Сон — брат смерти.
***
Юнги делает шаг вперёд, а затем два назад. Так было всегда. Его воля — шёл бы только вперёд, но… Юнги делает шаг вперёд, а затем три назад. Эта обречённость его добивает, но от неё никуда не сбежать. Юнги пытался. И даже не один раз. Юнги делает шаг вперёд, а затем пять назад. Это божественная комедия, это божественная трагедия, и Юнги — главный герой. Временами, когда он находится в полуобморочном состоянии, ему становится безумно интересно, какой чёртов садист пишет сценарий его жизни? Не он же сам? И за что с ним так? Он что, императора убил или же повторил подвиг Иуды в прошлом рождении? Почему его жизнь так походит на малобюджетный хоррор? И почему в нём он тот самый парень, которого убивают первым? Юнги не привык себя жалеть. Он взрослый человек, полностью отдающий отчёт своим действиям. Он вполне сознательно замерзает в холодном унынии и даже отчасти рад этому. Он потерялся в тихом «раю», где слышны лишь крики «ангелов» и ничего более. Шоу-бизнес во всей красе. И где же хвалёные небеса? Где начинается и заканчивается ложь? Он падает в бездонный ад и почти ничего не чувствует. Все его крики, вся его ненависть, все его страхи, вся боль и слезы обретают вполне реальные формы, а затем превращаются в пыль. Пыль, ничего кроме пыли. Пыль, пыль, всё — пыль. Выцветшие образы, увиденные и не прожитые, фрагменты жизни, так и не закончившейся, никогда не существовавшей… откуда это всё? Почему Юнги не видит там себя? Зеркало и отображённые в нём искажённые образы, безликие фигуры, не рождённые и не умершие. Точно ли он должен знать об этом? Почему у Юнги такое ощущение, будто он подглядывает? Заглядывает в самую глубину тьмы и питается увиденными образами. Но всегда ли так было? Юнги не знает. Эти видения так плавно вошли в его жизнь, что он даже и не понял, когда начал погружаться в их пучины и медленно растворяться в кислоте своих собственных грехов. — Твоё имя — подпись на моей боли, — звучит хриплый голос где-то совсем рядом. И Юнги может поклясться, что это говорят не ему. Он не должен этого слышать, он не должен чувствовать этот холод, он не должен… Возвращение в реальность всегда даётся Юнги нелегко. Он слишком быстро теряется в эфемерном мире и, спутав все тропинки, бредёт не на выход, а вглубь. Но сегодняшнее пробуждение явно исключение. Он спокоен, даже после того, что увидел и услышал. Но в чём же причина? В ласковой ладони Чимина, аккуратно гладящей его по голове? Как он умудрился уснуть? Шторм стих? На маяке сейчас так тихо, а в душе спокойно… — Проснулся? — ласково спрашивает Чимин, все ещё перебирая пальцами волосы. — Да, — кивает Юнги и внимательно глядит на смотрителя. — Шторм закончился? — Практически, — улыбается Чимин. — Он был недолгим. Но свирепым. — Тебе никогда не бывает здесь страшно? — зачем-то спрашивает Юнги. — Ты один в открытом море. Что, если маяк не выдержит и упадёт? — Подобное маловероятно, — задумчиво отвечает Чим, глядя куда-то в стену. — Маяк весьма прочный. Его же не дураки строили. Самое страшное, что может случиться — волны немного сточат кирпич. Но и это поправимо. — Мне бы твоё спокойствие, — нехотя садясь, бурчит Юнги. — А к чему тратить нервы? Не всё так плохо, как кажется на первый взгляд, — поднимаясь на ноги, произносит смотритель. — Вот ты потерпел крушение. Это же ужасно. Но несмотря ни на что, жив. Не это ли главное? — В чём-то ты прав, — задумчиво шепчет Юнги. — Я жив, оторван от мира и нахожусь фиг пойми где. А ещё рядом со мной незнакомый парень. А вдруг он маньяк? Или психопат. — Он скорее флегматик, — задорно смеётся Чимин. — Ты меня успокоил, — прыскает Юнги. — Флегматик и холерик — не самая страшная смесь. — Вот-вот! Раз ты успокоился, пойду немного поработаю. Нужно проверить, всё ли исправно. — Чимин, а такие волны тут часто? — Да, но ты к ним быстро привыкнешь. — Я остро хочу домой. — Юнги, не пойми меня неправильно, — почесав затылок, говорит Чим. — Я хочу тебе помочь, но правда не могу. Да, мимо ходят суда, и мне под силу дать им сигнал, но не факт, что