Я рисую жёлтых ящериц, розовых змей, Безумные облака, в них поющих сирен. За окном становится небо темней, Но небо в моих руках, на гладкой поверхности стен.
Нагиги не привыкла к хорошему обращению, отсутствию косых взглядов и насмешек. Почти все свою сознательную жизнь она отчетливо понимала, что на неё всегда будут смотреть лишь, как на забаву, уродку, которой не найдется места среди обыкновенных, нечем не примечательных прохожих, за которыми она столь жадно наблюдала, когда сбегала из шатра и бродила по улицам очередного незнакомого города. Потом её доля стала чуточку легче: ведь появился Криденс, такой же гонимый всеми, раздвоенный пополам и пытающийся не потонуть. — Не дай мне скатиться вниз, Нагини, — прошептал Криденс, мучившийся из-за лихорадки, когда они находились в Париже и наконец-то сбежали из ненавистного ада ложных улыбок арлекинов и поддельного смеха, и Нагини почувствовала, что привязалась к нему в разы сильнее. Словно столь простая просьба сработала эффективнее мощнейшего заклинания, переплела их судьбы друг с другом. Но когда синее пламя разгоралось, и Криденс, хаотично озирался по сторонам, словно ища правильный ответ, Нагини едва находила силы мертвой хваткой вцепиться в его холодную ладонь, пытаясь удержать рядом с собой. Рассудок твердил ей, что её старания жалки и ничтожны, что Криденс уйдет, как и прочие, ведь вся её жизнь состояла из круговорота расставаний, но Бэрбоун не оправдал ее страхов. — Я останусь с тобой, — сказал он, прижимая ее ладонь к своей щеке, — важно лишь то, каким я стал, когда встретил тебя. Его слова до сих пор эхом звучали в голове, перекрывая вспышки заклятий, поразивших кладбище Пер-Лашез, даже статуи, каменные бездыханные изваяния, с их холодными мраморными лицами, казалось, издавали крик о помощи, протяжный и резкий. Все наконец-то закончилось. Но Нагини никак не могла успокоиться. Ей чудилось, будто начнется очередной приступ, и она, потеряв контроль, вновь обернется змеей, а сама мысль о том, что группа незнакомых волшебников решила помочь им, была странной. Правда поведение темноволосой девушки в синем пальто, похлопавшей Криденса по плечу, говорило о том, что они знали друг друга. Но Бэрбоун ничего не ответил ей. Он стоял молча, сжимая ладонь Нагини. Она думала о том, что незнакомцы искали злой умысел, личную выгоду, о которой они, простаки и отщепенцы мира магии, не догадаются. Даже аврор, любезно предложивший ей свое пальто на мосту, заставил Маледиктус нервно поежиться. Все, трансгрессировавшие на территорию старого замка, который оказался школой для юных магов, были обычными волшебниками, с лёгкостью вписывающими в привычное общество, и лишь Криденс с Нагини по сравнению с остальными частями уцелевшей компании выглядели жалко и потрепанно. Не было иного выхода, только последовать и вверить в чужие руки свою судьбу. Нагини растерла ладонь Криденса, он от волнения весь побледнел. Обскур, пожирающий его изнутри, не спал и явно готовился перейти в наступление. Она видела, как черные глаза, стали по-настоящему беспокойными, открытыми к внутренней тьме. Но, к счастью, все обошлось. Бэрбоун успокоился и немного воспрянул духом, когда хогвартский профессор поговорил с ним наедине. Пока Криденс беседовал с ним, Нагини незаметной тенью пристроилась возле окна и всматривались вдаль, но ее уединение бессовестно нарушили. Николас Фламель, эксцентричный маг-алхимик, способствовавший остановлению заклинания Гриндевальда и трангсгрессировавший в Хогвартс, внезапно проявил к ней участие. Слушая его речь Нагини узнала, что Фламель давно слышал про появление в Париже странствующего цирка, в труппе которого состояла девушка, пораженная проклятьем Маледиктуса. И он, не первый год интересовавшийся действием данного проклятья, давно собирался переговорить с Нагини, но та сбежала с юношей-обскуром, усложнив ему задачу. Нагини никак не могла сконцентрироваться на теме их разговора. Волшебник принимался в подробностях изглагать предполагаемую теорию и исследования, которые могли бы помочь побороть её недуг, а Нагини не то что не старалась понять услышанное, она всего лишь не привыкла верить в чудо там, где оно невозможно. И в утешение она пыталась угадать возраст Фламеля, принявшегося бодро расхаживать туда-сюда. Вероятность, что они с Криденсом исцеляться, оставалась ничтожно маленькой, тем не менее у них появилась веская причина поселиться в Хогсмиде, в тихой деревеньке, где вдали от суеты и неприятных воспоминаний, они в силах были ненадолго забыться и сбежать от внутренних демонов. Не сразу, но Криденс все-таки поддался влиянию уговоров Дамблдора и стал