорил её одно и то же из раза в раз, стараясь убедить дочь в том, что она — очень ценный свидетель, что нужно начать говорить, а не повторять то, что суду уже известно, пока не стало слишком поздно. Вот же глупец! И если до того дня, когда Гриндевальд проиграл на треклятой дуэли, Винда ловила себя на мысли, что иногда скучала по отцу, то вглядываясь в лицо мистера Розье во время их кратковременных свиданий, подмечая усталую складку между бровей и седину в висках, она испытывала отвращение. Он был такой жалкий, ничтожный, как мелкая мошка, пытался взвалить на свои плечи тяжелую ношу и рухнуть под её тяжестью. Неужели дражайший papa* до сих пор не верил в то, что она вовсе не жалела о сделанном выборе. И что, выбрав свободу, она предаст в первую очередь свои же идеалы. — Ты ещё можешь спастись, если подумаешь о себе. Винда, разве ты хочешь провести остатки дней в тюрьме? — Papa*, у меня губная помада заканчивается, — ответила Винда с издевкой, подмечая, как тускнел взгляд его серых глаз. — Настоящая трагедия, правда? Помнится, мама часто говорила, что надо всегда подчёркивать изящность формы губ... — как Розье и предполагала, напоминание о матери нанесло серьёзный удар по чувствам отца, но она не собиралась его жалеть. Её заполняла такая сильная ярость, хотелось выплеснуть все на него, на человека, который никогда не принимал её такой, какая она есть, а видел лишь послушную дорогую куклу, образ, созданный благодаря его иллюзорным несбыточным надеждам. Ненависть закипала в Винде с новой силой, когда она видела лица всех тех, кто собрался в этом чертовом зале и примерил на себя роль вершителей чужих судеб, поставил свою правду выше правды других, заставив чашу весов качнуться. Авроры, достопочтенные господа министры, чертов Альбус Дамблдор. Она их всех ненавидела до такой степени, что будь у неё возможность, то без колебаний пустила бы поочередно в каждого из них Аваду, наблюдая за тем как изумрудные всполохи заполоняли пространство. Винда никогда не испытывала такой злобы, острого желания обрушить на их головы своды потолка. Винда привыкла действовать по обстоятельствам, здраво оценивая ситуацию. Она не то чтобы раньше боялась марать свои руки кровью других, но такой непомерной жажды убить кого-то у неё не возникало. Вот только она была не в силах что-либо сделать, лишь смотреть на изможденного Геллерта, который изредка бросал в её сторону взгляд своих разноцветных глаз. Так непривычно было рассматривать его осунувшееся лицо, на которое свисали отросшие платиновые пряди, не имея возможности находится рядом. Ироничнее всего было то, что Розье даже высказаться толком не дали, прерывая и поправляя её слова, вставляя никчемные реплики свидетелей. Винда и не запомнила толком, как давала показания, все прошло, как в тумане. В памяти всплывал только взгляд Геллерта, обращенный к ней. В его глазах проскальзывало что-то неуловимое, какая-то туманная пелена, так похожая на скопление грозовых туч, что готовятся расколоться пополам, стойко приняв удар оглушительной ослепляющей молнии. Казалось, остатки той непоколебимой веры в собственное могущество вырывались наружу, намереваясь поставить всех на место. Геллерту свойственна была борьба. И даже сейчас, когда происходящее судебное разбирательство его совсем не волновало, он не утратил силы и веры в собственную правоту. Винда знала, что он все ещё злился на неё. В первую очередь за то, что она так долго скрывала от него свой недуг. Но разве могла она позволить Гриндевальду испытывать к себе жалость? Он и без того так много сделал для неё, в конце концов, она оставалась жива после предательства Кэрроу лишь только потому, что он спас их обоих. Но кто же знал, что заклинание будет сопровождаться особым проклятьем, которое проявиться не сразу? А Аннабель? Могла ли Винда допустить, чтобы дочь запомнила свою мать слабой, терзающейся от болей в грудной клетки, женщиной? Конечно, нет. Однако рано или поздно все тайное неизбежно стремилось вырваться наружу. После тайного закрытого собрания, посвященного скорому прибытию делегации магов-оппозиционеров из Швейцарии, Геллерт беспричинно сорвался с места, резко подхватив её под локоть и не дав проверить оставшиеся документы, трансгрессировал в свой кабинет: — Геллерт, что случилось? — вопрос повис в воздухе, а хватка его ладони не ослабевала. — С каким пор ты мне врешь, дорогая? — интонационно выделил последние слово Гриндевальд. Мужчина был очень недоволен, но о причине его странного поведения Винда не догадывалась. У них же