они отзовутся. Эта местность… очень проблемная. Мало кто станет рисковать всем экипажем ради спасения одного человека. Я попробую передать им весточку. Но ничего не обещаю. Вызвать спасателей сможет лишь их капитан. — Я понимаю, — немного неуверенно произносит Юнги, посмотрев, наконец, на Чимина. — Но ты всё же попытайся. Эти шторма мне все нервные клетки убьют. — Юнги, штиля в жизни не будет, если в голове и сердце постоянно штормит, — ласково улыбается Чим. — Отпусти все переживания, и страхи пропадут сами по себе. — Легко сказать… Ничего не ответив, Чимин медленно выходит из своей спальни и, не включая свет, на ощупь поднимается в маячную комнату. Отыскав там на рабочем столе таблицу освещенности, которая составляется на каждый месяц на основании времени рассвета и заката каждого дня, он внимательно проверяет правильность выставленного им на маяке света, а затем по привычке поворачивается в сторону часов, подвешенных в специальной системе, нивелирующей влияние гравитации земли. Заметив на них небольшое отклонение, Чим только было собирается потянуться за ручкой, дабы записать всё, как вдруг замирает, почувствовав, что у маяка творится что-то неладное. Это «что-то неладное» имеет и имя, и вполне себе привлекательную форму. Но несмотря на это оно злое. Чимину очень не хочется, чтобы оно проникло на маяк. Особенно сейчас. Ему и нервного Юнги с головой хватает. Что будет, если его невольный гость увидит тут того, кого по определению быть не может? Объясняться Чимину придётся ой, как долго. Тряхнув головой, Чим быстро записывает новые данные с часов и, до боли прикусив нижнюю губу, идёт проверять, все ли обереги и печати на месте. Если хоть один повреждён — пиши пропало. И вот за что ему всё это снова? Спустившись на самый низ и пристально оглядев наглухо закрытые из-за шторма двери, Чимин присаживается на корточки и оглядывает печать. Цела. Это хорошо. Осталось лишь проверить вход в подвал. И надо бы замок там повесить, чтобы Юнги случайно не зашёл, иначе… — Ты не предашь меня анафеме*, — из-за двери слышится до боли знакомый голос. — Сам же знаешь. — Да я и не пытаюсь, — честно отвечает Чимин. — Ты не один. Я чувствую это… — Тебе лучше уйти. — Ты опьянил его амброзией из бутонов матери-природы? — смешок. С чего вдруг такая смелость? Это маяк на него так влияет? Или же приглашение Владыки? — Как низко, ЧимЧим. — Я не понимаю, о чём ты, Тэхён, — отходя от двери, говорит Чимин. — Ноги похоти, влажные и раздвинутые, коса смерти отравленная, возбуждающая, — заливисто смеётся Тэхён и длинными острыми ногтями царапает металл двери. — Я же всё равно войду. — Не боишься? — скалится Чимин, приоткрывая дверь в подвал. — Твои кости там. Вдруг я с ними что-нибудь сделаю? — Это не в твоих интересах, — ощутимо напрягаясь, хрипит Тэхён. — Твой гость скоро поймёт, что с этим местом что-то не так. Поймёт и поможет мне войти. — Надежда умирает последней. Да? — Когда тьма ниспадёт на маяк в следующий раз, я проснусь от своего, вероятно, вечного сна. Та роковая для тебя ночь будет наполнена серебром полной луны, убывающей в забвение, — хрипит Тэхён, чувствуя, как его окутывает отчаяние. Ответы так близко. Там, за дверью, но чёртов ЧимЧим его не впускает… — Бойся, я почти у тебя за спиной. Рожденный тенями и неутолимым желанием, живущий в недосягаемой глубине, освещенной блеклым огнем ненависти, сокрытый от времени и греха Тэхён опасен. Чимин знает об этом. А ещё ему известно, что Тэхён сейчас слаб и может лишь угрожать. Этот спектакль слишком предсказуем. Злобный призрак… Как же! Ручной пёс, запутавшийся в своих чувствах. «Так кого же ты любил на самом деле, Тэхён? Своего капитана или же своего Владыку? Из-за чего вся злость? Сам-то хоть помнишь?» — Чимину очень хочется озвучить эти вопросы. Но он этого не делает. Ему жаль Тэхёна. Тот глуп и наивен. Им играют, а он и рад… Хмыкнув чуть громче, чем хотелось бы, Чимин тенью скользит в подвал и, прикрыв за собой дверь, медленно подходит к останкам, валяющимся на полу. Сколько мороки. Может их просто выкинуть? Ну или растереть в порошок и скормить рыбке? Нет, нельзя. Игра уже начата, назад дороги нет. Нужно просто потерпеть.***