посещать занятия, на которых предполагалось, что он научится контролировать магию. Нагини же должна была более внимательно изучить природу своих перевоплощений в змею, Фламель предположил, что в благоприятной обстановке, в которой Нагини не заставляли насильно превращаться, она могла сократить число нежелательных трансформаций. Но Маледиктус по-прежнему с тоской думала о том, что вряд ли у неё получится. Змеиная сущность постоянно пыталась победить и когда-нибудь, непременно, вытеснит, уничтожит все человеческое в ней, но воодушевляющий взгляд Криденса не позволил отказаться. Алхимик в свою очередь обещал навестить их ближе к лету, когда освободиться от конференций и преподавательской деятельности в Шармбатоне. Жизнь в Хогсмиде была непохожа на пребывание в злосчастном цирке и последующие скитания по Парижу. Здесь все было другое. Это деревня стала островком спокойствия и чего-то настоящего, давно забытого. Нагини успела отвыкнуть от чувства, которое поселяется внутри сразу после того, как переступаешь порог дома. Их дом был небольшой, но уютный, находившийся ближе к окраине на тихой улице. Они впервые могли почувствовать всю прелесть тихого, медленно тянущегося дня, увидеть рассвет и заняться обычными мелочами.Эти горы, эти реки, покрытые льдом, Я их назвала в твою честь, небо закрыла метель. Раскалённое выйдет солнце потом, Здесь будут цветы и лес, скоро начнётся апрель.
В один из таких дней Нагини рисовала. В детстве, когда она ещё не ведала о своем недуге, она любила проводить досуг похожим образом. Маледиктус разложила на столе несколько листов бумаги и на каждом изображала то, что, приходило в голову. На первом были жёлтые ящерицы, они грелись в лучах бесцветного солнца, Нагини сначала хотела раскрасить его, но потом оставила это занятие и развернула другой лист. На нем появилось изображение розовых змей, длинных, но не безобразных, они уползали куда-то вдаль. По третьему расползлись облака, величавые и неспокойные, словно обезумевшие. У них были смазанные черты лица, и из некоторых выглядывало нечто, напоминавшее сирен. Странные были сюжеты ее рисунков, но Нагини нравилось выводить плавные линии карандашом по бумаге... Она чувствовала себя намного спокойнее и радостнее. Рисование постепенно становилось её любимым занятием, особенно, когда она ждала Криденса. Она взглянула на окно: набегали тучи, небо быстро серело, и Маледиктус прислушалась, не дернулась ли ручка двери? Или это всего лишь ветер? Криденс должен был уже вернуться после очередного занятия. Последний месяц для него прошел особенно плодотворно, он делал успехи, и Нагини была рада за него. Но все равно скучала, когда он оставлял её одну. Конечно, на первых порах он звал ее с собой, однако идти вместе с ним в школу она, особо болезненно воспринимавшая внимание к собственной персоне, стеснялась и опасалась. Нагини улыбнулась, вспоминая, как на днях Криденс рассказывал ей, как у него получилось трансфигурировать графин. Вечно зажатый и напуганный, он нечасто в начале их знакомства делился с ней своими мыслями, и сейчас преграда между ними окончательно рухнула. Нагини была очень рада. Нет, гораздо больше. Она испытывала чувство, сродни счастью, давно забытому, а то и вовсе впервые в жизни испытываему. Ведь иллюзия полноценной жизни обретала реальные черты с каждым часом все сильнее и сильнее. Криденс был её единственным родным человеком, он стал своеобразным смыслом, благодаря которому она поверила, что тоже сможет стать нормальной, что если будет бороться, то сущность змеи не победит, отступит и исчезнет. Нагини достала ещё несколько чистых листов и стала вырисовывать очертания гор и протекавших рядом с ними рек. Недавно гуляя по окрестностям, они с Криденсом вели непривычную беседу, впервые строя планы. Говоря, что когда совсем освоятся со своим новым положением, смогут увидеть мир и по-настоящему ощутить вкус свободы. Река на рисунке была покрыта льдом, и чтобы это подчеркнуть, Нагини принялась наносить штрихи синим карандашом. А потом наносила белый цвет. В начале работы она планировала оставить небо безмятежным, но потом обозначила надвигающуюся метель, четче прорисовав хлопья снега. Неожиданно созданный пейзаж разонравился Нагини, и она отложила изрисованный лист, взяла новый и изобразила лес, зелёный, яркий и высокий, он открывал вид на поляну, где росли цветы. «Скоро будет апрель», — думала она и, оглядывая свою спонтанную композицию, испытывала детский восторг.За окном кто-то плачет, кого-то зовут, Торопливые чьи-то шаги, дождь как шорох страниц. Я рисую праздничный яркий салют, Цветы, шары и флажки, тысячи радостных лиц.