столько дел впереди... — Я, право, не понимаю, о чем ты? — на раздраженном лице просияла тень ухмылки, и он вытащил из кармана пиджака маленькую, совсем неприметную склянку. Ту, что она так тщательно скрывала в верхнем ящике в тумбочке. Неужели Гриндевальд обыскивал её личные вещи? — У меня и в мыслях такого не было, — сухо усмехнувшись, ответил на её предположения Гриндевальд прежде, чем она собралась произнести их вслух. — Ты забыла её на столике утром, Винда. — Я собиралась сказать тебе, Геллерт, — Винда впервые с трудом подбирала слова, стараясь смотреть куда угодно, но только не на него. Собственно, их лица разделяло друг от друга столь ничтожное расстояние, что невольно она все же натыкалась на его глаза, в которых по-прежнему плескалось негодование, уступавшее место странной липучей тревоге. — Но сейчас совсем неподходящее время, у нас и без того немало проблем. — Вот как. Хочешь, чтобы я потерял тебя? — Винда вздрогнула, совершенно не обращая внимание на то, что из-за столь неудобной позы, у нее заболела рука. Гриндевальд со вздохом отстранился от нее, осторожно дотронувшись до покрасневшего из-за его цепкой хватки запястья. — Ты сам часто упоминал, что насколько тернист и извилист не был бы путь, он все равно, непременно, приведет к смерти, — рука Винды скользнула по его скуле, а в голове эхом крутились его слова. Услышать такое от Геллерта Гриндевальда, бессердечного человека, привыкшего, по мнению большинства, играться чужими судьбами, брать, не давая ничего взамен, и избавляться от слабых звеньев. Винда не было удивлена такой реакции: ведь их долгие годы связывали не только отношения исключительно партнерского характера. Было место и для страсти, и для любви, и для дочери. Но все же ей так не хотелось подставлять его, становиться обузой в столь тяжелые дни. — Но только не наш путь, мы найдем способ обыграть смерть, Винда, — уверенно произнес Геллерт, вновь перехватывая её хрупкие запястья и прикасаясь губами к покрасневшим местам. Винда не стала убеждать Гриндевальда в обратном. В конце концов, она всегда ему доверяла и причин сомневаться в его действиях абсолютно не возникало.«Я обманут моей унылой Переменчивой, злой судьбой». Я ответила: «Милый, милый — И я тоже. Умру с тобой!»
Тем не менее пожар революции, раздуваемый той неистовой борьбой, стал стремительно затухать, образуя лишь крохотные всполохи, неспособные разгореться и превратится в пламя. Листы календаря переворачивали те последние дни, когда Нурменгард еще носил звание главной резиденции Геллерта Гриндевальда. Но даже тогда в окружении Гриндевальда оставались преданные ему люди. Его речи слушали с упоением, с тем слепым восторгом, который парализовал и сражал наповал. Винда неоднократно подмечала, как с годами ряды их соратников пополняли те, кто не целиком поддерживал, осознавал и разделял идею всеобщего блага. Для новичков главным было само присутствие Гриндевальда, его внимание к их персонам. Со стороны все казалось настолько банальным. Ведь все эти волшебники готовы были без особого труда расстаться с жизнью, даже не отдавая отчет в том, на что рассчитывали и в какую игру вступили. Находились, конечно, и те, кто изредка выражал недовольство, не разделял взглядов и мотивов Геллерта. Но они не могли уйти: вся загвоздка заключалась в том, что именно находясь рядом с Гриндевальдом, можно было достичь желаемых целей. — Все хотят быть частью системы, — заняв кресло в кабинете министра магии Швейцарии, пояснял Геллерт, морщился и потирал переносицу. — И безусловно, как только направление ветра сменяется, они тут же тешат себя надеждами пристроиться там, где выгоднее всего. Такова человеческая натура. Геллерт был нервным, усталым и раздражительным. Из-за этого аврор Крам, корчащийся от боли на ледяном полу, не спешил отправиться в мир иной. Гриндевальд покручивал в руках бузинную палочку, не подводившую его ни разу с тех пор, как он дерзко украл ее из лавки Грегоровича. Тонкая сеточка шрамов расползалась по бледному лицу Крама, но он все продолжал хранить молчание. Напускная храбрость раздражала, и Геллерт уже стал подумывать сломать его сознание, используя свое авторское заклинание, но Винда помешала ему своим внезапным приходом. Она застыла в дверях, но потом все же прошла. В конце концов, не зря же она искала его по всей резиденции. — Он так и не подтвердил кодовое слово? — впрочем, вопрос прозвучал скорее как утверждение. Винда и без того понимала, что в планы Крама не входило предательство. Он лучше позволит убить себя. — Нашему