шёпот листьев на ветру

Прошу тебя, Вернись к зиме, Когда ночь поглотит день. Пожалуйста... к зиме... О! Я хочу, чтобы ты знал: На меня и правда нагоняет уныние Этот холод без любви, И если надо, я буду ждать вечно*.

Винда долго смотрела на окно, припорошенное снегом. Стекло облепили снежинки, оно замёрзло, и не было видно будущего снаружи бурана, лишь слышались протяжные завывания ветра, напоминавшие детский плач. Последние несколько недель погода стояла совершенно немыслимая. Обильный снегопад не унимался, разбрасывая крупные белые хлопья. Они столь стремительно мчались из стороны в сторону, смешивались и оседали на стволах деревьев и без того утонувших в снегах. Было в этом что-то притягательное, даже в какой-то степени красивое, завораживающие. Так казалось Винде в первые дни, когда зима окончательно захватила окрестности Нурменгарда, однако со временем природная картина стала вызывать у нее ужасное отвращение. Летающие снежинки напоминали бездумную толпу, которая пыталась принять верное решение, безвольно метаясь туда-сюда до тех пор, пока вихрь не затянул ее в жёсткий круговорот неизбежности и не стёр с лица земли. Винда пригубила вина, крепче сжав бокал. Было очень холодно, из трещин на раме в комнату вторгались сквозняки. Она без труда могла применить согревающие чары, но вместо этого продолжала кутаться в шаль и подливать себе вино. После второго бокала в голове стало более-менее пусто, и она могла наконец-то расслабиться. Розье одолела настолько тупая, практически безнадёжная скука, что руки опускались и хотелось лишь одного: покоя и тишины. Винда устала, и она признавала этот факт с каждым днём всё больше и больше. Но устала она отнюдь не от работы, скорее, наоборот, томление и затишье сказывались на ее натуре, приобщившейся к постоянному движению. Ее раздражало скопление гостей, вторгнувшись в Нурменгард после Рождества. Обычно вход в главную резиденцию Геллерта Гриндевальда предоставлялся определенному кругу лиц. Геллерт, не привыкший разбрасываться вниманием направо и налево, для начала полностью убеждался в полезности человека и только потом без особых усилий подталкивал того к нужной двери. Но беспокойные и не самые благоприятные времена давали о себе знать. Когда пожар долгожданной революции, потрясающей все магическое сообщество не первый год, пытались потушить неумелые попытки министерств, пытавшихся взять ситуацию под контроль, Геллерт сочел разумным проявить «жест доброй воли» и обратился к аристократической среде. Амбиции чистокровных волшебников, большинство из которых привыкло тихо негодовать и сетовать на жизнь, неожиданно пробуждались, впрочем, как и их магические таланты. Геллерт говорил, что умеет быть щедрым, и Винда невольно усмехалась, пытаясь понять, какой по счету прием пришлось организовывать второпях. Нурменгард стал походить не на мощный штаб, а на огромную нарядную ёлку. Что, впрочем, радовало некоторых их сторонников, привыкших жить на широкую ногу. Винда относилась абсолютно спокойно к вынужденным мерам, но в конечном счёте и ее терпению медленно приходил конец. Но Гриндевальд предпочитал делать вид, что не замечал этого. Или же нарочно поручал заниматься всей ерундой именно ей. — Тебе же знакомо это лучше всех, ma chérie, — ровно отвечал он, разводя руки в стороны, намекая, что для неё это родная с детства среда. И Винда открыто усмехалась, когда Гриндевальд добавлял. — И ты знаешь, что я ненавижу шампанское. Винду тяготело сборище, откровенно говоря, глупых, никчёмных людей, в отголосках голосов которых слышались елейные нотки. Она давно подразделяла людей на «умеющих думать» и тех, кто предпочитал, чтобы «думали за них». Не нужно было обладать особой наблюдательностью для того, чтобы перемолвившись парой-тройкой фраз с кем-нибудь из зала, осознать, что «думающих» было в разы меньше. Раздражение закипало в ней, и Винде не терпелось заявить обо всем Гриндевальду, но в то же время она, не привыкшая устраивать громких сцен, прекрасно осознавала, для чего он терпел за одним столом столько пустоголовых перебежчиков из министерства. От них можно было получить нужные сведения, которыми те охотно начинали делиться, осознавая обоюдную выгодность положения. Впрочем, Геллерту