Находиться в одиночестве в чужой комнате слишком некомфортно. Но Юнги почему-то не хочет возвращаться к себе. Там слишком безлико. Там нет ничего принадлежащего ему. Как же хочется домой. Так ли был ему необходим этот отпуск? Почему просто не разорвал все контакты с продажными друзьями и не продолжил заниматься тем, что так любо сердцу? Музыка ведь всегда его успокаивала, она так прекрасна и многогранна… Тяжело вздохнув, Юнги поднимается на ноги и подходит к полке с пластинками. Коллекция у Чимина весьма приличная, но при этом донельзя однообразная. Лишь оркестровая классика. «Времена года» Вивальди, «Реквием» Моцарта — это всё так попсово. Только глухой не слышал этих композиций. И не надоедают же они смотрителю? Так и не найдя для себя ничего интересного, Юнги разворачивается в сторону коробки с рисунками и, чуть помедлив, идёт к ней. Чимин, правда, красиво рисует. У него талант. Мог бы развивать, а он на маяке тухнет. Чимин странный. Юнги не может отделаться от мысли, что тот знает больше, чем говорит. А что, если смотритель может вызвать помощь, но не хочет? Какой ему толк от Юнги? Тупо компания? Что, если Чимин душевнобольной? Определённо, нужно к нему присмотреться. Если с берегом связь всё же имеется, рано или поздно Юнги это заметит. Достав из коробки несколько рисунков, Юнги их бегло просматривает и только было решает положить обратно, как вдруг взгляд останавливается на портрете парня из легенды. Юнги вчера рассмотрел его во всех деталях и мог бы поклясться, что парень на нём лучезарно улыбался. Но сейчас… улыбка пропала? А глаза начали светиться ненавистью. Это другой рисунок? Или же… Нет, ерунда какая-то. Конечно другой. Мятая бумажка никак не может быть своеобразным портретом Дориана Грея. Да и тот старел, а на этом эмоции меняются. Решив не нагружать голову ненужной информацией, Юнги кладет все рисунки в коробку и выходит из комнаты. Поднявшись в башню, он вполне ожидаемо обнаруживает Чимина на рабочем месте, увлечённо что-то записывающим в толстую тетрадь. — Не помешаю? — тихо спрашивает Юнги, садясь на стул у двери. — Нет, — не отрываясь от записей, отвечает Чим. — Есть хочешь? — Да. — Сейчас закончу и покушаем. — Хорошо, — кивает Юнги и, не сдержав интереса, осведомляется: — Чимин, а тот парень из легенды… у тебя много его портретов? — Нет, всего один, — не задумываясь отвечает Чим. — И даже неудачных нет? — напрягается Юнги. — Нет, а что? — Да так… — неоднозначно отвечает Юнги. — Ты можешь показать мне его ещё раз? — Конечно, — понимая, что что-то случилось, отвлекается от записей Чимин. — Прямо сейчас? — Если тебе несложно. — Пошли тогда. Я уже закончил. — Круто. Одного взгляда на Юнги Чимину с лихвой хватает, дабы понять, насколько сильно тот напряжён и озадачен. Что могло случиться? Тэхён на маяк точно не проникал… Но тогда почему Юнги спросил именно о его портрете? В полной тишине дойдя до комнаты, Чимин осторожно, словно, чего-то опасаясь, открывает дверь и, намеренно пропустив Юнги вперёд, заходит следом. Оказавшись в комнате, Юнги сразу же бросаеся к коробке. Рисунок там, где он его и оставил. Третий сверху. На нём юноша опять улыбается. — Да что за фигня? — не сдержавшись, выражается Юнги. — Что-то случилось? — Чимин, перед тем как пойти к тебе наверх, я видел этот рисунок, — даже не пытается лгать Юнги. — И клянусь, этот парень не улыбался, его глаза светились ненавистью! — Но это же невозможно, — лишь чудом сдержав свои эмоции, шепчет Чим. — Похоже, я схожу с ума, — окончательно сникает Юнги. — Это всё стресс, — забирая у Юнги рисунок и незаметно кладя его в карман, говорит Чимин. — Тебе нужно хорошенько поесть и отдохнуть. Пошли на кухню. — Да, наверное… — мямлит Юнги, слепо следуя за Чимином.***
— Темные небеса, черные вороны, гром вот-вот грянет! Да, ЧимЧим? — погружаясь с головой в воду нараспев говорит Тэхён, переполняясь силами. Лазейка найдена. Пути назад нет. Ни для кого.