аврору пришелся по душе Нурменгард, Винда, — скалясь, отвечал Гриндевальд, заставляя пленного попытаться схватиться руками за голову, вот только цепь не давала возможность. — Он не спешит расставаться с нашим гостеприимством. — Он устремил взгляд на нее, будто безмолвно спрашивая о причине ее визита. — Нам стала известна точная дата, — одними губами прошептала она, протягивая ему письмо. — Мы продолжим наше общение позже, Крам, — Геллерт опустил парочку, кивая. Они знали о планируемой операции авроров и о том, что творилось в Министерстве Магии Британии, о постоянных проверках в рядах сотрудников разных разделов. В Нурменгарде все это время шла своя подготовка, вот только тревожная обстановка, возникшая из-за нависшей угрозы, не спешила рассеяться. Сведения ежедневно менялась, а информанты заставляли сомневаться в их преданности. Кто-то даже предлагал на неопределенный срок сменить обстановку, но Гриндевальд и слышать не желал подобного рода мысли: — Мы не собираемся ни от кого бегать. Или вы потеряли возможность здраво оценивать ситуацию? У Нурменгарда выгодное месторасположения, не говоря уже о том, что здесь каждый угол таит особые сюрпризы. В зале суда стало тихо, как в склепе. Винда поморщилась, чувствуя, что осталось еще недолго и Геллерту огласят приговор. Ее снова пронзила острая боль, и в груди все свело. Пальцы нервно сжались, и перед глазами всплыло воспоминание, за которое Розье цеплялась, находясь в камере в перерыве от судебных разбирательств. Последняя ночь в Нурменгарде выдалась безмятежной, но, как известно, затишье перед бурей не сулило ничего хорошего. Свечи горели равнодушным огнем, едва освещая комнату. Винда склонила голову к Геллерту на плечо, вдыхая едкий табачный дым. Неизвестность гложила: Винда знала, что шансы у обеих сторон равны, но от этого легче не становилось. Ей хотелось оттянуть наступление рассвета, чтобы небесную палитру не преобразили багряно-алые полосы. В объятьях Геллерта не было холодно. Создавалась мнимая надежда на то, что вернулись те безмятежные мгновения, когда Аннабель была совсем крохотной, той миниатюрной фарфоровой куколкой, которую Геллерт подхватывал на руки, идя по одной из улиц Рима. Она не могла его потерять. Не могла потерять человека, которого так любила. — Если дело дойдет до дуэли, — протянул Геллерт, затушив сигарету. — Думаешь, я одержу победу? — Винда молчала. Будь у Гриндевальда другой противник, она бы без тени сомнения, дала положительный ответ. Но если Министерство Британии питало большие надежды на победу Альбуса Дамблдора, значит, все было не так просто, как казалось, на первый взгляд. Она знала, что у Гриндевальда с Дамблдором были сложные отношения и в какой-то степени общее, пусть и недолгое прошлое. Но раз Геллерт напрямую спросил ее мнение, стало быть, он сам допускал возможность провала, только не желал озвучивать свои предположения. — Я останусь с тобой при любом исходе, невзирая на переимчивость злой судьбы, — Геллерт улыбался, не ожидая услышать иной ответ, а Винда целовала его мучительно долго, уверяя саму себя, что готова к грядущему сражению.Это песня последней встречи. Я взглянула на темный дом. Только в спальне горели свечи Равнодушно-желтым огнем.
До того как двор Нурменгарда заполонили вспышки заклятий, Геллерт скользнул по ладонью по ее лицу, в другой руке, уверенно сжимая бузинную палочку. — Сегодня мы одержим победу, Винда, — с ласковой хрипотцой в голосе сказал Гриндевальд ей, и Винда поверила. — Я знаю, mon cher, — она отпустила его руку, провожая взглядом быстро исчезающий силуэт. Но Геллерт Гриндевальд все-таки проиграл. Голос судьи, подобно раскатам грома пролетел и донесся до неё, возвращая в реальность. Винда вздрогнула от холода, вновь подступившего к ней: — Геллерт Гриндевальд, за все свои преступления перед магическим сообществом вы приговариваетесь к пожизненному заключению в Нурменгарде. Зал зааплодировал, бурные реплики несогласных с чересчур мягким, по их мнению решением, непонятным эхом затерялись в воздухе. Винда через силу взглянула на Геллерта, понимая, насколько абсурдным был приговор суда. Кто только додумался превратить личную резиденцию, стены которой служили долгие годы домом, в тюрьму? Но больнее всего резало внутренности осознание того, что Винда солгала ему. Она сказала, что останется с ним, несмотря ни на что. Но ведь это было невозможно. Винда чувствовала, что скоро умрет, оставив Геллерта одного. Злая судьба постаралась так, чтобы встреча в зале суда стала для них последней.