с его явным презрением к бессмысленному и затянувшемуся кутежу следовало отдать должное. В чем-то его поведение, его игра на публику и умение нравится окружающим, вызывали восхищение. Геллерт ловко дёргал за ниточки, постепенно между делом доказывая верность концепции «всеобщего блага», и мало кто замечал презрительный блеск в глазах и нервную раздраженность, проскальзывающую в частом жестикулировании. Для него их гости стали очередной безликой толпой, из которой можно выжать все соки и расправиться, когда пробьет решающий час. Винда же отсчитывала минуты, когда все лишние люди покинут стены Нурменгарда. Из-за непогоды перебегать к трансгрессии было невозможно. Вернее, можно, конечно, попытаться, но никто из собравшихся не решался рисковать собственным здоровьем. Системой каминов и летучим порохом Гриндевальд пользоваться не разрешал с целью сохранения в тайне места положения резиденции. «Наверное, в главном зале было по-прежнему шумно», — лениво подумала Винда. Светлое вино, которое она пила в гордом одиночестве, показалось очень кислым, и она поставила стакан на небольшой столик. Она находилась в одной из дальних комнат восточного крыла. В былые времена здесь проводились закрытые собрания исключительно для близкого круга последователей Геллерта. Но как-то раз разразилась гроза, молния пробила окно и начался пожар. Конечно, с неожиданной оказией быстро разобрались, и в комнате не осталось ни единого намека на готовые сожрать все кругом всполохи огня, разве что оконная рама выглядела неважно. Однако Геллерт счел нужным сменить обстановку, поверив в своеобразную волю судьбы. В восточном крыле мало кто появлялся, и Винда, нуждающаяся в тишине, забрела сюда, зажгла свечи и решила отдохнуть. Ее присутствие на вечере было необязательным, Гриндевальд и без нее отлично справится с желающими поблагодарить гостеприимного хозяина за оказанную честь. Да и вряд ли кто-то обратил внимание на столь несущественную пропажу. Все хотели получить как можно больше внимания Гриндевальда, показать ему свое расположение. Винду же, невзирая на то, что она приходилась его правой рукой, многие не воспринимали всерьез. Впрочем, ее мало волновало, кто и что про нее думал. Более-менее приемлемой компанией стало, как ни странно, общество мисс Голдштейн. Куинни, заметно терявшаяся на фоне остальных волшебников, чувствовала себя не в своей тарелке, и глядя на нее, Розье испытывала нечто сродни жалости. Девочка не понимала, на какую игру сама себя подписала. С одной стороны, Куинни была талантливым легилиментом и полезна тем, что ее добродушие подкупало, но с другой — Винда понимала, что та по-прежнему колебалась. Она шла сюда за билетом в «счастливую жизнь с любимым», а получила совсем иное. Впрочем, жалеть ее не получалось, потому что Винда придерживалась мнения, что совершенный выбор всегда влечет последствия. И высшую слабость проявляли те, кто слепо верил в лёгкость и блага, доставшиеся без преград. Винда рассеяно поправила шаль, край которой съехал и оголил плечо. Она хмыкнула: не лучшей идеей оказалось надевать платье с открытыми плечами. Обстановка уж точно была неподходящей, плохо прогретое помещение, старый камин с почти догоревшими дровами и лишь несколько кресел, да небольшой стол. Можно было прибегнуть к заклинаниям и сделать комнату намного уютнее, но Винду хватило лишь на небольшую уборку. Как только паутина исчезла, она опустилась в кресло, поймав себя на мысли, что блаженно находиться в столь безлюдном, одиноком месте. Без излишеств, шума и нагромождения мебели дышалось чуточку легче. Было бы идеально, если не пробирающийся под кожу холод. Согревающие чары действовали не столь сильно, но уходить Винда не желала. Она никогда ранее не теряла счёт времени и приятно удивилась тому, как приятно порою побыть наедине с собой и совершенно ничего не делать. Она бы ещё долго так просидела, но из расплывчатого потока бессвязных размышлений ее вывело тихое поскрипывание двери. Винда не стала интересоваться, кто решил вторгнуться без приглашения к ней, лишь с ленцой проводила взглядом подрагивающую тень догоравшей свечи. — Почему ты здесь? — хрипло осведомился Гриндевальд. Она по-прежнему не смотрела в его сторону, но готова была