За окном тем временем продолжало надвигаться ненастье, птицы стихли, впрочем, как и звуки музыки, что напоминали игру на флейте. Владелец одной из лавок как раз любил играть на флейте, кажется, у него они с Криденсом покупали яблоки. Кто-то кричал, что скоро начнется гроза, плакал ребенок. Все звуки, подхватываемые налетевшим ветром, сливались воедино. Нагини ненадолго отложила рисование, прошла к окну и посильнее закрыла его, попутно высматривая знакомый силуэт. Криденса все не было. Впрочем, возможно, он будет пережидать ненастье в Хогвартсе. Нагини сочла это более, чем разумным и тревога ее стихла, но в то же время она испытала приступ тоски. Она не привыкла подолгу находиться одна, а Криденс пропадал с самого утра. Она вновь взялась за карандаш и стала рисовать. На этот раз глаза, знакомый до боли прищур. Его глаза. Ее Криденса. Ей даже показалось, что она смогла отразить в них счастье, вспыхивающее ярким фейерверком. Первые капли дождя забарабанили по крыше, и на улице в один миг все стихло. Нарастающий ливень напоминал шорох листов, сложенных друг на друга и походивших на страницы в альбоме. Нагини убирала их в стол и не заметила, как один из её старых рисунков, который она изобразила ещё несколько месяцев назад, выпал и плавно приземлился на полу. На нем отразилось очень много радостных силуэтов, цветы, шары и пестрые краски. На бумаге отразилось что-то, по духу напоминавшее ярмарку, на которой, всем должно быть весело. Нагини успела позабыть не только о самом рисунке, но и про то, что вдохновением послужил сон, в котором они с Криденсом оказались на ярморке. Она задумалась, не выпуская из рук листок бумаги, показалось, что кого-то звали. «Наверное, на улице», — пронеслось в её голове, но потом послышались торопливые шаги и холодный ветер проник в комнату. Нагини бегло осмотрела окно, по-прежнему закрытое, и стремительно развернулась, встретившись с сияющим взглядом Криденса. Она сразу же обратила внимание на промокший картуз, впрочем, он весь был мокрым. — Нагини, я тебя звал, почему ты не отвечала? — спросил Криденс. Выглядел он довольным и совсем не спешил снять плащ, c которого стекали капли, образуя на полу маленькую лужицу. — Я засмотрелась на рисунок, — Нагини показала ему свое творение, — Совсем зыбала про него. — Да, ты часто рисуешь теперь, — Криденс улыбнулся, — Красиво получилось. — Спасибо... — сказала Нагини, а позже полюбопытствовала. — Как прошло занятие? — Отлично, — Криденс вдруг засуетился, неловко переметнувшись с ноги на ногу. — Я потом тебе расскажу, — Нагини все хотела попросить его снять мокрый плащ, но тот зачем-то полез запазаху и вытащил оттуда слегка помятый букет ромашек. — Это т-тебе. Я по дороге решил собрать, вот... Нагини почувствовала невероятное тепло, но почему-то руки не спешили потянуться навстречу и забрать приятный сюрприз. Ей ведь никто и никогда не дарил цветов. Она все никак не могла опомниться, лишь робко поглядывала на букет цветов, таких трогательных и нежных, как сам Бэрбоун. — Нагини, я что-то не так сделал? — смутился он, — Тебе не понравилось? — Нет, нет. Все хорошо, даже замечательно, — Нагини наконец-то взяла букет, на мгновение ощущая тепло пальцев Криденса, — Спасибо, Криденс. Он робко улыбнулся в ответ и проговорил что-то про яблоки, которые забыл купить. Нагини, слушая каждое слово, медленно скользнула навстречу к нему и приобняла за подрагивающие от волнения плечи. Криденс тут же умолк, и Нагини прикоснулась к его губам. Все произошло совсем, как в её сне про ярмарку, вернее, во сто крат лучше. В мире существовало много истин, но Нагини познала лишь одну. Когда Криденс провел ладонью по её щеке, она поняла, что нуждалась в его тепле. Что целый мир не сможет заменить того, что они стали смыслом другом для друга, и теперь так будет всегда.Пожалуйста, будь моим, пожалуйста, будь моим смыслом, Мы одни на целой земле, в самом сердце моих картин. Целый мир придуман, целый мир придуманных истин, Я нуждаюсь в твоём тепле, я хочу быть смыслом твоим.