поспорить, что сейчас он стоял, скрестив руки за спиной. — А где мне ещё быть? — задала встречный вопрос Винда, поудобнее устроившись в кресле. Желание развернуться и посмотреть на его лицо, заметить отразившиеся на нем перемены, вдруг окутало ее. Они первый раз за эту зиму остались одни, и ей было любопытно, для чего Геллерт искал ее общества. Она не ждала его появления, но врасплох застигнута не оказалась. Геллерт скупо рассмеялся и, наконец, соизволил выйти вперёд. На его пиджаке оказалось несколько снежинок, которые он даже не удосужился стряхнуть. Они начали таять, уже образовались мелкие капли, что влажно заблестели. «Выбирался на улицу? Зачем?», — пронеслось в голове, но то ли все дело оказалось в выпитом алкоголе, то ли в том, что Винда почувствовала себя усталой, озвучивать новые вопросы вслух она сочла глупой затеей. Ей абсолютно ничего не хотелось. Геллерт не остановился возле окна, подошёл к столу, быстро плеснул в бокал остатки вина и залпом опустошил его, нахмурившись. — Что за кислятина? Не могла прихватить что-то по лучше? — говорил он, потянувшись за бутылкой. Видимо, чтобы прочитать сорт урожая и год. Винда промолчала. Гриндевальд предпочитал напитки покрепче, к примеру, коньяк и частенько любил критиковать то, что приходилось не по вкусу. Правда она была согласна в том, что вино никуда не годилось, но для нее это было не столь важно. За окном все продолжал протяжно выть ветер. Снова возникла дурацкая ассоциация с детским плачем. Винда поежилась. — Ты обиделась, Винда? — на сей раз Геллерт развернулся к ней. Неожиданный укол нежности пронзил Винду, когда она подметила усталую складку между бровей и бросающиеся в глаза недоумение. «Теряете хватку, месье Гриндевальд, ох, как теряете», — Винда почти улыбнулась, размышляя об этом, но произнесла совершенно иные слова. — Нет, — она пожала плечами, выждав небольшую паузу, — Всего лишь не хочу разговаривать. — Со мной? — право, ситуация все больше и больше напоминала неудачный анекдот. — Со всеми, mon chér, — спокойно произнесла Винда. Белоснежные зубы мелькнули в тени улыбки. Гриндевальд усмехнулся, кивнув. Он беспокойно мерил комнату шагами, остановившись возле старого камина и протянув руки к огню. Геллерт снова поморщился, и пламя разгорелось сильнее, прикончив остатки дров. Винда наблюдала за его действиями, трудно было представить, о чем он сейчас думал. Ей совершенно не хотелось сейчас заниматься расспросами, но отрицать того, что она скучала по вечерам, принадлежащим только им одним, было глупо и совершенно нелепо. Она же не обижалась, лишь была крайне раздражена из-за творящегося в Нурменгарде фарса. Выглядел Гриндевальд уставшим, но не упустил возможности поразвлечься: языки пламени стали причудливой формы. — И всё-таки ты недовольна, Винда, — не вопрос, а скорее, неоспоримое утверждение, как гром, разнеслось по комнате. Впрочем, Геллерт был прав. — Лишь самую малость, — отрывочно ответила она, хмыкнув, — Нурменгард в последние время похож на пристанище лепреконов, я устала, — честно сказала Винда, с достоинством встретившись с взглядом Геллерта. — Почему лепреконов? — брови насмешливо взлетели вверх, и сейчас, когда тени и слабый свет скользил по его лицу, освещая острые черты и взъерошенные платиновые пряди, он казался забавным нашкодившим мальчишкой. Винда усмехнулась. Хотелось касаться его скул. — Потому что наши гости хотят всего и сразу, совершенно не отдавая себе отчета в том, что их ждёт, — с жаром выпалила она, щеки, кажется, тоже украсил лихорадочный румянец. — Кичатся своей важностью, которая совсем, как и золото лепреконов, исчезнет в самый решающей момент. Геллерт снова рассмеялся, откинув пряди со лба. — Ты, как всегда, излишне прямолинейна, дорогая, — сказал он, подойдя ближе. — Невежество не так-то просто искоренить. — Я бы сказала, практически невозможно, — Винда качнула головой, — Только не говори, что я категорична. — Не скажу, — Геллерт замер возле окна, занавесив шторы. В комнате стало в разы темнее. — Но ты сама прекрасно знаешь, что ограниченное представление о мире связано со страхами, желаниями или, наоборот, отсутствием чего-либо менять и довольствоваться рутиной. Пристальный взгляд Гриндевальда казался обманчиво ленивым и несколько расслабленным, усталая складка, спрятавшаяся между бровей, разгладилась. Винда поправила пояс на платье, оттягивая желания подняться и скользнуть к нему. Геллерт ждал этого. Она знала, чего он хотел. Улыбка, спрятавшаяся в уголке губ и странных блеск в глазах прямо твердили о его намерениях. Из-за хаотичных действий шаль слетела с плеч в самый неподходящий для этого момент. Геллерт продолжал следить за ее действиями, на этот раз оперевшись руками на стол. Шаль медленно опустилась на пол, и Винда небрежно потянулась за ней так, что пряди смоляных волос двинулись следом. В голове смешалось столько всего: мысли стучали, норовили найти выход. И она была бы не против продолжить их несостоявшуюся беседу, но раздражение, что медленно стихло, пробудилось из-за его внимательного взгляда. Геллерт не искал ни ее поддержки, ни тем более ласки в последние несколько недель. Отлучался из Нурменгарда, бродил где-то один, томимый размышлениями о недавних видениях, о которых опять же ни словом не обмолвился с ней. Недосказанность, его внимание к бездарной толпе, холод, — одним словом, все скатывалось в огромный снежный ком, который застрял в горле Винды. Часть ее твердила ей: кто ты такая, чтобы желать большего? Гриндевальд же все-таки пришел, а их отношение друг к другу никогда не отличалось определенностью. Каждый был сам по себе в самом начале, потом их сплотила общая цель, которая подобно цирковому канату, протянула им неожиданную дорогу навстречу друг другу. Шли годы, канат становился туже, и постепенно грань, разделявшая их, стералась. Винда снова почувствовала холод, и пальцы нервно сжали ткань шали, но вместо нее ощутили тепло грубой ладони. Ей не стоило пить вино, раз она даже не поняла, как Гриндевальд оказался рядом. Она подумала, что он поймал ее. Такие мысли часто обременяли голову Винды в те дни, когда она стала осознавать пробуждающую симпатию к тому, за кем последовала, чьи взгляды целиком и полностью разделила и поверила всей душой. — Спасибо. — его голос почти растворился в звуках ветра за окном. — Что? — Винда впервые чувствовала себя ужасно глупой. За что он благодарил ее? Мерлин, не хватало ещё захлопать ресницами и издать протяжный вздох. — Я редко тебе говорю это, — руки сами потянулись к нему, но Геллерт ее опередил. Его ладони хаотично обхватили ее лицо. Так, что ей на мгновение почудилось, будто стало невыносимо жарко. Винда горела и... ей, определенно, нравилось это. Гореть вместе с ним, — но ты всегда на моей стороне, в общем, спасибо. Пальцы мягко скользили по щекам, а сам Геллерт вновь нахмурился, явно недовольный тем, что получилось сказать. Странно, но в такие моменты близости его ораторские способности приглушались. Он каждый раз боролся с собственной натурой, которая выстраивала барьеры и в одночасье разрушала их. «Как сентиментально», — подумала Винда, и рука легла ему на грудь, прямо на жилетку. Наглухо застегнутые пуговицы на рубашке, запонки, жилетка и пиджак, — все казалось неправильным и неуместным. Первая пуговица возле воротника с непонятным трещанием расстегнулась. А вторая рука прокралась вверх к лицу, гладя жестковатые торчащие платиновые пряди. — Я же сказала, что не хочу говорить, — Винда посмотрела ему в глаза, и Геллерт усмехнулся. — Как пожелаешь, — небрежно прошептал он, отбрасывая шаль куда-то назад. Винда закончила с первой армией пуговиц, Геллерт на редкость послушно развел руки в стороны, и жилетка одновременно с пиджаком полетела вслед за шалью. — Только здесь холодно, — заметила она, мельком окинув взглядом камин, в котором плескалось слабое пламя. Свеча догорела и погасла. Очертания их силуэтов едва ли можно было различить в комнате. — Разве это проблема? — с веселой ухмылкой спросил Геллерт. Его руки бесцеремонно переместились на ее спину, найдя там надежное пристанище, и Винда предпочла закрыть глаза, доверившись знакомым ощущением. Сумасшествие, иным словом вряд ли можно было описать внезапно разогнавшуюся по телу волну эмоций, вытеснивших мурашки и заставивших ее трепетать рядом с ним. Винде наконец-то стало тепло, когда нетерпеливое дыхание Геллерта обожгло шею, а пальцы убрали спутавшиеся черные пряди. Наступило долгожданное блаженство.